Зрители, наблюдавшие эту сцену - причем каждый в конце концов как  бы
стал действующим лицом, - словно застыли.
   Только  дон  Рамиро,  завернув  правую  окровавленную  руку  в  плащ,
приблизился к старику и протянул ему левую руку, сказав:
   - Сеньор! Окажите мне честь, позвольте помочь вам подняться.
   Дон Руис согласился и с трудом встал.
   - О неблагодарный, нечестивый сын! - воскликнул он,  поворачиваясь  в
ту сторону, куда скрылся дон Фернандо. - Да подвергнет тебя каре господь
всюду, где бы ты ни скрывался, пусть рука твоя, оскорбившая мои седины и
окровавившая лицо мое,  не  сможет  защитить  тебя  от  шпаги  тех,  кто
поднимет ее, дабы защищать меня от надругательства.
   И пусть бог, видя твое кощунство, отторгнет от тебя  воздух,  которым
ты дышишь, землю, которая тебя носит, и свет, который тебе светит.
   - Сеньор, - сказал почтительно один из зрителей, приближаясь к  нему,
- вот ваша шляпа.
   - Сеньор, - обратился к нему с таким же почтением второй, - не угодно
ли, я застегну ваш плащ.
   - А вот ваша палка, сеньор, - произнес третий, приближаясь к нему.
   - Палка! - повторил старик. - Зачем мне палка?  Мне  нужна  шпага.  О
Сид, о Сид Кампеадор! Видишь, как все изменилось с тех пор, как ты отдал
душу, свою великую душу богу. В твои времена сыны мстили за оскорбления,
нанесенные  их  отцам  чужими,  ныне  же,  напротив,  чужие   мстят   за
оскорбление, нанесенное отцам сыновьями.
   Потом,  обратившись  к  молодому  человеку,  подавшему   ему   палку,
проговорил:
   - Да, подайте мне ее, за оскорбление, нанесенное рукою, должно мстить
палкой.., этой самой палкой я и отомщу  тебе,  дон  Фернандо...  Но  это
только самообольщение! Как я смогу отомстить за себя ударом палки,  ведь
она мне служит не для защиты, а для опоры! Да как же я  смогу  отомстить
за себя, ведь не догнать мне того, кого я преследую, только по  земле  я
смогу ударить палкой. Пусть при этом она молвит:
   "Земля, земля, разверзнись,  дай  старику,  моему  хозяину,  войти  в
могилу!"
   - Сеньор! Сеньор! Успокойтесь, - перебил кто-то, - вот  ваша  супруга
донья Мерседес спешит сюда, а рядом с ней молодая  девушка,  прекрасная,
как ангел!
   Дон Руис обернулся и бросил на донью Мерседес такой взгляд,  что  она
остановилась и замерла, опираясь  на  руку  доньи  Флоры,  действительно
прекрасной, словно ангел, но бледной, словно смерть.
   - Что  же  случилось,  сударь,  -  спросила  донья  Мерседес,  -  что
произошло?
   - А произошло, сударыня, вот что, - крикнул дон Руис, будто появление
жены вызвало у него новый приступ гнева, - ваш сын ударил меня по  лицу!
Произошло вот что: пролилась кровь от руки того, кто называл меня  своим
отцом, а когда я упал от сыновнего удара, помог мне подняться не  он,  а
дон Рамиро. Поблагодарите  же  дона  Рамиро,  протянувшего  руку  вашему
супругу, которого сбил с ног ваш сын.
   - О, успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, господин  мой,  -  умоляла
донья Мерседес. - Взгляните, сколько народа вокруг нас.
   - Пусть все подойдут! Пусть приблизятся! Ведь люди сбежались  мне  на
помощь! Сюда, все сюда! - звал дон Руис. - Внемлите  мне,  пусть  каждый
услышит то, что произнесут мои уста: я обесчещен, ибо получил  пощечину.
Так вот вы, мужчины, смотрите на меня и бойтесь  иметь  сыновей.  А  вы,
женщины, смотрите на меня и бойтесь производить на свет детей, которые в
награду за многолетние заботы, жертвы и страдания будут давать  пощечины
вашим мужьям, значит, своим отцам! Я просил о правосудии  у  всевышнего,
теперь я требую правосудия от вас,  но  если  вы  не  согласны,  я  буду
требовать его у короля.
   Толпа молчала, пораженная его несказанным отчаянием, и он воскликнул:
   - Ах, вы тоже, вы тоже отказываете мне в правосудии!..
   Ну, что же! Я взываю к королю дону Карлосу! Король дон Карлос, король
дон Карлос, правосудия! Правосудия!
