елей и свидетелей.  Все  места  в  церкви
были уже заняты: были губернатор, судья, городской  голова  и  синдики,  все
высшие  чиновники  администрации,  крупное  купечество,   офицеры   местного
гарнизона. Дамы ослепляли роскошью своих туалетов.
     За решеткой толпились любопытные из простой публики.
     Венчание и перед  тем  обедню  должен  был  совершить  старший  каноник
собора, или протопресвитер с причетниками и певчими. Старший  каноник  встал
перед алтарем и прочитал молитву. Запел хор певчих.
     Мира стояла на коленях на подушке и горячо молилась. Стоя рядом с  ней,
Марк не сводил с нее глаз.
     Литургию совершали в  этот  раз  с  особенной  торжественностью.  Звуки
органа гулко разносились  под  высокими  сводами.  Обыкновенно  в  старинных
соборах бывает днем довольно темно, потому что сквозь разрисованные фигурами
святых стекла в храм проникает лишь  очень  скудный  свет.  Но  в  этот  раз
великолепное солнце  светлыми  волнами  обильно  врывалось  в  окна  и  ярко
освещало середину церкви.
     Когда зазвонил колокольчик, все присутствующие встали, и среди глубокой
тишины каноник прочитал нараспев Евангелие от Матфея.
     Протопресвитер, седовласый старец,  слабым  старческим  голосом  сказал
жениху и невесте приличное случаю  поучение  и  вновь  обратился  к  алтарю,
заканчивая церемонию. Отмечаю я все эти подробности потому, что они особенно
врезались тогда в мою память. Под звуки  органа  великолепный  тенор  пропел
молитву о пресуществлении даров. После этого Марк и  Мира  встали  со  своих
кресел  и  приблизились  к  ступеням  алтаря.  Старик  каноник   подошел   и
остановился прямо перед ними.
     - Марк Видаль, - сказал он, - согласен ли ты взять в  супружество  Миру
Родерих?
     - Да, - отвечал мой брат.
     - Мира Родерих, согласна ли ты вступить в супружество с Марком Видалем?
     - Да, - пролепетала Мира.
     Собираясь произнести священные слова, связывающие навек мужа  с  женой,
каноник принял от Марка обручальные кольца и благословил их. Одно из них  он
надел на палец новобрачной...
     Вдруг раздался крик.
     То, что произошло дальше, повергло всех в ужас. Причетники  отшатнулись
назад, как будто отброшенные невидимой силой.  Испуганный  каноник  упал  на
колени: губы его дрожали, глаза закатывались.
     Вслед за тем упали на пол мой брат и Мира. Обручальные кольца  полетели
через всю церковь, и одно из них попало мне в лицо.
     Потом я услышал, и со мной то же самое услышали сотни человек:
     - Горе новобрачным!.. Горе им!..
     Голос этот мы все уже знали.
     Это был голос Вильгельма Шторица.
     Толпа, как один человек, дружно ахнула от  испуга.  А  Мира,  привстав,
пронзительно закричала и без чувств упала на руки застывшего от ужаса Марка.


        ^TГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ^U

     Оба явления - и то, которое мы видели в доме Родерихов, и  то,  которое
произошло в соборе, - были однородны и имели одну и ту же цель. Устроил  их,
несомненно, один и тот же человек - Вильгельм Шториц. Объяснить  все  ловким
фокусом было невозможно. Скандал в соборе и похищение  венка  с  бала  -  не
фокусы. Очевидно, этот немец унаследовал от своего ученого-отца какой-нибудь
секрет, благодаря которому мог делать себя невидимым для  других.  Разве  не
может быть такого светового или оптического явления?
     Но нет. Это все одни догадки, пустые предположения. Вот как я  увлекся!
Не надо никому говорить, а то еще на смех поднимут.
     Мы отвезли Миру, все еще находившуюся в обмороке, домой, отнесли  в  ее
комнату, уложили в постель. Несмотря на все наши хлопоты, она не приходила в
чувство. Но она была жива, дышала, сердце ее билось. Я  удивлялся,  как  еще
она перенесла такое страшное потрясение и осталась жива.
     Многие из врачей - товарищей доктора Родериха съехались к нему в дом  и
окружили больную. Мира лежала бледная, с закрытыми глазами,  точно  восковая
фигура. Грудь вздымалась неровным дыханием - слабым-слабым,  так  что  можно
было каждую минуту опасаться, что вот-вот прекратится и оно.
