о, кто бы нас ни впустил.
     Лично я даже был бы рад, если бы Шторица в  доме  не  оказалось,  ввиду
присутствия с нами капитана Гаралана. Пусть бы даже Шторица совсем не было в
Раче!
     Начальник полиции громко постучал молотком в  доску,  вмонтированную  в
решетку. Мы стали ждать, чтобы кто-нибудь вышел и отворил ворота.
     Прошла минута. Никто не вышел. Штепарк опять постучал.
     - Должно быть, тут все оглохли? - пробормотал он.
     Подождав еще немного, он сказал слесарю:
     - Действуй!
     Слесарь выбрал из связки инструменты, вложил в защелку. И ворота  легко
отворились.
     Мы все вошли во двор. Четверо агентов пошли с нами, а двое  остались  у
ворот.
     Крыльцо в три ступени вело к дверям, которые также были заперты.
     Господин Штепарк два раза постучал в них своей палкой.
     Ответа не было. Из дома не доносилось ни малейшего шороха.
     Слесарь взошел на крыльцо и вложил в замок одну из своих отмычек. Можно
было ожидать, что замок повернут на несколько поворотов и что,  кроме  того,
дверь заперта изнутри на задвижки. Увидев полицию, Шториц  мог  сделать  все
это, чтобы ее задержать.
     Ничуть не бывало. Замок легко поддался, и дверь сразу же открылась.
     - Войдемте, - сказал Штепарк.
     Коридор освещался решетчатым окошком, устроенным над входной дверью,  и
кроме того, в него проникал свет через стекла другой двери, которая  вела  в
сад.
     Начальник полиции ступил несколько шагов по коридору и громким  голосом
спросил:
     - Есть здесь кто-нибудь?
     Тишина.
     Он повторил вопрос. Опять никто не ответил. В доме не  слышно  было  ни
звука. Только в одной из боковых комнат  нам  послышался  как  будто  легкий
шорох. Но, вероятно, мы ошиблись.
     Господин Штепарк прошел по коридору дальше. Я шел за  ним,  а  за  мной
капитан Гаралан.
     Один из агентов остался на крыльце.
     Мы отворили дверь и  окинули  взглядом  сад.  Он  был  окружен  высоким
каменным забором и занимал  площадку  в  три  тысячи  шагов  в  квадрате.  В
середине находилась лужайка с некошеной травой, почти  уже  увядшей.  Вокруг
дома шла извилистая аллея часто посаженных молодых  деревьев.  Вдоль  забора
виднелись  старые  большие  деревья.  На  всем  лежал  отпечаток  неряшливой
запущенности.
     Сад осмотрели, но никого в нем не нашли, хотя на дорожках заметны  были
свежие следы.
     Окна дома со стороны сада были  все  закрыты  ставнями,  кроме  одного,
крайнего в первом этаже. Этим окном освещалась лестница.
     - Обитатели дома, по-видимому, ушли ненадолго и должны скоро вернуться,
- сказал начальник полиции. - Впрочем, может быть, они держались  все  время
начеку и скрылись куда-нибудь перед самым нашим приходом.
     - Вы думаете, они узнали о нашем посещении? - возразил я.  -  Едва  ли.
Нет, скорее, по-моему, можно ожидать, что они вот-вот вернутся.
     Штепарк с сомнением покачал головой.
     - А дым из трубы? - напомнил я.  -  Ведь  это  значит,  что  где-нибудь
топится печь.
     - Поищем, где она топится, - сказал начальник полиции.
     Убедившись, что  в  саду  и  во  дворе  никого  нет,  господин  Штепарк
предложил нам войти в дом. Дверь в коридор заперли на ключ.
     В коридор выходили четыре комнаты. В одной из них, окнами в  сад,  была
кухня. В другой находилась только лестница на следующий этаж и на чердак.
     Осмотр начали с кухни. Один из агентов открыл окно и отодвинул ставни с
узким прорезом, пропускавшим очень мало света.
     Обстановка кухни оказалась самой простой. Чугунная плита, по бокам  два
деревянных шкафа, посередине стол,  два  плетеных  стула  и  две  некрашеные
скамьи. По стенам висела незатейливая  посуда  и  кухонная  утварь.  В  углу
тикали часы с недавно подтянутыми гирями.
     Плита топилась. В ней тлел уголь, от которого и шел дым, виденный нами.
     - Кухня есть, - сказал я, - ну а где же повар?
     - И его господин? - прибавил капитан Гаралан.
     - Будем искать дальше, - ответил Штепарк.
