ушать мою исповедь, а
я - чтобы излить вам душу.
   - Ну, что ж, любезный дон Рамиро, - отвечал дон  Фернандо,  -  я  вам
внимаю.
   - Ах, милый друг, - начал дон Рамиро,  -  любовь  -  жестокий  тиран,
порабощающий сердца, над которыми властвует.
   Дон Фернандо усмехнулся, словно говоря, что он того же мнения.
   - Однако, - заметил он, - когда ты любим...
   - Да, - подхватил дон Рамиро, - но хоть по всем признакам меня любят,
я все же сомневаюсь...
   - Вы - и сомневаетесь, дон Рамиро? Но если память мне не изменяет,  в
ту пору, когда мы расстались, женщины, упрекая вас, не относили к  числу
ваших недостатков скромность в делах любви.
   - Да ведь, любезный Фернандо, до встречи с ней я не любил!
   - Ну, хорошо, - прервал его дон Фернандо, - расскажите  же  скорее  о
бесподобной красавице, превратившей  гордеца  дона  Рамиро  в  покорного
раба, - такого не найти во всей Андалусии.
   - Ах, любезный друг, она ж - цветок среди листвы.., она звезда  среди
облаков... Как-то вечером я ехал верхом  на  коне  по  улицам  Толедо  и
сквозь полураскрытые жалюзи приметил такую  красавицу,  каких  не  видел
свет. Я остановился, словно завороженный. Разумеется, мое восхищение она
сочла за дерзость, закрыла жалюзи, хотя я умоляюще сложил руки, без слов
заклиная ее не скрываться.
   - О, жестокая, - засмеялся дон Фернандо.
   - Больше часа я провел под ее окном, все  надеясь,  что  она  отворит
его, но напрасно! Я стал искать дверь,  но  оказалось,  что  на  фасаде,
вдоль которого я ходил, не было ничего похожего.
   - Что же, дом был заколдованный?
   - Да нет; очевидно, улица, по которой я проезжал,  была  пустынной  и
глухой, двери  в  дом,  должно  быть,  выходили  на  другую  улицу.  Так
охранялись и дом, стоявший на отшибе, и прекрасная незнакомка.  В  конце
концов я решил, все взвесив, что ни ее отец, ни бдительный соглядатай не
следят за ней неустанно, ибо окна были в двенадцати -  пятнадцати  футах
от земли. Я даже подумал, замужем ли она,  -  ведь  ей  было  всего  лет
пятнадцать.
   - Не узнаю вас, дон Рамиро, - заметил дон Фернандо, -  по-моему,  под
влиянием  любви  вы  очень  изменились  -  ведь  вы  никогда  долго   не
раздумывали в таких случаях. Всякая молодая девушка - так предопределено
природой - приманка; всякая девушка имеет дуэнью, а у каждой дуэньи есть
свои слабости, надо только подобрать к ней ключ - из злата.
   - Я тоже так думал,  любезный  дон  Фернандо,  -  проговорил  молодой
человек, - но на этот раз я ошибся.
   - Бедняга, вам не повезло! Даже не удалось узнать, кто она!
   - Итак, мне не пришлось подкупать ни  дуэнью,  ни  слугу,  я  объехал
квартал и очутился на широкой и красивой улице  -  улице  Рыцарей  -  по
другую сторону особняка. Оказалось, это настоящий дворец;  я  расспросил
соседей и узнал, что принадлежит...
   - Девушка или дом?
   - Черт возьми, и то и другое... Что они принадлежат одному знатному и
богатому иностранцу. Он прибыл из Индии год или два тому назад и за свои
заслуги и ум был вызван из Малаги кардиналом Хименесом и стал советником
регента. Вы догадываетесь, дон Фернандо, о ком идет речь?
   - Клянусь честью, нет.
   - Не может быть!
   - Вы забываете, любезный друг, что года два меня не было в Испании  и
мне совсем или почти совсем  неизвестно,  что  произошло  здесь  за  это
время.