     Марк простирал к ней руки, плакал, молил, звал ее:
     - Мира!.. Милая Мира!
     Госпожа Родерих повторяла, рыдая:
     - Мира!.. Дитя мое! Я здесь... я твоя мама...
     Мира продолжала лежать с закрытыми глазами и, должно  быть,  ничего  не
слышала.
     Доктора прибегали к самым сильным средствам. Больная начала  как  будто
приходить в чувство. Губы ее что-то шептали, пальцы той руки,  которую  Марк
держал в своей,  слабо  зашевелились.  Приоткрылись  глаза.  Мира  взглянула
из-под полуопущенных век и что-то  пролепетала.  Слова  были  непонятные,  а
взгляд совершенно бессмысленный.
     Марк понял. Он отскочил назад с громким криком:
     - Она помешалась!..
     Я бросился к нему и держал его с помощью капитана Гаралана. Мы боялись,
как бы с ним не случилось того же, что с Мирой.
     Пришлось увести его в другую комнату и сдать с рук на руки врачам.
     Чем же все это кончится? Какова будет развязка драмы?
     Острое помешательство Миры  не  перейдет  ли  в  хроническое?  Или  оно
уступит искусству врачей и заботливому уходу близких?
     Оставшись со мной наедине, капитан Гаралан сказал:
     - С этим надобно покончить.
     Что он хотел сказать? Что Вильгельм Шториц снова  находится  в  Раче  и
устроил эту историю? Но как же его взять, если он неуловим?
     С другой стороны, как отнесется ко всему этому город? Примут ли  жители
естественное объяснение  фактов  или  поверят  в  колдовство?  Ведь  мадьяры
суеверны и не особенно  культурны.  Образованный  человек  поймет,  что  тут
просто какой-нибудь  научный  секрет,  хотя  еще  и  необъяснимый.  Но  люди
невежественные и без того уже считают Шторица колдуном и чуть  ли  не  самим
дьяволом.
     Пришлось всем рассказать, в каком смысле замешан в это  дело  Вильгельм
Шториц. После скандала в соборе св. Михаила  Архангела  нельзя  было  больше
утаивать шила в мешке.
     На другой день весь город был в волнении. Случай на  балу  у  Родерихов
сопоставлялся с кощунством в соборе. Все теперь знали, кто в  этом  замешан.
Имя Вильгельма Шторица было у всех на устах. Толпа народа хлынула на бульвар
Текели и собралась у запертого дома. Настроена она  была  враждебно.  Против
Шторица поднялась волна общественной ненависти.
     В особенности всех возмущало кощунство в соборе. Религиозные мадьяры не
могли простить этого Шторицу.
     Возбуждение росло. Шторица  объявили  колдуном,  знающимся  с  нечистой
силой. Естественного объяснения не принимали, не хотели слушать.
     Губернатор все время требовал от начальника  полиции  самых  энергичных
мер. С паникой необходимо было бороться. Приходилось также охранять  дом  на
бульваре Текели, потому что толпа угрожала разгромить его и сжечь.
     Я продолжал размышлять над своей первоначальной гипотезой и все  больше
и больше приходил к заключению, что в ней  нет  ничего  невозможного.  Наука
безгранична в своем могуществе.  Отчего  не  допустить,  что  человек  может
изобрести средство делать себя невидимым? Но если это так, если  сказание  о
перстне Гигеса при дворе царя Кандавла могло осуществиться реально, то тогда
прощай общественное спокойствие, прощай личная безопасность.  Раз  Вильгельм
Шториц вернулся в Рач и никто не может его видеть, то ведь он  что  захочет,
то и сделает, не подвергая себя ни малейшему риску. И еще другой  повод  для
опасений: оставил ли Вильгельм Шториц при себе научный секрет, полученный им
в наследство от отца? Не поделился ли  он  этим  секретом  со  своим  лакеем
Германом? Не узнали ли тайну и некоторые  другие  лица?  Тогда  ведь  начнет
происходить нечто ужасное. Люди будут  входить  невидимыми  в  любой  дом  и
проделывать что угодно, будут узнавать чужие тайны  и  пользоваться  ими  по
своему усмотрению. На улицах, в публичных местах будет еще того хуже. Всякие
преступления будут возможны, потому  что  будут  оставаться  безнаказанными.
