К счастью, местами из  расщелин  гранитного  ущелья  торчали  кустики
мирт, вереска и мастикового дерева - Фернандо ступал на  них,  а  руками
цеплялся за лианы, что расползались по горе  гигантскими  сороконожками.
Порою  даже  козочка  не  решалась   тронуться   с   места   и,   робея,
останавливалась, и тогда Хинеста, идущая вслед за ней, словно  указывала
ей путь; было просто непостижимо, как это ей удавалось.
   Девушка то и  дело  оборачивалась,  подбадривая  Фернандо  жестами  -
кричать было бесполезно, стоял невероятный  шум;  ревел  водопад,  пламя
гудело и посвистывало, в отчаянии вопили дикие  звери.  Бедных  животных
все теснее сжимало кольцо пожара.
   Порой девушка, дрожа от ужаса, останавливалась, увидев, что  Фернандо
повис над пропастью, над которой сама  она  словно  парила  на  крыльях,
перелетая с утеса на утес. Не раз она протягивала Фернандо руки, взбегая
вверх, и, склоняясь над ним, поддерживала его.
   Ему было стыдно, что женщина опередила его, - казалось, для  нее  все
это забавная игра, а вот его уже столько  раз  подстерегала  смертельная
опасность, и он призывал на помощь все свои силы,  всю  решительность  и
хладнокровие и шел вслед за козочкой и девушкой по гибельному спуску.
   Цыганка спустилась футов  на  двадцать  пять,  к  самому  утесу,  где
водопад бьется о скалы, и прекратила спуск,  а  затем  стала  пересекать
гору наискось, все ближе и ближе к  водопаду,  от  которого  раньше  она
держалась подальше из предосторожности, ибо камни, забрызганные  водяной
пылью, были скользкими и еще более опасными.
   Пожар отбрасывал яркие блики, освещавшие крутую дорогу, и почти такие
же ослепительные, как лучи солнца.
   Но, пожалуй,  свет  не  уменьшал  опасности  -  она  становилась  еще
заметнее.
   Фернандо начал понимать, что задумала Хинеста.
   Козочка в два-три прыжка долетела до скалы, о крайний выступ  которой
разбивался водопад; цыганка добралась туда почти одновременно  с  ней  и
тотчас же обернулась, спеша помочь Фернандо.
   Она наклонилась, протянула  ему  руки;  с  одной  стороны  вздымалась
темная стена утеса,  с  другой  -  стена  водопада,  в  струях  которого
отражалось зарево пожара, и чудилось, что это бриллиантовая арка  моста,
перекинутого с земли на небо, а Хинеста казалась духом гор и феей вод.
   Разделяло их небольшое пространство, но Фернандо с  трудом  преодолел
его. Цыганка своей босой ножкой нащупывала все неровности, а беглец то и
дело оступался. И вот, почти добравшись до гранитной площадки, он  вдруг
поскользнулся, и Хинеста с силой, какую нельзя  было  и  предположить  в
тоненькой  девушке,  схватила  его  за  плащ  и  удерживала  над   самой
пропастью, пока он не нашел точку опоры.
   Через секунду он очутился рядом с цыганкой и ее козочкой.
   Но тут, на утесе, почувствовав себя в безопасности, он вдруг ослабел,
ноги его подкосились, лоб покрылся испариной, и он упал бы, если бы рука
его, искавшая опоры, не нашла ее - то было плечо цыганки,  дрожавшей  от
тревоги.
   Он на  миг  закрыл  глаза,  чтобы  дать  время  этому  злому  духу  -
головокружению оставить его.
   Когда  он  открыл  их,  то  невольно  откинулся  назад,  ошеломленный
волшебным зрелищем, представшим его взору.
   Через  пелену  водопада,  прозрачную,  как  хрусталь,  пламя   пожара
переливалось всеми цветами радуги, и казалось,  перед  ними  -  какая-то
сказочная иллюминация.
   - О, до чего же это великолепно! - невольно воскликнул он. - Как  это
прекрасно!
   Душа поэта, подобно орлу, что кружит над Этной, воспарила над  горой,
словно превращенной в вулкан.
   Увидев, что Фернандо больше не нужна поддержка, Хинеста высвободилась
из его судорожного объятия,  а  он  продолжал  созерцать  величественную
картину. Девушка вошла  в  какую-то  пещеру,  и  вскоре  там  затеплился
светильник, ласкавший взгляд, уставший  от  кровавых  отблесков  пожара,
пылавшего в горах. Фернандо от созерцания перешел к размышлению. Он  уже
не  сомневался:  лесной  пожар  вовсе  не  случайность  -  это  западня,
придуманная преследователями, которым приказано схватить его.