   - Да, верно. Ваше неведение, признаюсь в этом, в конце  рассказа  мне
очень   поможет.   У   меня   были   две   возможности    познакомиться:
воспользоваться  своим  происхождением  и  положением  в  свете,   чтобы
представиться отцу и проникнуть к красавице дочери. Или, скорее, подобно
узнику, что ждет, не засияет ли солнце  за  решеткой  его  окна,  ждать,
когда откроются жалюзи и все озарит ее красота. Я воспользовался  первым
способом. Мой отец в молодости был знаком  с  вельможей,  к  которому  я
надеялся проникнуть. Я ему написал, мне ответили,  и  я  был  принят;  я
хотел видеть дочь, а не отца, но она, по приказанию отца или из любви  к
уединению, оставалась  у  себя;  я  прибег  ко  второму  способу,  решил
украдкой перехватить ее взгляд, когда вечером, в одиночестве, она  будет
вдыхать, стоя у окна, свежий и благоуханный воздух  -  ветерок  с  Тахо,
хотя этот способ не всегда приносит удачу. Но все  же  молодую  девушку,
пожалуй, больше заинтересует всадник,  остановившийся  под  ее  балконом
звездной прекрасной ночью или  во  тьме,  когда  разразится  гроза,  чем
кавалер, представленный ей в гостиной?
   - Вы всегда были очень находчивы,  добиваясь  внимания  женщины,  дон
Рамиро. Продолжайте же, я вас слушаю и убежден в вашем успехе.
   Дон Рамиро поник головой.
   - Я не добился успеха, но и не потерпел полной неудачи, - сказал  он.
- Два-три раза, стоя за углом, я ловко укрывался от ее взгляда,  но  сам
видел ее, зато стоило ей заметить меня, и жалюзи закрывались.
   - А разве через жалюзи вы не могли  проследить,  смотрит  ли  она  на
вас?
   - Признаюсь, надежда меня долго поддерживала, но однажды, когда после
вынужденного недельного отсутствия я снова явился, то оказалось, что дом
заперт, двери и окна наглухо закрыты. Никто днем так и не появился -  ни
девушка, ни отец, ни дуэнья, и ночью в доме, темном, как могила, свет не
зажигался. Я навел справки - совет регента был распущен из-за приезда  в
Испанию короля дона  Карлоса,  и  когда  он  подъезжал  к  Толедо,  отец
владычицы моего сердца вернулся в Малагу. Я устремился в Малагу, готовый
следовать за ними на край света. Я возобновил свои попытки, и кажется, с
большим успехом. Теперь  она  скрывалась  не  так  поспешно,  и  я  смог
заговорить с ней, сказать ей словечко; тогда я стал бросать цветы на  ее
балкон; сначала она отталкивала их ножкой, потом словно не  обращала  на
них внимания, потом, наконец, начала их принимать,  один  или  даже  два
раза  она  ответила  на  мои   вопросы,   но   будто   смущенная   своей
снисходительностью, испуганная звуками своего голоса, она  почти  сейчас
же удалялась, и слова ее скорее походили на молнию, что прорезает  тьму,
чем на зарю, что предшествует дню.
   - Итак, дело продвигалось? - спросил дон Фернандо.
   - До тех пор, пока король не повелел ее отцу приехать в Гранаду.
   - Ого! Бедный дон Рамиро!  -  воскликнул,  смеясь,  дон  Фернандо.  -
Значит, вы обнаружили, что дом в Малаге закрыт, как и в Толедо?
   - Нет, не так. На этот раз она благосклонно предупредила меня о  часе
отъезда и о том, по какой дороге они отправятся; я все разузнал и  решил
их сопровождать; кроме того, путешествие  давало  немало  преимуществ  -
ведь каждая остановка напоминала ей обо мне; каждая комната на постоялом
дворе говорила ей обо мне. Я стал гонцом, гонцом любви.