Общественное  спокойствие  будет  уничтожено  в  самый  короткий  срок.  Тут
некоторые припомнили случай, произошедший на  Коломановом  рынке,  когда  мы
проходили там с капитаном  Гараланом.  Кто-то  невидимый  толкнул  прохожего
мужика, так что тот упал на землю. Мужик уверял, что он не сам упал, что его
толкнули, но  ему  не  поверили  и  сочли  за  пьяного.  Теперь  приходилось
допустить, что мужик говорил правду. Конечно, его толкнул  или  Шториц,  или
Герман, или кто-нибудь из их шайки. Каждый думал теперь, что в любую  минуту
это и с ним может случиться и никак нельзя себя от этого оградить.
     Припомнилось  разорванное  объявление,  вывешенное  в   соборе,   шаги,
слышанные в соседней комнате во время обыска, падение полицейского агента  с
лестницы, падение со стола пузырька, который разбился, и так далее.
     Разумеется, во время обыска и Шториц и Герман находились  в  доме.  Они
наблюдали за нами, оставаясь невидимыми. Вот почему и мыльная  вода  была  в
тазу, и плита топилась на кухне. Они видели весь обыск и,  убегая,  толкнули
полицейского агента. Похищенный венок мы нашли потому, что  Шториц  второпях
не успел или позабыл подальше его спрятать или унести с собой.
     Понятен становился теперь и случившийся со мной инцидент на  "Доротее",
когда я ехал из Пешта в Рач. Я думал,  что  таинственный  пассажир  вышел  в
Вуковаре, а он преспокойно оставался на корабле, только  его  уже  никто  не
видел.
     "Стало быть, - говорил  я  сам  себе,  -  он  знает  средство  делаться
невидимкой в любой момент. Он,  как  волшебник  по  мановению  жезла,  может
сделать невидимым не только самого себя, но и одежду, которая на нем надета.
Но вещи, которые находятся у него в руках, делать невидимыми  он  не  может,
поэтому мы все видели растаптываемый букет,  разрываемый  брачный  контракт,
похищенный венок невесты, бросаемые обручальные кольца в соборе. Однако  тут
нет никакого колдовства, никакой черной или белой магии, никакого знакомства
с нечистой силой.  Это  надо  отбросить.  Будем  держаться  реальной  почвы.
Очевидно, Вильгельму Шторицу  известен  секрет  какого-то  состава,  который
стоит только выпить - и человек станет невидимым.  Но  что  это  за  состав?
Конечно, именно он и был налит в  том  пузырьке,  который  разбился.  Состав
летучий - он почти сейчас же испарился. Но как он делается? Из чего?  Какова
его формула? Этого мы не знали и не имели оснований надеяться, что узнаем.
     Теперь вопрос о личности самого Шторица. Разве  его  так  уж  и  нельзя
изловить? Если он умеет делать  себя  недоступным  для  зрения,  то  это,  я
полагаю, еще не значит, что он недоступен и для осязания.  Его  материальная
оболочка,  по-видимому,  не  утрачивает  ни  одного   из   трех   измерений,
свойственных каждому телу, то есть длины, ширины и высоты. Он невидимка,  но
он  тут  налицо.  Нельзя  его  видеть,  но  можно  осязать,  можно  трогать.
Неосязаемы только призраки, а он не призрак, это живой человек.
     Стоит только схватить его за руку, за ногу или за голову  -  и  вот  он
пойман, хоть он и невидимка.  И,  несмотря  на  свое  поистине  изумительное
средство, он все-таки не отвертится от  четырех  стен  тюрьмы,  если  только
суметь его поймать.
     Все это так, все это было очень возможно в будущем, но тем не  менее  в
настоящем положение было просто невыносимое. Тревога была всеобщая. Никто не
чувствовал себя в безопасности ни дома, ни на  улице,  ни  ночью,  ни  днем.
Вздрагивали от малейшего шороха, от ветра, поколебавшего оконную  штору,  от
хлопнувшей половинки окна, от  завизжавшего  флюгера  на  кровле.  Постоянно
чудился Вильгельм Шториц, будто он ходит, подслушивает, подсматривает.
     Было возможно, что Шториц уехал из Рача  в  Шпремберг,  но  имелось  ли
основание предполагать, что он отказался наконец от своих шуток? Этот вопрос
обсуждали мы совместно с губернатором  и  начальником  полиции  и  пришли  к
выводу, что от такого человека можно ожидать всего, но только не  отказа  от
своих мстительных планов.
