сюда! Пришел  отец  и  возвестил  от  имени  короля  дона
Карлоса о помиловании дону Фернандо!
   Все собрались в зале.
   - Добрая весть! Добрая весть! - воскликнул дон Иниго, увидев  хозяев.
- Отворите же дверь счастью, ибо счастье следует за мной.
   - Оно будет особенно желанным гостем, поскольку уже давно не посещало
этот дом, - отвечал дон Руис.
   - Велико милосердие господне,  -  с  благоговением  промолвила  донья
Мерседес, - и даже, сеньор, если б я была  на  смертном  одре,  не  видя
гостя, о котором вы возвещаете, я все же надеялась  бы,  что  он  явится
вовремя и будет со мной при моем последнем вздохе.
   Вот тогда-то дон Иниго и рассказал о необычайном происшествии во всех
подробностях - и о том, как король сурово отказал ему,  и  о  том,  как,
очевидно,  ответил  согласием  на  такую  же  просьбу   девушке-цыганке,
которая, упав на колени, подала ему перстень и пергамент.
   Донья Мерседес, для которой, как  для  матери,  была  полна  значения
каждая мелочь, касающаяся ее сына, да, донья Мерседес, не ведая  о  том,
что рассказал дону Руису дон Иниго, - о  том,  как  накануне  Сальтеадор
захватил в плен дона Иниго и его дочь, - стала допытываться, что это  за
цыганка.
   В этот момент донья Флора, взяв ее  за  руку,  произнесла  то  слово,
которое донье Мерседес было так отрадно слышать:
   - Пойдемте, мама!
   И женщины ушли в комнату доньи Мерседес.
   Чтобы смягчить тягостный рассказ, донья Флора  опустилась  на  колени
перед матерью Фернандо, прильнула к ней и, глядя ей в глаза и сжав руки,
поведала со  своей  обычной  чуткостью  и  сердечностью  обо  всем,  что
приключилось с ними в харчевне "У мавританского короля".
   Донья  Мерседес  слушала,  затаив  дыхание,  с   полуоткрытым   ртом,
вздрагивая при каждом слове, то ужасаясь, то  радуясь,  то  радуясь,  то
ужасаясь,  воздавала  богу  благодарность,  когда  узнала,  что  грозный
Сальтеадор, о котором ей так часто говорили, не зная, что  это  ее  сын,
как о кровожадном, безжалостном убийце, оказался добрым и милосердным по
отношению к дону Иниго и его дочери.
   С этого мгновения в сердце доньи Мерседес зародилась нежная любовь  к
донье Флоре, ведь любовь матери -  это  неистощимая  сокровищница,  ибо,
отдав сыну всю свою любовь, она готова любить и тех, кто  его  любит.  И
донья Флора, радостная,  полная  нежности  к  матери  Фернандо,  провела
вечер, склонив голову на плечо доньи Мерседес, словно  на  плечо  родной
матери, а в это время два старых друга прохаживались по аллее,  разбитой
перед домом, и вели серьезную беседу о том, что  принесет  Испании  юный
король с рыжими волосами и русой бородой, столь мало  похожий  на  своих
предшественников - королей кастильских и арагонских.

XXI

ПОЛЕ БИТВЫ

   Пока старые друзья вели беседу, а донья Мерседес и донья Флора  молча
улыбались друг другу, что было выразительнее самых нежных слов, Хинеста,
как мы уже упомянули в предыдущих главах, шла по горным кручам.
   В  четверти  мили  от  харчевни  "У  мавританского  короля"  путь  ей
преградили солдаты. Впрочем, на этот раз она  скорее  искала  их,  а  не
избегала.
   - Э, да ведь это красотка с козочкой! - закричали солдаты, увидев ее.
   Девушка подошла к офицеру и сказала:
   - Сеньор, прочтите-ка эту бумагу.
   То был приказ, подписанный  доном  Карлосом,  за  его  печатью,  -  о
свободе передвижения Сальтеадора.