     Остальные комнаты нижнего этажа также подверглись обыску. Одна из  них,
гостиная, была обставлена  мебелью  старинной  работы  с  немецкой  обивкой,
полинялой и потертой. На каминной доске стояли старые некрасивые часы, все в
пыли. Они давно уже не ходили. В одном из простенков, напротив окна, висел в
овальной раме большой портрет. На раме было написано: Отто Шториц.
     На  полотне  была  подпись  неизвестного  художника,  но  работа   была
талантливая, кисть сильная, краски смелые. Капитан Гаралан  не  мог  отвести
глаз от этого холста.
     Лицо Отто Шторица произвело и на меня очень сильное  впечатление.  Чему
это приписать? Собственному известному настроению  или  влиянию  обстановки?
Как бы то ни было, в этой  заброшенной  старой  гостиной  знаменитый  ученый
представлялся каким-то фантастическим существом. Могучая  голова  с  густыми
волосами, похожими на  седую  львиную  гриву,  громадная  борода,  непомерно
огромный лоб с горящими как уголь глазами, как будто  вздрагивающие  губы...
Портрет казался мне живым. Казалось, Отто Шториц вот-вот выскочит из рамы  и
крикнет замогильным голосом:
     "Что вы здесь делаете? Какая дерзость с вашей стороны  -  нарушать  мой
покой!"
     Сквозь  занавешенное  окно  проходило  достаточно   света.   Отодвигать
занавески не требовалось. В светлом полумраке портрет,  пожалуй,  производил
еще более сильное впечатление.
     Начальника полиции больше всего поразило  сходство  между  портретом  и
самим Вильгельмом Шторицем.
     - Если бы не разница в возрасте, -  сказал  он,  -  то  можно  было  бы
подумать, что портрет писан не с отца, а с сына. Те же глаза, тот же лоб, та
же голова на широких плечах. И то  же  дьявольское  выражение  лица!  Так  и
хочется прочитать молитву.
     - Да, - отозвался я, - сходство поразительное.
     Капитан Гаралан все стоял перед полотном, точно прирос  к  полу.  Можно
было подумать, что он видит перед собой не портрет, а живого человека.
     - Идите, капитан! - сказал я ему.
     Через коридор мы перешли в следующую комнату, в кабинет. Беспорядок был
тут полный. По стенам висели белые полки с книжками  без  переплетов  -  все
больше были  сочинения  по  математике,  химии  и  физике.  В  углу  свалены
инструменты, аппараты, машины, стаканы, бокалы, переносная  печка,  реторты,
котлы, образцы  металлов.  Между  металлами  были  какие-то  совершенно  мне
неизвестные, хотя я и  инженер.  Посреди  комнаты  на  столе  с  бумагами  и
письменными принадлежностями лежали  три  или  четыре  тома  сочинений  Отто
Шторица. Рядом с этими книгами находилась рукопись. Я  наклонился  к  столу,
заглянул в нее и увидел, что она написана  тоже  Отто  Шторицем  и  содержит
какое-то исследование о свете. Бумаги, книги и эта рукопись были опечатаны и
взяты полицейскими.
     Обыск кабинета  не  дал  больше  никаких  результатов.  Мы  уже  хотели
уходить, как вдруг Штепарк обратил  внимание  на  синий  стеклянный  пузырек
очень странной формы.
     Из простого любопытства или руководимый полицейским инстинктом, Штепарк
протянул руку, чтобы взять пузырек и рассмотреть его поближе. Но он,  должно
быть, как-нибудь неосторожно задел его, потому что пузырек вдруг упал на пол
и разбился.
     Пролилась жидкость желтоватого цвета. Она сейчас же  стала  испаряться,
распространяя какой-то  очень  странный  запах,  впрочем  не  сильный  и  не
тяжелый.
     - Пузырек упал будто нарочно, - заметил Штепарк.
     - В нем было  какое-нибудь  снадобье,  изобретенное  Отто  Шторицем,  -
сказал я.
     - Сыну, вероятно, рецепт  состава  известен,  он  может  приготовить  и
другой пузырек, - возразил Штепарк.
     Он направился к дверям и сказал:
     - Теперь пойдем наверх.
     Двум агентам Штепарк велел остаться  в  комнате.  Напротив  кухни  была
лестница с деревянными перилами и скрипучими ступенями. На площадку выходили
две смежные комнаты с незапертыми дверями, так что войти в  них  было  очень
просто.