     Дом Родерихов тщательно охраняется днем и ночью,  но  разве  невидимкой
Шториц не может в него проникнуть? А раз он в доме,  он  может  сделать  там
все, что ему будет угодно.
     Нетрудно  себе  представить  после  этого,  в   каком   состоянии   все
находились.  Это  был  какой-то  кошмар,  от  которого  никак  нельзя   было
отделаться.
     Неужели так-таки и не было выхода? Я по крайней мере не знал  никакого.
Устроить отъезд Марка и Миры? Это бы  нисколько  не  помогло.  У  Вильгельма
Шторица была полная возможность погнаться за ними невидимкой и  наделать  им
всякого вреда. Да, наконец, и Мира находилась в таком болезненном состоянии,
что никуда везти ее было нельзя.
     Где же находился в данную минуту наш  невидимый  враг?  После  страшной
сцены в соборе Михаила Архангела прошло целых два дня, а Мира все еще лежала
в постели, находясь между жизнью и смертью. Наступило 4 июня. После завтрака
мы сидели в галерее, обсуждая разные мероприятия, как вдруг у нас прямо  над
ухом раздался в полном смысле слова сатанинский смех.
     Мы все вскочили в испуге. Марк и Гаралан оба инстинктивно  бросились  в
сторону галереи, откуда донесся до нас смех, но сейчас же остановились.  Все
произошло в один миг.  Я  видел,  как  в  воздухе  что-то  сверкнуло,  вроде
стального клинка, описывающего смертоубийственную кривую линию. Я видел, как
мой брат пошатнулся и упал на руки подхватившего его Гаралана.
     Я бросился к ним, и в эту минуту знакомый нам всем отвратительный голос
проговорил тоном, в котором звучала непоколебимая решимость:
     - Не бывать Мире Родерих замужем за Марком Видалем!.. Не бывать!
     От сильного порыва сквозного  ветра  закачались  люстры,  дверь  в  сад
кто-то быстро отворил и захлопнул опять, и мы поняли, что наш  опасный  враг
опять от нас ускользает.
     Мы с капитаном Гараланом уложили  брата  на  диван,  и  доктор  Родерих
сейчас же осмотрел его рану. К счастью, она оказалась не  особенно  тяжелой.
Кинжал скользнул по левой лопатке сверху  вниз  и  разорвал  только  кожу  и
мускулы, не причинив больше никакого вреда. Рана только на вид была велика и
страшна, но ее можно было скоро залечить. На этот раз убийца промахнулся. Но
разве он всякий раз будет промахиваться?
     Марку сделали перевязку и отвезли его  в  "Темешварскую"  гостиницу.  Я
уселся у его изголовья и весь предался обдумыванию задачи,  которую  нам  во
что бы то ни стало нужно было решить.  Дело  было  серьезное.  Речь  шла  не
только о счастье, но и о жизни близких мне людей.
     Мне еще ровно ничего не  удалось  придумать  в  этом  направлении,  как
случились новые происшествия,  на  этот  раз  не  трагические,  но  довольно
странные и даже нелепые. Тем не менее они навели меня на разные мысли.
     В тот же самый вечер, 4 июня, в  самом  высоком  окне  городской  башни
появился сильный свет. Там то опускался, то поднимался зажженный факел,  как
будто на башню забрался поджигатель и собирался поджечь здание ратуши.
     Начальник полиции с агентами кинулся на самый верх башни.  Свет  исчез.
На башне никого не нашли, как, впрочем, Штепарк  и  ожидал.  На  полу  лежал
погасший факел и сильно чадил. По  крыше  скользили  смолистые  искорки.  Но
поджигатель исчез. Он или убежал, или, если это был Вильгельм Шториц, просто
спрятался где-нибудь в углу башни, будучи невидимым.
     Собравшаяся  толпа  вопила  о  мщении,   а   злоумышленник,   по   всей
вероятности, только посмеивался над ней.
     На следующий день утром городу было устроено новое озорство.
     Только что на часах пробило половина одиннадцатого, вдруг на  городской
башне зазвонили все колокола. Сначала похоронный звон, потом самый отчаянный
набат.
     Один человек не мог этого устроить. С Вильгельмом  Шторицем  непременно
был еще кто-нибудь, например лакей Герман.
     Горожане повалили на Михайловскую площадь, испуганные  набатом.  Бежали
даже с самых отдаленных окраин. Штепарк  опять  полез  на  башню  со  своими
агентами. Быстро прошли они всю лестницу, обыскали при ярком  дневном  свете
помещение для колоколов, осмотрели весь верхний этаж и всю галерею.