   Звуки его серебряного рожка, когда он трижды свистнул, призывая  свою
вольницу,  позволили  солдатам,  посланным   для   поимки   разбойников,
приблизительно  определить  то  место  на  горе,  где  прячется  атаман.
Пожалуй, больше двух сотен солдат двинулись в горы с зажженными факелами
в руках, они образовали огромный круг, и каждый бросил горящий  факел  -
кто в чащу смолистых деревьев, кто на поляну, заросшую травой,  и  огонь
стремительно разгорелся, все сразу вспыхнуло после засухи, стоявшей  уже
несколько дней.
   Только чудо могло спасти Фернандо  -  этим  чудом  стала  преданность
Хинесты, и она спасла его.
   Он оглянулся, преисполненный благодарности к девушке, -  ведь  только
сейчас он понял, чем обязан ей. И только сейчас он с изумлением  заметил
слабый  свет,  струившийся  из  пещеры,  о  существовании  которой   он,
исходивший эти горы, до сих пор не подозревал.
   Фернандо медленно шел к пещере, и  его  удивление  все  росло:  через
узкое отверстие, ведущее в грот, он увидел цыганку. Она приподняла  одну
из плит, устилавших пол, вынула  из  тайника  перстень,  надела  его  на
палец, затем достала оттуда же пергамент и спрятала на груди.
   Грот был выдолблен в горе, местами стеной  служила  гранитная  скала,
местами - пласты земли, вернее, сухого и рыхлого песка, который  повсюду
встретишь в Испании, если снимешь тонкий слой перегноя и старой  листвы,
покрывающей почву.
   В углу виднелось ложе из мха, покрытое свежим папоротником, а над ним
висел чей-то портрет в дубовой рамке, написанный грубовато, - вернее, не
портрет, а изображение мадонны с темным ликом, восходившее к XIII  веку;
такие мадонны, по мнению ученых-католиков,  принадлежали  кисти  святого
Луки.
   На противоположной стене висели еще две картины в  более  современном
вкусе и, пожалуй, выполненные тоньше; они  были  оправлены  в  золоченые
рамы, но позолота стерлась от времени. На одной был  изображен  мужчина,
на другой женщина, оба  с  коронами  на  голове,  а  поверх  корон  были
начертаны их титулы и имена.
   У  женщины  -  портрет   был   поясной   -   корона   была   какая-то
фантастическая, словно у восточной царицы, а цвет лица  смуглый,  как  у
южанки. Взглянув на картину, всякий, кто видел Хинесту,  вспомнил  бы  о
юной цыганке, а если 6 эта прекрасная девушка была  тут  же,  рядом,  то
зритель невольно обернулся бы и посмотрел на нее, сравнивая произведение
художника  с  творением  божьим,  и  нашел  бы  между  ними  разительное
сходство, хотя сразу было видно, что Хинеста еще  не  достигла  возраста
оригинала.
   Над короной было начертано: "La reina  Topacia  la  Hermosa",  что  в
переводе означает: "Королева Топаз Прекрасная".
   На  голове  мужчины,  одетого  в  великолепный  костюм,  был   черный
бархатный берет, а поверх - королевская корона; длинные светлые  волосы,
прямыми  прядями  обрамлявшие  щеки,  и  бело-розовый  цвет   его   лица
контрастировали со смуглым  лицом  женщины,  а  голубые  глаза,  ласково
смотревшие на вас с портрета, говорили о том, что  он  уроженец  Севера,
причем он был так же прекрасен,  как  и  женщина,  -  каждый  был  хорош
по-своему. И он, и она заслуживали лестных эпитетов, неотделимых  от  их
имен, - прозвища были почти одинаковы.
   И тут была надпись:  "El  rey  Filippo  el  Hermoso",  что  означает:
"Король Филипп Красивый".
   Фернандо осмотрел пещеру, взгляд его на миг остановился  на  ложе  из
мха, на мадонне и застыл на двух портретах.
   Молодая девушка почувствовала, что Фернандо рядом,  даже  не  услышав
его шагов; она обернулась в тот миг, когда надевала перстень  и  прятала
пергамент на груди.
   И вот с улыбкой, достойной принцессы, предлагающей  гостеприимство  в
своем дворце, она сказала:
   - Входи, Фернандо, и ты превратишь гнездышко горлинки в гнездо орла.
   - Но скажи скорее, горлинка, что  же  это  за  гнездышко?  -  спросил
Фернандо.