   - Кто призывает короля дона Карлоса? - раздался чей-то голос.  -  Кто
требует правосудия? Король здесь!
   Толпа тут же расступилась, и все увидели молодого человека в  простом
одеянии - прищуренные глаза, бледное лицо  были  в  тени,  отбрасываемой
широкими полями войлочной шляпы, а темный плащ скрывал его фигуру. Вслед
за ним шел верховный судья в такой же простой одежде.
   - Король! - кричала толпа.
   - Король! - прошептала, побледнев, донья Мерседес.
   - Король! - повторил дон Руис с торжеством.
   Образовался большой круг, в центре которого  остались  король  и  дон
Иниго, дон Руис и донья Мерседес рука об руку с доньей Флорой.
   - Кто ищет правосудия? - спросил король.
   - Я, государь, - отвечал дон Руис.
   Король взглянул на него.
   - А, да это ты? Вчера ты просил  о  помиловании,  сегодня  просишь  о
правосудии! Что же, ты всегда о чем-нибудь просишь?
   - Да, государь... И на этот раз я не отступлюсь, ваше величество,  до
тех пор, пока вы не дадите мне согласия.
   - Ты без труда его добьешься, если то, о чем ты просишь, справедливо,
- отвечал король.
   - Ваше величество, сейчас вы сами рассудите, - произнес дон Руис.
   Дон Иниго  сделал  знак,  приказывая  толпе  отступить,  чтобы  слова
просителя услышал только король.
   - Нет, нет, - произнес дон Руис, - пусть все слышат, что я скажу вам,
пусть, когда я кончу, каждый подтвердит, что я сказал правду.
   - Хорошо, слушайте все, - согласился король.
   - Ваше величество! Правда ли,  что  вы  запретили  поединки  в  вашем
государстве?
   - Правда, и еще нынче утром я повелел дону Иниго наказывать дуэлянтов
без промедления и жалости.
   - Так вот, ваше величество, только что здесь, на площади, под  окнами
моего дома, вели поединок два молодых человека и их окружали зрители.
   - Ото! А я-то до сих  пор  думал,  -  заметил  король,  -  что  люди,
непослушные указам короля, ищут какое-нибудь глухое место, надеясь,  что
уединенность поможет скрыть преступление.
   - Так вот, ваше величество, эти  молодые  люди,  дабы  свести  счеты,
выбрали яркий солнечный день и самую оживленную площадь в Гранаде.
   - Дон Иниго, слышите? - сказал король, полуобернувшись.
   - Боже мой! Боже мой! - прошептала донья Мерседес.
   - Сударыня, - спросила донья Флора,  -  неужели  он  оговорит  своего
сына?
   - Причина их размолвки меня не касается, - продолжал дон Руис, бросив
на верховного судью взгляд, словно заверяя его, что во имя  чести  семьи
он сохранит тайну, - я и знать о ней  не  хочу,  известно  только  одно:
перед дверями моего дома два молодых  человека  ожесточенно  дрались  на
шпагах.
   Дон Карлос нахмурился:
   - Почему же вы не вышли? Почему не  запретили  сумасбродам  скрестить
шпаги, ведь ваше имя и возраст должны были повлиять на них.
   - Я вышел, сударь, и повелел им вложить шпаги в ножны.  Один  из  них
послушался.
   - Вот и хорошо, покараем его не так строго. Ну а что же второй?
   -  Второй,  ваше  величество,   отказался   повиноваться,   продолжал
подстрекать к дуэли своего противника, оскорбил его,  вынудил  выхватить
шпагу из ножен, и поединок возобновился.
   - Дон Иниго, слышите? Невзирая на увещания, они продолжали драться.
   Король обратился к старику:
   - Как же вы поступили, дон Руис?
   - Ваше величество, сначала я уговаривал, потом стал  угрожать,  потом
поднял палку.
   - Ну а дальше?
   - Тот, кто уже раз отказался от дуэли, отказался снова.
   - Ну, а другой?
   - Другой, ваше величество.., дал мне пощечину.
   - Как, молодой повеса дал пощечину старику, rico hombre дону Руису?
   И  глаза  дона  Карлоса  вопрошали  толпу,  словно  он  выжидал,  что
кто-нибудь из зрителей изобличит дона Руиса во лжи.
   Но все молчали, и в тишине только слышалось, как вздыхает донья Флора
и плачет донья Мерседес.
   - Продолжайте, - приказал король дону Руису.
   - Ваше величество!  Какое  наказание  полагается  молодому  человеку,
давшему пощечину старику?