   - Вот оно что, - вздохнул дон Фернандо, но дон  Рамиро  был  поглощен
своим рассказом и не заметил, как тон его друга вдруг переменился.
   - Да, в наших  придорожных  гостиницах  ничего  не  найти,  однако  я
заказывал угощение. Я узнал, какие духи она любит, - я ношу эти духи  на
шее в золотой коробочке, я наполнял их ароматом коридоры, по которым она
проходила, комнаты, в которых она останавливалась. Я  узнал  ее  любимые
цветы, и в каждом пристанище, от Малаги до Гранады, ее ноги  ступали  по
ним.
   - А зачем же такому галантному кавалеру, как дон Рамиро,  -  произнес
дон Фернандо с волнением в голосе, - понадобилась моя помощь, раз у него
в распоряжении столько возможностей?
   - Ax, любезный друг, случай, я бы сказал,  провидение  соединило  два
обстоятельства, которые должны, если не разразится беда  на  моем  пути,
привести меня к счастью.
   - Какие же это обстоятельства? - спросил дон Фернандо, проводя  рукой
по лбу и вытирая выступивший пот.
   - Отец той, которую я люблю, друг вашего отца, а вы мой друг, вы  мой
ангел-хранитель и приехали сегодня...
   - Ну а дальше?
   - Ваш отец предложил ему гостеприимство, поэтому...
   - Значит, та, которую вы любите... - вымолвил дон  Фернандо,  стиснув
зубы от ревности.
   - Да неужели вы не догадываетесь, любезный друг?
   Дон Фернандо оттолкнул того, кто так  неудачно  выбрал  время,  чтобы
назвать его другом.
   - Ни о чем я не догадываюсь, -  оборвал  он  дона  Рамиро  с  мрачным
видом. - Как ее зовут?
   - Неужели надо называть имя солнца, когда вы чувствуете его теплоту и
ослеплены его лучами? Поднимите глаза, дон Фернандо. Да сможете ли и  вы
выдержать пламя, испепеляющее мое сердце!
   Дон  Фернандо  поднял  глаза  и  увидел  донью  Флору  -  она,   чуть
наклонившись, стояла у окна и смотрела на него с ласковой  улыбкой.  Они
обменялись быстрым взглядом, она откинулась  назад,  и  окно  со  стуком
захлопнулось: девушка скрылась.
   Но хоть окно и закрылось очень быстро, из него успел вылететь цветок.
То был анемон.

XXV

АНЕМОН

   Молодые люди кинулись поднимать  случайно  оброненный  или  брошенный
намеренно цветок. Дон Фернандо был ближе к окошку и взял его.
   Дон Рамиро протянул руку и сказал своему другу:
   - Благодарю, любезный Фернандо! Отдайте-ка мне цветок.
   - Почему же? - удивился Фернандо.
   - Да ведь его бросили мне.
   - Кто вам сказал?
   - Никто, но кто скажет иное?
   - Тот, кто не побоится прямо сказать вам об этом.
   - Кто же?
   - Да я.
   Дон Рамиро с изумлением взглянул на дона  Фернандо  и  только  сейчас
заметил, как он бледен, как судорожно сжаты его губы.
   - Вы? - переспросил он, отступая на шаг. - Почему же вы?
   - Потому что ту, кого вы любите, люблю я.
   - Как, вы любите донью Флору? - воскликнул дон Рамиро.
   - Да, люблю, - ответил дон Фернандо.
   - Где вы ее  видели  прежде  и  давно  ли  узнали?  -  спросил,  тоже
побледнев, дон Рамиро.
   - Вас это не касается!
   - Но ведь я люблю ее уже больше двух лет!
   - А я, быть может, люблю ее только два дня, но за  это  время  достиг
большего, чем вы за два года!
   - Докажите это, дон Фернандо, или я во всеуслышание заявлю, что вы  -
хвастун и пятнаете имя молодой девушки.
   - Вы говорили, что скакали от  Малаги  до  Гранады  впереди  нее,  не
правда ли?