   - Здесь я родилась, - отвечала она, - здесь меня вскормили,  здесь  я
выросла. Сюда прихожу  порадоваться  или  поплакать  всякий  раз,  когда
счастлива или в горе... Ты  ведь  знаешь,  что  всякое  существо  хранит
беспредельную любовь к своей колыбели.
   - О, мне это хорошо известно. Ведь я два раза в  месяц  с  опасностью
для жизни навещаю мать и провожу с ней час-другой в той комнате,  где  я
родился. - Фернандо прошел в глубь грота. - Хинеста охотно  ответила  на
мой первый вопрос, быть может, она ответит и на второй?
   - Спрашивай, я отвечу, - согласилась цыганка.
   - Чьи это портреты?
   - А я-то думала, Фернандо, что ты горожанин... Значит, я ошиблась?
   - Не понимаю.
   - Разве Фернандо неграмотен?
   - Разумеется, грамотен.
   - Так читай же.
   - Я уже прочел: "Королева Топаз Прекрасная".
   - Дальше.
   - Мне неизвестна королева с таким именем.
   - А если она королева цыган?
   - Да, верно, я и забыл, что у цыган есть короли.
   - И королевы, - добавила Хинеста.
   - Но почему же ты так похожа на портрет? - спросил он.
   - Потому что это портрет моей матери, - с гордостью отвечала девушка.
   Молодой человек сравнил лица, и сходство поразило его.
   - А второй портрет? - спросил он.
   - Сделай то же, что ты сейчас сделал: читай!
   - Пусть так, читаю: "Король Филипп Красивый".
   - Разве ты не знаешь, что в Испании был такой король?
   - Знаю. Я даже видел его в детстве.
   - Я тоже.
   - Ведь ты тогда была совсем маленькой...
   - Да. Но есть воспоминания,  которые  сохраняются  у  нас  в  глубине
сердца на всю жизнь, в каком бы возрасте они ни запечатлелись.
   - Да, верно, - отвечал Фернандо со вздохом. -  Мне-то  знакомы  такие
воспоминания. Но почему портреты висят рядом?
   Хинеста усмехнулась:
   - Да ведь это портреты короля и королевы, не правда ли?
   - Разумеется. Но...
   Все так же усмехаясь, она продолжала:
   - Ты, вероятно, хотел заметить, что один  из  них  король  настоящего
государства, а на другом портрете - королева государства воображаемого.
   - Признаюсь, милая моя Хинеста, я об этом подумал.
   -  Прежде  всего,  кто  тебе  сказал,  что  Египет  был  воображаемым
государством, кто сказал, что та, которую прозвали Николис Прекрасной  -
царица Савская, - не была настоящей королевой, равной  королю,  ведущему
род от Максимилиана, императора Австрийского?
   - Да кем же приходится тебе Филипп Красивый? - спросил Фернандо.
   Хинеста перебила его:
   - Филипп Красивый - отец короля дона Карлоса, который  завтра  должен
прибыть в Гранаду. Нельзя терять время на разговоры - я  спешу.  Я  буду
умолять короля о том, в чем он, пожалуй, откажет дону Иниго.
   - Как, ты отправляешься в Гранаду? - ужаснулся Фернандо.
   - И сейчас же!.. Жди меня здесь.
   - Да ты с ума сошла, Хинеста I - Вот здесь, в уголке, запас  фиников.
Я вернусь скоро, тебе хватит. А воды  предостаточно  за  пещерой  -  сам
видишь.
   - Хинеста, Хинеста, я не потерплю, чтобы ты ради меня...
   - Послушай, Фернандо, если ты меня задержишь хоть  на  минуту,  огонь
помешает мне добраться до потока.
   - Но ведь преследователи, которые опоясали огнем горы, зная, что  там
мое убежище, вряд ли позволят тебе пройти.
   Вдруг они обидят тебя, вдруг убьют!
   - Нет, они ничего не сделают девушке, захваченной пожаром в горах,  -
ведь она спасается бегством со своей козочкой вдоль русла.
   - Да, это верно, ты права, Хинеста, - воскликнул Фернандо.  -  Ну,  а
если тебя схватят, пусть это будет вдали от меня.
   - Фернандо, - промолвила девушка взволнованным голосом, - если  бы  я
сомневалась в том, что спасу тебя, я бы осталась,  умерла  бы  вместе  с
тобой, но я уверена, что добьюсь своего. Идем, Маза...
   И, не дожидаясь его ответа, она выскользнула из пещеры,  легкая,  как
сновидение, и побежала вниз по склону горы,  перебирая  ножками,  совсем
как ее козочка, и мигом, словно горный дух, спустилась в пропасть.