   - Если он простолюдин - наказание кнутом на людной площади и  лишение
свободы на галерах в обществе разбойников - алжирских турок и грабителей
из Туниса, если же он дворянин  -  пожизненное  заключение  в  тюрьме  и
публичное лишение всех званий и почестей.
   - А что, если тот, кто дал пощечину, - сын, а тот, кто получил ее,  -
отец? - суровым тоном спросил дон Руис.
   - Что ты говоришь, старик? Я плохо знаю испанский язык и,  видно,  не
так понял тебя?
   Дон  Руис  медленно  повторил  вопрос,  каждое  его  слово   вызывало
тоскливый отзвук в сердцах двух женщин:
   - А что, если тот, кто дал пощечину, - сын, а тот, кто ее получил,  -
отец?
   По толпе пробежал ропот.
   Король, отступив на шаг, недоверчиво взглянул на старика.
   - Невероятно! - проговорил он.
   - Ваше величество! - произнес дон Руис, вставая на колени.  -  Я  вас
просил помиловать моего сына -  убийцу  и  грабителя!  Теперь  я  требую
справедливого наказания сыну, поднявшему руку на отца.
   - О дон Руис, дон Руис! - воскликнул дон Карлос, сбрасывая с себя  на
миг личину беспристрастности и холодного спокойствия,  свойственную  ему
обычно. - Да знаете ли вы, чего вы требуете, - смерти сыну!
   -  Не  знаю,  какому  наказанию  в  Испании   подвергается   подобное
преступление, ибо в древности подобных преступлений не бывало, и  у  нас
нет законов для подражания; но вот что я  говорю  моему  королю:  поправ
священные обычаи, которые стоят на первом месте  после  законов  церкви,
мой сын Фернандо осмелился ударить меня по лицу, я же не  могу  ответить
на  оскорбление,  нанесенное  мне,  поэтому  приношу   вам   жалобу   на
преступника. Если  же  вы  откажете  мне  -  государь,  внемлите  словам
несчастного отца, -  я  буду  взывать  к  всевышнему,  жалуясь  на  дона
Карлоса. - И, поднимаясь с колен, он добавил:
   - Государь, вы слышите мои слова? Отныне это дело касается вас, а  не
меня...
   И  он  пошел  прочь;  толпа  молча  расступилась  перед  ним,  каждый
пропускал его, сняв шляпу и склоняясь перед оскорбленным отцом.
   Донья Мерседес, увидя, что дон Руис проходит мимо, даже  не  взглянув
на нее и не вымолвив ни слова, потеряла сознание и упала на  руки  доньи
Флоры.
   Король бросил на невеселую эту сцену косой взгляд, свойственный  ему,
и сказал, обернувшись к дону Иниго, который был так бледен и встревожен,
будто обвиняли его самого:
   - Дон Иниго...
   - Да, ваше величество, - отозвался он.
   - А кто эта женщина - не мать ли? - И он через плечо указал на  донью
Мерседес.
   - Да, государь, мать, - запинаясь, произнес дон Иниго.
   - Хорошо. - И, помолчав, король продолжал:
   - Вы - мой верховный судья, и все это в вашем  ведении.  Располагайте
всеми средствами, которыми вы владеете, и не смейте являться ко  мне  до
тех пор, пока виновный не будет взят под стражу.
   - Ваше величество, - отвечал дон Иниго, - уверяю вас,  я  сделаю  все
возможное.
   - Действуйте без промедления, ибо  это  дело  занимает  меня  гораздо
больше, чем вы полагаете.
   - Отчего же, государь? - спросил дон Иниго, и голос его дрогнул.
   - Да оттого, что, поразмыслив надо всем, что сейчас стряслось, я  так
и не припомнил подобного случая в истории -  никогда  еще  к  королю  не
обращались с подобной жалобой.
   И он удалился, важный, погруженный в раздумье,  и  все  повторяя  про
себя:
   - Господи, да что же это такое? Сын дал пощечину отцу!
   Король взывал к всевышнему, прося раскрыть тайну,  объяснить  которую
никто не мог. А дон Иниго все стоял, словно застыв на месте.

XXVII

РЕКА И ПОТОК

   Есть люди, жизнь которых предопределена: у иных она  течет  плавно  и
величаво, подобно таким многоводным рекам, как Миссисипи и Амазонка, что
пересекают равнины от истока своего до самого моря и несут на себе  суда
величиной с целый город, вместилища такого множества пассажиров, что  их
хватило бы для устройства целого поселения Другие, что берут  начало  на
вершинах гор, каскадами низвергаются с высоты, мчатся водопадами, скачут
потоками и, пробежав всего лишь  десять  -  пятнадцать  лье,  впадают  в
речку, в реку или озеро, но еще некоторое время они  будут  волновать  и
вспенивать воды, с которыми смешали свои струи, - только одно это  им  и
остается.