     Первая комната находилась прямо над гостиной.  Это  была,  по-видимому,
спальня Вильгельма Шторица. В ней  стояла  самая  простая  мебель:  железная
кровать, ночной столик, дубовый шкаф для белья и платья,  умывальный  столик
на железных ножках, диван, кресло, обитое грубым бархатом, и два стула. Ни у
кровати,  ни  на  окне  не  было  занавесок.  Ничего  лишнего,  только   все
необходимое. Не видно было нигде ни клочка бумаги -  ни  на  камине,  ни  на
маленьком круглом  столике,  стоявшем  в  углу.  Постель  была  смята  и  не
оправлена, но не было оснований утверждать, спал на  ней  кто-нибудь  в  эту
ночь или нет.
     Впрочем, в тазу на умывальном  столе  была  мыльная  вода  с  пузырями.
Штепарк обратил внимание на эту воду.
     - Если бы тут умывались вчера, а не сегодня, - сказал он, - то  мыльные
пузыри успели бы разойтись. Очевидно, тот, кто  здесь  живет,  умывался  над
этим тазом сегодня утром, перед тем как вышел.
     - Так что он еще может вернуться, если  не  заметит  ваших  агентов,  -
заметил я.
     - Если он увидит моих агентов, то и они его увидят, - возразил Штепарк.
- Им приказано его сейчас же задержать и привести сюда. Но я не рассчитываю,
что он даст себя поймать.
     Вдруг в соседней комнате раздался треск расшатанного паркета, как будто
по полу кто-то шел. Треск послышался из комнаты, находившейся над кабинетом.
     Между этой комнатой и спальней была дверь,  так  что  для  перехода  из
одной комнаты в другую не требовалось выходить на площадку.
     Раньше начальника полиции капитан Гаралан кинулся к двери в эту комнату
и отворил ее. Мы ошиблись. Там никого не было.
     Может быть, треск был не  здесь,  а  на  чердаке,  где  есть  выход  на
бельведер?
     Вторая комната была  меблирована  еще  скуднее,  чем  спальня.  Постель
состояла из рамы, обтянутой холстом; на раме  лежал  старый,  сплющенный  от
употребления  матрац,  покрытый  грубой  простыней.   Одеяло   было   старое
шерстяное. В комнате стояли два разрозненных стула, на  камине  -  кувшин  с
водой и таз. На стене висела  одежда  из  грубой  материи.  Большой  дубовый
сундук заменял комод и шкаф. В нем Штепарк нашел довольно много белья.
     Очевидно, в этой комнате жил старый  лакей  Герман.  Начальник  полиции
знал от агентов, что если окно в спальне иногда, хотя и  редко,  открывалось
для проветривания, то в этой комнате оно не  открывалось  никогда.  Впрочем,
это даже можно было заметить по заржавленным  задвижкам,  которые  с  трудом
подавались, когда стали пробовать их передвинуть,  и  по  положению  оконной
занавески.
     В комнате не было никого. Если хозяин и лакей не спрятались  где-нибудь
на чердаке, в погребе или в бельведере, то значит, они покинули дом и, может
быть, даже с тем, чтобы никогда больше в него не возвращаться.
     - Вы не допускаете, господин Штепарк, -  спросил  я,  -  что  Вильгельм
Шториц мог проведать как-нибудь о готовящемся обыске?
     - Нет, не допускаю. Для этого ему нужно было спрятаться или  у  меня  в
кабинете, или в кабинете губернатора, когда мы беседовали об этом деле.
     - Возможно, нас видели, когда мы шли по бульвару Текели.
     - Допустим. Но тогда как же бы они вышли из дома незаметно для нас?
     - Очень просто: задворками, и убежали за город, в поле.
     - Они бы не успели перелезть через стену: она высокая. Да, наконец, там
крепостной ров... Нет, это не так.
     Начальник полиции полагал, что Вильгельма Шторица и его  лакея  уже  не
было в доме в тот момент, как мы туда входили.
     Мы вышли из комнаты через площадку. Как только мы начали подниматься по
лестнице на следующий этаж, на нижнем этаже  раздался  треск  ступеней,  как
будто по ней кто-то быстро  бежал  вниз,  и  вслед  за  тем  кто-то  упал  и
закричал.
     Мы наклонились через перила. Один из агентов, оставленных  в  коридоре,
поднимался с пола, потирая себе поясницу.