   Фернандо склонился над тесниной и все  следил  глазами  за  девушкой,
пока она не добежала до воды; он видел, как она перескакивает с камня на
камень. И вот она скрылась меж двух огненных скал, вздымавшихся по обеим
сторонам ущелья.

XII

КОРОЛЬ ДОН КАРЛОС

   Пока попрощаемся с Фернандо, пусть он отдохнет, избежав опасности,  -
ведь ему угрожает другая, пожалуй, еще более страшная; а мы пойдем вслед
за Хинестой и, соскользнув, как она, по  склону  скалы,  раскаленной  от
пламени пожара, охватившего горы, добежим до ручья, вдоль русла которого
она пошла, исчезнув за его излучиной.
   Ручей этот, как мы говорили, течет на протяжении  трех-четырех  миль,
затем становится небольшой речкой и впадает в Хениль  между  Армиллой  и
Санта-Фе.
   Впрочем, мы, как сделала и Хинеста,  покинем  его  берега  и  свернем
приблизительно за одно лье до Армиллы, в  том  самом  месте,  где  поток
проносится под каменным мостом, по которому проходит дорога из Гранады в
Малагу.
   Тут уже нечего бояться, что мы  заблудимся:  дорога  эта  заслуживает
названия  дороги  только  на  том  отрезке,  что  ведет  от  Малаги   до
Касабермехи, а дальше она превращается в тропу,  местами  еле  заметную,
пересекает сьерру, сбежав по восточному склону горы, расширяется и снова
от Гравиа-ла-Гранде становится дорогой.
   В Гранаде сегодня - великий праздник: на тысячах  ее  башен  вывесили
знамена Кастилии и Арагона, Испании и Австрии, семьдесят тысяч ее  домов
приукрасились, а триста пятьдесят тысяч горожан - ведь за двадцать  семь
лет, с тех пор как Гранада вышла из-под власти  мавританских  королей  и
попала под власть королей христианских,  она  потеряла  почти  пятьдесят
тысяч жителей, - так вот, триста пятьдесят тысяч горожан выстроились  на
улицах, что ведут от  ворот  Хаена,  через  которые  въехал  король  дон
Карлос,  до  дворцовых  ворот  Альгамбры,  где  для  него   приготовлены
апартаменты в покоях, которые  четверть  века  тому  назад,  сокрушаясь,
покинул король Буабдил.
   По затененному склону, прорезанному пологой дорогой, что  поднимается
на вершину Солнечной горы, где высится крепость и красуется Альгамбра  -
дворец, выстроенный мастерами Востока, - теснилась такая  многочисленная
толпа, что ее с трудом сдерживали солдаты стражи, стоявшие цепью, -  они
то и дело угрожали алебардами, заставляя зевак вернуться на  место,  ибо
все увещевания были тщетны.
   В  те  времена  по  обеим  сторонам  дороги,  журча,   протекали   по
каменистому  ложу  прохладные  ручьи,  и  чем  погода  была  жарче,  тем
становились они многоводнее, ибо еще  накануне  их  воды  белой  снежной
мантией лежали на плечах Муласена, в  те  времена,  повторяем  мы,  этот
склон еще не был застроен, и только позже дон  Луис,  маркиз  Мендоса  -
глава рода Мондехар, - соорудил у самой  дороги  в  честь  властелина  с
рыжими волосами и русой бородой водомет, украшенный гербами, извергающий
исполинский сноп воды, что вздымался вверх, рассыпаясь алмазной пылью, и
низвергался ледяным дождем; капли воды сверкали огнем в  листве  молодых
буков, ветви которых переплелись шатром и не пропускали света.
   Разумеется, жители Гранады из учтивости выбрали для  молодого  короля
из двадцати - тридцати дворцов своего города именно  этот  чертог,  куда
идет такая тенистая дорога - от ворот Гранады, где  начинаются  владения
Альгамбры, до Ворот правосудия, что ведут в крепость, и  позаботились  о
том, чтобы солнечные лучи не слепили его, и если б не трескучая  песенка
цикад и не резкое стрекотание сверчков, король, пребывая здесь, всего  в
шестидесяти лье  от  Африки,  пожалуй,  вообразил  бы,  что  очутился  в
прохладных, тенистых рощах любезной его сердцу Фландрии.