   Путешественнику потребуются  недели,  месяцы,  годы,  чтобы  подробно
изучить некоторые из них, описать берега и окрестности,  зато  страннику
нужно всего несколько дней, чтобы познакомиться с бурным течением  иных;
ручей, ставший каскадом, каскад,  ставший  водопадом,  водопад,  ставший
потоком, рождается и умирает  на  пространстве  в  десять  лье  за  одну
неделю.
   Однако за  эту  неделю  странник,  идущий  по  берегу  вдоль  потока,
пожалуй,  получит  больше  ярких  впечатлений,  нежели   путешественник,
который целый год знакомился с берегами большой реки.
   Историю,  о  которой  мы  рассказываем  читателю,  можно  сравнить  с
каскадами,  водопадами,  потоками;  с   первой   же   страницы   события
стремительно  несутся  вперед,  бурлят,  с  ревом  докатываются  они  до
последней.
   Когда же тот, кого  ведет  длань  божия,  вопреки  законам  движения,
достигает цели, ему кажется, что он совершил свой  путь  не  пешком,  не
верхом на лошади, не в экипаже,  а  в  какой-то  волшебной  машине,  что
проносится   по   равнинам,   селениям,   городам,   подобно   паровозу,
исторгающему грохот и пламя, или же на воздушном шаре, летящем  с  такой
быстротой, что долины, селения, города, превращаясь в точки, исчезают из
глаз, теряясь в пространстве, так что и у  сильных  кружится  голова,  и
всем тяжело дышать.
   Мы уже оставили позади, так сказать, две трети страшного путешествия,
и каждый из его участников, - исключение сделаем лишь для  бесстрастного
лоцмана, что зовется доном Карлосом, которому - под  именем  Карла  V  -
предназначено вникать в бедствия,  потрясающие  общество,  как  ныне  он
вникает в несчастья, потрясшие семьи, -  так  вот,  каждый  покинул  или
собирался покинуть площадь, где разыгрались события, о которых мы только
что рассказывали, и у каждого тяжело было на душе и голова шла кругом.
   Мы уже видели, что дон Фернандо бежал первым, вторым ушел  дон  Руис,
проклиная сына, жалуясь на короля, взывая к богу,  и,  наконец,  король,
как всегда, спокойный, но, как никогда, мрачный, ибо его тревожила мысль
о том, что в дни его владычества сын совершил неслыханное преступление -
дал пощечину отцу, - удалился медленной и размеренной походкой во дворец
- в Альгамбру, куда он  и  держал  путь  после  посещения  острога,  где
побывал вместе с верховным судьей, доном Иниго.
   И только те действующие лица, которых  глубоко  взволновала  недавняя
сцена, стояли, словно окаменев, среди толпы, и люди смотрели  на  них  и
сочувственно, и удивленно, - то  были  донья  Мерседес,  которая,  теряя
сознание, опиралась на плечо доньи Флоры,  и  дон  Иниго,  будто  громом
пораженный словами короля: "Не смейте являться ко мне до тех  пор,  пока
виновный не будет взят под стражу".
   И вот теперь ему придется взять под стражу человека,  к  которому  он
питает такое теплое чувство; человека, о  помиловании  которого  он  так
настойчиво  хлопотал,  не  добившись  успеха,  когда  его   обвиняли   в
преступлениях, свершенных против людей, ныне же  ему  грозит  еще  более
тяжкая кара за святотатство - преступление,  свершенное  против  господа
бога, и теперь он  сам,  пожалуй,  готов  стать  мятежником,  сообщником
неслыханного преступления, поправшего нравственные  устои  человеческого
общества, готов был никогда больше не являться к королю.
   Да, быть может, в глубине души он уже и склонялся ко второму решению,
ибо, отложив на более поздний час  выполнение  приказа  об  аресте  дона
Фернандо, он торопливо пошел к дому, чтобы дать кое-какие  распоряжения:
надо было оказать помощь донье Мерседес, которой стало дурно.
   Следовало бы сейчас же проводить ее домой,  но  странное  дело:  едва
только дон Иниго, сильный и крепкий, словно юноша, подошел к матери дона
Фернандо, собираясь перенести ее на руках, донья Мерседес, заслышав  его
шаги, вздрогнула и, открыв глаза, крикнула, словно страшась чего-то:
   - Нет, нет, только не вы, не вы!