   - Да, говорил.
   - Вы проехали мимо харчевни "У мавританского короля"?
   - Даже останавливался в ней.
   - Там вы заказали  обед  для  дона  Иниго  и  его  дочери,  воскурили
благовония в прихожей и приготовили букет для доньи Флоры.
   - Да.
   - В букете был цветок анемона.
   - Ну а дальше?
   - Цветок она подарила мне.
   - Вам?
   - Да, мне. И вот он здесь, на моем сердце, он уже увял, как увянет  и
этот...
   - Вы сами взяли цветок из букета без ее ведома или подняли на  дороге
- вероятно, она уронила его нечаянно, признайтесь же в  этом,  и  я  вас
прощу.
   - Прощение я принимаю только от бога и от короля, - гордо ответил дон
Фернандо, - и повторяю: цветок она мне подарила.
   - Лжете, дон Фернандо, вы украли первый цветок, как украли и второй.
   Дон Фернандо с яростным возгласом выхватил  шпагу,  швырнул  к  ногам
дона Рамиро анемоны - увядший и свежий.
   - Что ж, все равно - подаренный или украденный. Тот, кто  через  пять
минут останется жив, поднимет оба.
   - Хорошо! - крикнул дон Рамиро, отступая на шаг и,  в  свою  очередь,
выхватив шпагу. - Такой уговор мне по душе.
   Затем он обратился к толпе, собравшейся на площади: обнаженные шпаги,
блеск лезвий привлекли всеобщее любопытство.
   -  Послушайте,  сеньоры!  Подойдите  ближе,  нельзя   сражаться   без
свидетелей. Если дон Фернандо убьет меня, пусть все знают, что  он  убил
меня в поединке, а не так, как, по слухам, убил дона Альваро.
   - Пусть подойдут, - согласился дон Фернандо.  -  Клянусь  богом,  они
увидят нечто, заслуживающее внимания.
   И молодые люди, стоя в пяти шагах друг от  друга,  опустили  к  земле
шпаги и ждали, когда их окружат зрители.
   Круг образовался, и кто-то сказал:
   - Начинайте же, сеньоры.
   Вода устремляется вперед, прорывая плотину, не с такой  быстротой,  с
какою молодые люди с обнаженными шпагами бросились навстречу друг другу.
И тут раздался крик - он несся из  окна,  закрытого  жалюзи;  крик  этот
заставил противников поднять головы, но не остановил  их,  а  придал  им
силы.
   Дон Фернандо и дон Рамиро слыли одними  из  самых  храбрых  и  ловких
дуэлянтов, ни тот, ни другой не имели равных  себе  соперников  во  всей
Андалусии. И вот теперь каждому попался опасный противник - им  пришлось
сражаться друг с другом.
   Итак, как и обещал дон Фернандо, зрелище заслуживало внимания.
   В самом деле, шпаги скрестились так стремительно, так  яростно,  что,
чудилось, металл исторгает искры, будто обуреваемый такими же страстями,
что и люди, державшие шпаги.
   Искусство фехтования, ловкость, сила проявились  во  всем  блеске  за
несколько мгновений первой схватки, причем ни тот, ни  другой  противник
не отступил ни на шаг, стоя неподвижно, как те деревья, в  тени  которых
они сражались; казалось, опасность  миновала,  и  зрители  наблюдают  не
ожесточенный поединок, а как  бы  присутствуют  в  оружейном  зале,  где
молодые люди упражняются в фехтовании на  рапирах.  Кроме  того,  говоря
правду, такие  поединки  были  в  духе  того  времени,  и  редко  вечера
проходили без  представлений,  подобных  тому,  что  сейчас  давали  дон
Фернандо и  дон  Рамиро.  Перерыв  был  кратким.  Соперникам  надо  было
перевести дух, но, несмотря на выкрики зрителей: "Не  нужно  торопиться!
Отдохните", - они еще яростнее бросились друг на друга. Но только  шпаги
скрестились, как раздался взволнованный голос:
   - Перестаньте, дон Фернандо, дон Рамиро!