     Никого и ничего  не  было.  Колокола  еще  беззвучно  покачивались,  но
невидимые звонари успели скрыться.


        ^TГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ^U

     Итак, наши опасения оправдывались. Вильгельм Шториц из Рача не уезжал и
без труда пробрался в дом к Родерихам. Убийство на этот раз  не  получилось,
но нельзя было ручаться за будущее. Свое покушение он  может  повторить,  и,
быть может, даже с успехом.  Необходимо  было  что-нибудь  придумать,  чтобы
оградить себя от злодея.
     Я   придумал,   и   довольно   легко.   Прежде   всего,   я   предложил
заинтересованным  лицам,  всем,  кому  грозила  какая-нибудь  опасность   от
Шторица, объединиться и организовать систему самозащиты. Я изучил для  этого
всевозможные способы и немедленно привел свой план в действие.
     Утром 6 июня, через двое суток после покушения, моего брата перенесли в
дом к Родерихам и положили в комнате рядом с комнатой  Миры.  Его  рана  уже
начала заживать. Свой план я  сообщил  доктору;  он  его  одобрил,  дал  мне
карт-бланш и сказал, что будет смотреть на меня как на коменданта осажденной
крепости.
     Я сейчас же начал распоряжаться. Оставив для охраны Марка и Миры  всего
только одного лакея - этот риск был в данную минуту необходим, - я приступил
с  помощью  обитателей  дома,  не  исключая  и  госпожу  Родерих,  к  самому
тщательному осмотру всего жилища.
     Мы плотной стеной обошли  все  лестницы,  все  коридоры,  обшарили  все
комнаты, передвинули всю мебель, заглянули  под  кровати,  под  матрацы.  Не
пропустили ни одного уголка. Все занавески перетряхнули, обшарили все шкафы.
После осмотра каждой комнаты дверь ее тщательно запиралась на замок.
     На эту работу ушло два часа. Теперь мы могли быть уверены, что  в  доме
нет врага, хотя бы он и был невидимкой.
     Так дошли мы до входной двери. Я сам ее запер и ключ положил к  себе  в
карман. С этих пор без моего позволения никто в дом не мог войти и никто  не
мог из него выйти. На всякий стук молотка в доску  буду  выходить  я  сам  с
кем-нибудь из прислуги, опрашивать и впускать.  Дверь  будет  отворяться  на
цепочке. Я принимал на себя обязанность старшего швейцара.
     Дом превратился в настоящую крепость.
     Тут, пожалуй, мне возразят. Скажут: даже не в крепость, а  в  настоящую
тюрьму. Что ж, пожалуй, и так. Но тюрьма не беда, если знаешь срок, когда из
нее выйдешь. Знали ли это мы? Боюсь, что нет.
     Я продолжал размышлять над нашим положением, и хотя не проник  в  тайну
Вильгельма Шторица, но до известной степени приблизился к ее разгадке.
     Нахожу нужным сказать здесь несколько  слов  хотя  бы  для  краткого  и
сухого объяснения.
     Солнечный луч, проходя через призму, разлагается, как известно, на семь
цветов, совокупность которых дает белый цвет. Эти цвета - фиолетовый, синий,
голубой, зеленый, желтый, оранжевый и красный -  составляют  так  называемый
солнечный спектр. Но эта видимая световая гамма не есть еще  полный  спектр.
Существуют, по всей вероятности, лучи и других цветов, но только  мы  их  не
видим. У этих неизвестных нам лучей могут и свойства быть вполне отличные от
свойств, характеризующих лучи, нам известные. Последние могут проходить лишь
через немногие прозрачные тела, как, например, через стекло.  Почему  же  не
допустить, что первые могут проникать беспрепятственно через всякое тело? {С
тех пор как была написана эта  рукопись,  открыты  лучи  ультрафиолетовые  и
инфракрасные, отчасти подтверждающие эту гипотезу. (Примеч. авт.)}  Так  как
мы сами этих лучей не видим, то и это свойство их остается до  сих  пор  нам
неизвестным. Возможно, Отто Шторицу удалось открыть лучи, обладающие  именно
такой способностью, то есть могущие проходить сквозь  всякое  тело,  даже  и
темное. Открыв эти лучи, он, вероятно,  изобрел  также  и