   И  дон  Иниго,  услышав  ее  слова,  опустил  голову  и  поспешил  за
кормилицей дона Фернандо и  стариком  слугой,  бывшим  оруженосцем  дона
Руиса во время войны с маврами; меж тем донья Флора в полном  недоумении
тихо повторяла:
   - Отчего же моему отцу не помочь вам, сеньора?
   Но донья Мерседес снова закрыла глаза, а немного погодя,  собрав  все
силы, превозмогая слабость, она с помощью доньи Флоры  пошла,  с  трудом
ступая, к дому и почти дошла до него, когда двое слуг выбежали из дверей
и поддержали ее...
   Донья Флора уже собиралась войти в дом вместе с доньей  Мерседес,  но
на пороге ее остановил отец.
   - В последний раз  вы  входите  в  этот  дом,  -  сказал  дон  Иниго,
обращаясь к дочери, - проститесь с доньей Мерседес и возвращайтесь сюда.
   - Проститься? В последний раз в этот дом? Что это значит, отец?
   - Я не могу жить в доме матери, сына которой должен предать смерти.
   - Смерти? Дона Фернандо?  -  крикнула  молодая  девушка,  бледнея.  -
Неужели король осуждает его на смерть?
   - Существовало бы наказание более тяжкое,  чем  смертная  казнь,  дон
Фернандо был бы к нему Приговорен.
   - Отец! Разве вы не можете  пойти  к  дону  Руису,  своему  Другу,  и
уговорить его?..
   - Нет, не могу.
   - Неужели донья Мерседес не может пойти к своему супругу  и  упросить
его взять жалобу назад?
   Дон Иниго покачал головой.
   - Нет, не может.
   - Боже мой, боже мой, - твердила донья Флора,  -  я  буду  взывать  к
сердцу матери, и, право же, сердце ее найдет способ спасти сына!
   С этими словами она вбежала в дом.
   Донья Мерседес сидела в том самом зале, где совсем недавно она стояла
рядом с сыном, - тогда сердце  ее  билось  от  радости,  теперь  же  оно
разрывалось от горя.
   - Мама, мама, - воскликнула донья Флора, - неужели же  нельзя  спасти
дона Фернандо?
   - Твой отец не говорил, что надеется спасти его, дитя мое?
   - Нет.
   - Верь своему отцу, дитя мое.
   И она разрыдалась.
   - Но, по-моему, -  настаивала  донья  Флора,  -  после  двадцати  лет
супружества вы сможете уговорить дона Руиса...
   - Он откажет мне.
   - Но ведь отец всегда остается отцом, сеньора.
   - Да, отец... - промолвила донья Мерседес.
   И она закрыла лицо руками.
   - И все же попытайтесь, сеньора, умоляю вас.
   Донья Мерседес раздумывала недолго.
   - Пожалуй, верно, - проговорила она, - это не только мое  право,  это
мой долг. - И она обратилась к оруженосцу:
   - Висенте, где ваш господин?
   - Он заперся у себя в комнате, госпожа.
   - Вот видите, - сказала  донья  Мерседес,  словно  цепляясь  за  этот
предлог.
   - Попросите его ласковым голосом  открыть  дверь,  и  он  откроет,  -
повторяла донья Флора.
   Донья Мерседес попробовала подняться, но снова упала в кресло.
   - Не могу, вы же видите, - жалобно произнесла она.
   - Я вам помогу, сударыня, - предложила девушка и, обняв ее, подняла с
силой, удивительной для такого хрупкого создания.
   Донья Мерседес вздохнула и пошла за доньей Флорой.
   Минут через пять мать и любящая, неутешная девушка постучали в  дверь
к дону Руису.
   - Кто там? - произнес он угрюмо.
   - Я, - отвечала донья Мерседес едва слышно.
   - Кто это?
   - Его мать!
   Из комнаты  донесся  стон,  потом  шум  шагов  -  кто-то  приближался
медленно, тяжело ступая, и вот дверь отворилась.
   Появился  дон  Руис,  взгляд  его  блуждал,  борода  и  волосы   были
всклокочены. Казалось, за полчаса он постарел на десять лет.
   - Вы тут? - спросил он. Заметив донью Флору, он продолжал:
   - Да вы не одна. Я бы удивился, если бы вы отважились прийти одна.
   - Ради спасения сына  я  бы  на  все  отважилась,  -  отвечала  донья
Мерседес.
   - Входите же, но одна.
   - Дон Руис, - тихо промолвила донья  Флора,  -  не  позволите  ли  вы
дочери вашего друга присоединить свою просьбу к просьбе матери?
   - Если донья Мерседес согласна г