   - Ну и дела! - буркнул офицер.  -  Чего  ради  тогда  сожгли  лес  на
семи-восьми милях и погубили четырех моих парней!
   Затем офицер снова прочитал приказ, будто не поверив своим глазам,  и
обратился к девушке, которую принимал за обычную цыганку:
   - Ты что же, берешься отнести бумагу туда, в его убежище?
   - Берусь, - отвечала она.
   - Что ж, ступай!
   И Хинеста быстро пошла прочь.
   - Вот тебе мой совет, - крикнул он ей вдогонку, -  сразу  скажи  ему,
кто ты и с какой пришла вестью, а то, пожалуй, он встретит тебя так  же,
как встретил моих солдат!
   - О, мне бояться нечего, он меня знает, - ответила Хинеста.
   - Клянусь святым Яковом, вряд ли стоит хвастаться таким  знакомством,
красотка!
   И офицер, махнув рукой, разрешил ей продолжать путь.
   Хинеста была уже далеко. Она шла к пожарищу, окутанному дымом, той же
дорогой, которая вывела ее из пылающего леса,  держась  русла  бурлящего
потока. Вскоре она оказалась у водопада.
   Козочка, бежавшая впереди, вдруг  испугалась  чего-то  и  попятилась.
Хинеста подошла ближе. Ее глаза,  привыкшие  к  темноте,  почти  так  же
хорошо видели ночью, как и днем, и теперь она различала во мраке  чей-то
труп. То было тело первого солдата, упавшего в пропасть.
   Девушка метнулась вправо, но споткнулась о труп второго солдата.  Она
бросилась вперед, и ей пришлось перешагнуть через  труп  третьего.  Само
молчание смерти говорило о том, что здесь произошла схватка,  и  схватка
жестокая.
   Неужели с Фернандо что-нибудь случилось?
   Она чуть было не позвала его, но рассудила, что шум водопада заглушит
ее голос, а если услышит Сальтеадор, то, пожалуй, услышат и те, кто  его
осаждает.  Молча  и  стремительно  подбежала  она  к  отвесной  скале  -
взберешься на нее, тогда попадешь в грот.
   Лишь фея или ангел могли одолеть такой подъем. Но Хинеста взлетела по
нему, словно быстрокрылая птица. Вот она коснулась ногой уступа у  самой
пещеры и прижала руку к сердцу. Казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди.
И тут она позвала Фернандо.
   Хинеста почувствовала, что от  тревоги  капельки  пота  увлажнили  ее
волосы. Свежий ветерок - так сквозит из полуоткрытой двери - леденил  ей
лоб.
   Она позвала еще раз. Даже эхо не откликнулось.
   Ей показалось, что в глубине грота виднеется отверстие -  прежде  его
не было. Хинеста зажгла светильник.  Из  зияющего  отверстия  доносились
какие-то звуки; жутко становилось не от дыхания живого существа,  не  от
безмолвия смерти, а от какого-то непонятного шороха.
   Она поднесла светильник к темной дыре. Пламя задуло  ветром.  Хинеста
снова зажгла светильник, и, заслоняя огонь  ладонью,  пошла  из  первого
грота во второй. Козочка осталась у  входа  в  грот,  дрожа  и  блея  от
страха.
   Огромная глыба земли лежала во втором гроте, и было похоже, что здесь
кто-то трудился, чтобы  соединить  пещеры,  и,  вероятно,  все  довершил
Фернандо.
   Она стала тщательно осматривать стены.
   Вдруг девушка поскользнулась, ступив в жидкую грязь.
   Она чуть не уронила светильник, но, собравшись с духом,  подняла  его
повыше, чтобы осветить весь грот. Какая-то мохнатая  громада  чернела  в
углу. До девушки  донесся  острый  запах,  свойственный  хищному  зверю.
Видно, этот запах и напугал козочку.
   Хинеста подошла к мохнатой  громадине  -  она  лежала  без  движения.