     - Что случилось, Людвиг? - спросил  Штепарк.  Агент  объяснил,  что  он
стоял на второй ступеньке лестницы, как вдруг услышал, что лестница  трещит,
как будто по ней кто-то идет. Он обернулся посмотреть и,  должно  быть,  при
этом как-нибудь  оступился,  потому  что  вдруг  упал  и  больно  ушиб  себе
поясницу. Но отчего он оступился - этого агент не мог понять. Он  готов  был
поклясться,  что  его  толкнули  или  поставили  подножку.   Но   это   было
недопустимо, потому что тут не было никого, кроме его товарища, стоявшего  у
выхода на крыльцо.
     - Гм! - произнес озабоченно Штепарк.
     Мы поднялись на самый верхний этаж. Тут был только  чердак,  освещенный
слуховыми окнами. Было светло. Мы убедились, что и тут никто не прятался.
     Посередине чердака довольно крутая лестница вела на бельведер,  вход  в
который прикрывался люком.
     - Люк открыт, - сказал я Штепарку, который уже вступил на лестницу.
     - Да, мсье Видаль, и оттуда тянет сквозняком. Вот и причина того  шума,
который мы слышали. Ветер сегодня  довольно  сильный.  Слышите,  как  визжит
флюгер?
     - Но ведь шум такого рода, как будто кто-то ходит, - возразил я.
     - Кому же было ходить, раз никого не было?
     - А там, наверху, господин Штепарк? - Капитан Гаралан слушал наш спор и
вдруг сказал, указывая на бельведер:
     - Идемте туда.
     С потолка свешивалась веревка, чтобы держаться при подъеме по лестнице.
Штепарк взялся за нее и стал подниматься по ступеням.
     Капитан Гаралан  и  я  полезли  вслед  за  ним.  Бельведер  был  совсем
маленький, так что троим повернуться было негде.  В  нем  было  темно  из-за
опущенных шерстяных занавесок. Мы их отодвинули. Вид из  бельведера  был  на
весь Рач; панорама расстилалась  шире,  чем  с  бельведера  у  Родерихов.  Я
невольно залюбовался.
     Нечего и говорить, что в бельведере не было ни  души,  как  и  во  всем
доме. Приходилось сознаться, что обыск не дал никаких результатов.
     Я  раньше  думал,  что  этот  бельведер  служит   для   астрономических
наблюдений и что там имеются необходимые для этого инструменты. Я  ошибался.
Там стояли только стол с креслом. На столе  лежали  разные  бумаги  и  номер
немецкой газеты со статьей о годовщине  смерти  Отто  Шторица.  Статья  была
отмечена крестом, сделанным простыми чернилами. Очевидно, сын  Отто  Шторица
приходил иногда сюда читать и отдыхать.
     Вдруг раздался громкий крик гнева и удивления.
     Капитан Гаралан заметил на одной полке какую-то картонку и открыл ее.
     Что же он увидел внутри?
     Свадебный венок, украденный на балу у Родерихов!


        ^TГЛАВА ДЕСЯТАЯ^U

     Таким образом участие  Вильгельма  Шторица  во  всех  этих  делах  было
установлено  с  достоверностью.  У  нас   имелось   в   руках   вещественное
доказательство. Сам ли он действовал, другой ли кто вместо него,  но  только
эта странная кража была совершена в его интересах.
     - Вы и теперь все еще будете сомневаться, любезный Видаль?  -  вскричал
капитан Гаралан дрожащим от гнева голосом.
     Штепарк молчал. Как бы то ни было, в этом странном деле далеко  еще  не
все было понятно. Виновность Вильгельма Шторица была, положим, доказана,  но
каким способом он действовал - оставалось невыясненным. И вряд ли можно было
рассчитывать, что это когда-нибудь выяснится.
     Вопрос капитана был обращен непосредственно ко мне, но я  тоже  молчал.
Что мне было отвечать?
     - Не он ли, негодяй этот, и песню нам  оскорбительную  пропел?  Вы  его
тогда  не  видели,  но  слышали  его  голос.  Он  нам  не  показался,  сумел
спрятаться. А этот венок, опоганенный его руками! Я не хочу, чтобы  от  него
остался хоть один листик.
     Штепарк остановил капитана в ту минуту, когда тот уже начал было  рвать
венок.
     -  Остановитесь,  ведь  это  вещественное  доказательство,   -   сказал
начальник полиции. - Оно нам может еще пригодиться.
     Капитан Гаралан отдал ему венок, и мы спустились по лестнице,  еще  раз
безрезультатно осмотрев все комнаты.
     Входную дверь и ворота заперли на замок, опечатали и оставили дом таким
же пустым, каким его нашли. Впрочем, для надзора поблизости  были  оставлены
два агента.