   Правда, он тщетно искал бы по всей  Фландрии  такие  врата,  какие  в
конце 1348 года христианского летосчисления были возведены по  повелению
короля Юзефа-Абдулы Хаджара и обязаны своим названием -  а  зовутся  они
Вратами  правосудия  -  обычаю,  принятому  у  мавританских  властителей
творить суд на дворцовом крыльце.
   Мы говорим "врата", а правильнее было бы назвать их "башня", ибо  это
настоящая башня - четырехгранная, высокая, прорезанная большой  аркой  в
форме сердца; над аркой король дон Карлос мог бы созерцать как бы пример
изменчивости житейских судеб - мавританские изображения ключа и руки,  и
если б возле дона Карлоса был его мудрый наставник Адриан Утрехтский, то
наставник объяснил бы ему,  что  ключ  должен  напоминать  изречение  из
Корана, которое начинается такими словами: "Он отворил", - протянутая же
длань заклинает от "дурного  глаза",  принесшего  немало  бед  арабам  и
неаполитанцам. Но если б король обратился не к кардиналу  Адриану,  а  к
любому мальчишке, причем по оливково-смуглому цвету его  лица,  огромным
бархатистым глазам и  гортанному  голосу  он  бы  догадался,  что  малыш
принадлежит к мавританскому племени,  которое  вскоре  он,  дон  Карлос,
начнет преследовать, а его преемник - Филипп II -  окончательно  изгонит
из Испании, то  мальчуган,  потупившись  и  вспыхнув  от  застенчивости,
ответил бы, что и рука, и  ключ  вырезаны  в  память  о  словах  пророка
древности, предсказавшего, что Гранада попадет во власть  христиан  лишь
тогда, когда рука возьмет ключ.
   И  набожный  король   Карлос,   осенив   себя   крестным   знамением,
презрительно усмехнулся бы, услышав о  всех  этих  лжепророках,  которых
господь бог христиан беспощадно опроверг благодаря блистательной  победе
Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской - его деда и бабки.
   Проехав через эти - можно было бы  сказать  -  небесные  ворота,  ибо
снизу кажется, будто  они  ведут  прямо  в  небеса,  король  дон  Карлос
очутился бы на обширной площади Лос-Альхибес и, сидя верхом  на  лошади,
приблизился к невысокой стене, чтобы взглянуть  на  мавританский  город,
утонувший в море зелени, чуждый ему город,  в  котором  он  пробыл  лишь
несколько дней; на дне долины он  увидел  бы  реку  Дарро,  пересекающую
Гранаду, и Хениль, огибающую город, - Хениль, что отливает  серебром,  и
Дарро, что сверкает золотом; король проследил бы  взглядом,  куда  бегут
дальше обе реки по обширной  долине,  хранящей  старое  название  "Вега"
,  пробиваясь  через   заросли   кактусов,
фисташковых деревьев и олеандров; то здесь, то там реки исчезают и вновь
появляются, извиваясь тонкими, блестящими нитями, будто  те  шелковистые
паутинки, что осенние ветры срывают с веретена божьей матери.
   А пока по широкой  площади  вокруг  водомета,  обнесенного  мраморной
оградой, прохаживается знать, - все  ждут  въезда  короля  Карлоса,  что
произойдет в тот миг, когда на башне Вела пробьет ровно два  часа.  Есть
тут обладатели титула rico hombre - титула, который  король  дон  Карлос
заменит званием грандов Испании,  как  он  заменит  "величеством"  менее
звучное  "высочество",  которым  до  той  поры  довольствовались  короли
Кастилии и Арагона, есть тут и "доны", и "сеньоры",  да  только  пращуры
этих донов  были  друзьями  Сида  Кампеадора,  а  предки  сеньоров  были
приятелями Пелагия, причем самый незначительный  из  них  -  разумеется,
речь идет о богатстве, ибо все считаются равными по происхождению, - так
вот, самый незначительный из них почитает себя, без сомнения,  таким  же
знатным, как этот австрийский князек, который  в  их  глазах  испанец  -
иными словами, идальго  -  только  по  матери,  Хуане  Безумной,  дочери
Изабеллы Католической.
   Да, все эти старые кастильцы не  ждут  ничего  хорошего  от  молодого
короля, немецкое происхождение которого  сказалось  в  его  внешности  -
рыжих волосах, русой бороде и выдающемся подбородке, характерных  чертах
принцев Австрийского дома. Они не забыли, что его дед,  Максимилиан,  не
очень-то заботился о том, чтобы трон Испании достался внуку, зато  очень
пекся об императорской короне и заставил беременную  мать  дона  Карлоса
явиться из Вальядолида в Гент, где  она  и  разрешилась  сыном,  который
стал, таким об