   Все обернулись в ту сторону, откуда прозвучали эти слова.
   - Дон Руис де Торрильяс! - закричали, расступаясь, зрители.
   И дон Руис очутился посреди круга, как раз там, где  стоял  его  сын.
Разумеется, его предупредила донья Флора, и он прибежал,  чтобы  разнять
сражавшихся.
   - Перестаньте! - властно повторил он.
   - Отец!.. - возразил дон Фернандо нетерпеливо.
   - Сеньор!.. - произнес дон Рамиро почтительно.
   - Я не могу приказать дону Рамиро, - сказал старик,  -  но  вам,  дон
Фернандо, могу, - вы мой сын, и я вам приказываю: перестаньте.
   - Перестаньте, сеньоры, - поддержали зрители.
   - Защищайтесь, дон Рамиро! - бросил дон Фернандо.
   - Вот как, негодяй! - крикнул дон  Руис,  ломая  руки.  -  Не  можешь
побороть свои роковые страсти!  Вчера  помилованный  за  дуэль,  сегодня
совершаешь то же преступление!
   - Отец, отец, - бормотал дон Фернандо, - прошу вас, не мешайте.
   - И  это  происходит  здесь,  посреди  улицы,  при  свете  солнца!  -
продолжал дон Руис.
   - Почему же не подраться здесь, посреди улицы, при свете солнца, если
тебя унизили? Они были свидетелями оскорбления, нанесенного  мне,  пусть
станут и свидетелями отмщения.
   - Вложите шпагу в ножны, дон Фернандо!
   - Защищайтесь, дон Рамиро!
   - Значит, ты отказываешься повиноваться?
   - Уж не думаете ли вы, будто я позволю, чтобы меня лишили чести,  той
чести, которую вы сами вручили мне, как ваш отец унаследовал ее от своих
предков?
   - О, если б ты  сберег  хоть  каплю  того,  что  я  передал  тебе!  -
воскликнул дон Руис.
   И, обратясь к дону Рамиро, проговорил:
   - Почему у моего сына, дон Рамиро, нет ни малейшего уважения  к  моим
сединам, к моим дрожащим рукам, ведь я - его отец и обращаюсь к  нему  с
мольбой; так послушайтесь же меня вы и  покажите  пример  тем,  кто  нас
окружает, что чужой оказывает мне больше уважения, чем сын.
   - Верно,  верно,  дон  Рамиро,  послушайтесь,  -  поддержали  старика
зрители.
   Дон Рамиро отступил на шаг и опустил шпагу.
   - Вы хорошо сделали, дон Руис,  обратившись  ко  мне,  -  сказал  дон
Рамиро, - и вы хорошо поступили,  оказав  мне  доверие,  сеньоры.  Земля
велика, горы безлюдны, и я встречу своего противника в другом месте.
   - Эге, да вы ловко скрываете трусость, - громко заявил дон Фернандо.
   Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший  на  два  шага,
обернулся, и шпага снова сверкнула у него в руке.
   - Скрываю трусость? - воскликнул он.
   Раздался ропот, зрители осуждали дона Фернандо, и двое из них  -  или
всех старше, или всех благоразумнее -  бросились  к  противникам,  чтобы
прекратить схватку, но дон Руис жестом попросил их отступить.
   Они молча подчинились. Снова раздался звон стали.
   Дон Руис приблизился к сыну на шаг.
   Дон Фернандо стиснул зубы, побледнел от гнева, его глаза сверкали,  и
он напал на своего противника, словно обезумев от ярости, которая  могла
бы, пожалуй, подвести менее искусного фехтовальщика.
   - Нечестивец, - вздохнул старик отец, - чужие слушаются  меня  и  мне
повинуются, а ты продолжаешь идти наперекор моей воле, ты ни  с  чем  не
считаешься.