     Простившись с Штепарком, попросившим нас никому об обыске не  говорить,
мы с капитаном Гараланом пошли в дом Родерихов.
     Идя  по  бульвару,  мой  спутник  не  мог  больше   сдерживать   своего
негодования: он громко говорил и размахивал руками.  Я  безуспешно  старался
его успокоить. Втайне я надеялся, что Вильгельм  Шториц,  узнав  об  обыске,
поспешил убраться из Рача.
     Я говорил:
     - Дорогой капитан, я вполне понимаю ваше негодование, понимаю, что  вам
хочется отомстить оскорбителю,  но  вы  не  должны  забывать,  что  господин
Штепарк просил нас не разглашать результатов обыска.
     - А как же мой отец? А ваш брат? Неужели и им  не  говорить?  Ведь  они
спросят, чем кончилось дело?
     - Конечно, спросят, и мы им скажем, что Вильгельм Шториц,  по-видимому,
скрылся из Рача. Да оно, вероятно, так и есть.
     - А про венок, что он у него найден?
     - Можно будет сказать только - доктору и  Марку.  Но  вашей  матушке  и
сестре лучше не говорить. Зачем их еще больше расстраивать? На вашем месте я
бы сказал, что венок нашелся в саду, и отдал бы его мадемуазель Мире.
     Капитан Гаралан слушал очень неохотно, но все-таки согласился со  мной,
что так будет лучше, и мы условились, что я схожу к Штепарку и  попрошу  его
возвратить нам венок. Наверное, он согласится.
     Мне хотелось  поскорее  повидаться  с  братом,  рассказать  ему  все  и
постараться, чтобы поскорее состоялась свадьба.
     Когда мы пришли в дом, лакей сейчас же провел нас в  кабинет,  где  нас
дожидались доктор Родерих и Марк. Не успели мы переступить  порог,  как  нас
уже стали расспрашивать.
     Негодованию обоих не было границ. Марк просто из себя вышел. Он  сейчас
же хотел бежать и наказать Вильгельма  Шторица.  Тщетно  я  уговаривал  его,
доказывая, что это бесполезно, что Вильгельма Шторица даже нет в Раче.
     - Если он не в Раче, то, значит, он в Шпремберге. Я поеду туда.
     Насилу мне удалось его успокоить, и то лишь с помощью доктора,  который
сказал ему:
     - Милый Марк, послушайтесь вашего брата. Пусть лучше это неприятное для
нас дело закончится. Чем меньше о нем говорить, тем оно скорее забудется.
     Мой брат сидел, закрыв лицо руками. На него было жаль смотреть.  Мне  в
эту минуту страшно хотелось, чтобы  эти  дни  скорее  прошли  и  чтобы  Мира
Родерих поскорее сделалась Мирой Видаль!
     Доктор объявил, что он обратился к губернатору.  Шториц  -  иностранный
поданный, и губернатор имеет право выслать его в  административном  порядке.
Нельзя же допускать, чтобы повторялись фокусы, подобные случившимся на балу.
Что касается "сверхъестественного могущества", которым хвалился Шториц, то в
него, разумеется, никто из нас не поверил.
     Относительно женщин семьи Родерих - мне удалось всех убедить, чтобы  им
ничего не рассказывали. Они не должны знать ни о  действиях  полиции,  ни  о
том, что против Вильгельма Шторица нашлась улика.
     Мое предложение относительно венка было принято. Решили сказать  дамам,
что Марк будто бы нашел венок в саду  и  что  все  дело  оказывается  глупой
выходкой какого-нибудь озорника, которого скоро найдут и накажут.
     В тот же день я отправился к Штепарку  и  попросил  у  него  венок.  Он
согласился его отдать, и я отнес венок Родерихам.
     Вечером мы сидели в  гостиной.  Марк,  выйдя  на  минутку  из  комнаты,
вернулся и сказал:
     - Посмотрите, Мира, что я вам несу.
     - Мой венок! - воскликнула она, кидаясь к моему брату.
     - Да, он самый. Я его нашел в саду в кустах.
     - Но как же это могло случиться? - спросила госпожа Родерих.
     - Как? Да очень просто, - отвечал доктор Родерих, - озорник пробрался в
дом между гостями, ну и... В общем, это такая глупая история, что не стоит о
ней говорить. Лучше ее забыть.
     - Спасибо, милый Марк, большое спасибо, - говорила Мира со  слезами  на
глазах.