   С этими словами дон Руис взмахнул палкой и гневно воскликнул,  причем
глаза его сверкнули, как у юноши:
   - Видит бог, я при всех научу тебя покорности!
   Не отводя шпагу от шпаги противника,  дон  Фернандо  полуобернулся  и
увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули, казалось, вся
кровь бросилась ему в голову.
   Лицо старика выражало ненависть; не меньшую ненависть выражало и лицо
сына. Казалось, попади  неосторожный  прохожий  под  двойную  молнию  их
взглядов, он был бы испепелен.
   - Берегитесь, отец, - крикнул  молодой  человек  дрогнувшим  голосом,
качнув головой.
   - Шпагу в ножны! - повторил дон Руис.
   - Сначала опустите палку, отец!
   - Повинуйся, злодей, я приказываю тебе!
   - Отец, -  пробормотал  сын,  покрываясь  смертельной  бледностью,  -
уберите палку, иначе, клянусь богом, я дойду до крайности.
   Затем, обернувшись к дону Рамиро, он добавил:
   - Э, стойте на месте, дон Рамиро: я могу одновременно  иметь  дело  с
палкой старика и со шпагой повесы.
   - Вот видите, сеньоры? - спросил дон Рамиро. - Как же мне быть?
   - Делайте то, что велит вам отвага  и  оскорбление,  нанесенное  вам,
сеньор Рамиро,  -  отвечали,  отходя,  зрители,  явно  не  желая  дольше
присутствовать при поединке.
   - Неблагодарный! Негодяй! - проговорил дон  Руис,  занося  палку  над
головой сына. - Неужели и твой  соперник  не  может  научить  тебя,  как
должно сыну держать себя перед отцом?
   - Ну, нет, - оборвал его дон Фернандо, - ибо  мой  соперник  отступил
из-за трусости, а трусость я не ставлю в число добродетелей.
   - Тот, кто воображает и говорит, что я трус...
   - Он лжет, дон Рамиро, - перебил старик.
   - Да скоро ли мы с этим покончим? - прорычал  дон  Фернандо,  так  он
рычал, сражаясь с дикими зверями.
   - В последний раз повторяю, негодяй, повинуйся, вложи шпагу в  ножны!
- повторил дон Руис с угрозой.
   Было ясно: если дон Фернандо не  послушается  тотчас  же,  позора  не
избежать - палка опустится на его голову.
   С молниеносной быстротой дон Фернандо оттолкнул дона Руиса и,  сделав
искусный выпад левой рукой, правой .пронзил руку дона Рамиро, медлившего
с защитой.
   Дон Рамиро удержался на ногах, зато старик упал: такой  сильный  удар
был нанесен ему прямо в лицо.
   Зрители исступленно закричали:
   - О, сын дал пощечину отцу!
   - Расступитесь, расступитесь,  -  рявкнул  дон  Фернандо  и  бросился
поднимать цветы, лежавшие на земле. Он подобрал их и спрятал на груди.
   - Да разверзнутся над тобой небеса, нечестивый сын! -  простонал  дон
Руис, приподнимаясь, - пусть господь бог, а не люди покарает  тебя,  ибо
за оскорбление, нанесенное отцу, он ниспосылает возмездие - Смерть  ему!
Смерть ему! - в один голос возгласила толпа. - Смерть нечестивому  сыну,
ударившему отца!
   И все, выхватив шпаги, окружили дона Фернандо. Раздался лязг  -  одна
шпага отражала натиск целого десятка,  а  немного  погодя  Сальтеадор  с
горящими глазами  и  пеной  на  губах,  подобно  загнанному  вепрю,  что
проскакивает сквозь свору разъяренных  собак,  проскочил  сквозь  толпу.
Пробежав мимо дона Руиса, все еще лежавшего  на  земле,  он  окинул  его
взглядом, исполненным ненависти, а отнюдь не раскаяния, свернул  в  одну
из улочек, ведущих на Сакатин, и скрылся из виду.

XXVI

ПРОКЛЯТИЕ