Девушка узнала большого черного медведя - обитателя гор. Она наклонилась
над ним и осветила его: медведь был мертв. Кровь еще текла  из  глубокой
раны в груди - как раз на месте сердца.
   Цыганка расхрабрилась и дотронулась до медведя; он  еще  был  теплым.
Значит, сражение произошло не больше часа назад.  Она  начала  понимать,
что случилось, пока ее не было.
   В судорожно сжатых когтях зверя  остался  клок  ткани,  вырванной  из
плаща Фернандо.  Значит,  Фернандо  боролся  с  ним.  Да  и  кто,  кроме
Фернандо, мог бы одолеть такого противника?
   Теперь все становилось понятно: на Фернандо напали солдаты,  он  убил
троих, на их трупы  она  и  натолкнулась  по  пути.  Опасаясь,  что  его
захватят в плен,  Фернандо  прорыл  это  отверстие  и  попал  в  берлогу
медведя. Медведь защищал вход; тогда Фернандо  убил  медведя.  Затем  он
выбежал - выход заслоняли кусты, охваченные огнем, преследователи его не
заметили.
   Все так, конечно, и было, тем более что по всей  берлоге,  до  самого
выхода, тянулись кровавые следы ног Фернандо.
   Подземелье было длиной шагов в двадцать. Войдя в него, Хинеста  вышла
на другой стороне горы.
   Группа солдат расположилась на вершине горы, -  значит,  они  думают,
что Фернандо все еще в пещере.
   То здесь, то там вспыхивало пламя,  когда  огонь  добирался  до  купы
смолистых деревьев. Кругом белели клубы дыма - они,  словно  призраки  в
саванах, вросшие ногами  в  землю,  раскачивались  под  порывами  ветра.
Хинеста, сама легкая, как облачко, затерялась меж ними.
   На рассвете девушка  в  накидке,  скрывавшей  ее  лицо  от  прохожих,
появилась на площади Виварамбла, постучала в дверь  дома  дона  Руиса  и
попросила проводить ее к донье Флоре. Донья Флора, обрадованная  добрыми
вестями, которые вечером принес дон Иниго,  встретила  молодую  девушку,
как принимают даже незнакомых, когда на сердце радость.
   А когда на сердце радость, то лица подобны  окнам  дома,  освещенного
изнутри; как бы плотно ни были задернуты занавески и  затворены  ставни,
свет пробивается наружу. И прохожие, заметив этот свет,  останавливаются
и говорят:
   "В этом доме живут счастливцы".
   Увидев, что лицо доньи Флоры сияет радостью и стало  еще  прекраснее,
девушка чуть слышно вздохнула, но все же донья Флора услышала  ее  тихий
вздох. Она решила, что незнакомка пришла с какой-нибудь просьбой.
   - Вы хотели поговорить со мной? - спросила она.
   - Да, - прошептала Хинеста.
   - Подойдите ко мне и скажите, что я могу сделать для вас?
   Хинеста покачала головой.
   - Я пришла, сеньора, оказать вам услугу, а не просить о ней.
   - Мне? - удивилась донья Флора.
   - Да, - проговорила Хинеста. - Вы говорите себе: какую  услугу  можно
оказать дочери богатого и всесильного дона Иниго,  -  ведь  она  молода,
прекрасна и любима доном Фернандо?
   Донья Флора вспыхнула, но не стала отрицать.
   - Так вот, - продолжала Хинеста, -  эту  девушку  можно  осчастливить
бесценным даром, без которого все другие ничего не стоят:  даровать  ему
бумагу о помиловании того, кто ее любит.
   - Я думала, - промолвила донья Флора,  -  что  бумагу  о  помиловании
отнесли дону Фернандо в горы, где он скрывается.
   - Дона Фернандо уже нет там,  где  я  с  ним  рассталась,  -  грустно
ответила Хинеста.
   - Боже мой! - воскликнула, вся дрожа, донья Флора.
   - Однако я знаю, что он вне опасности, - добавила Хинеста.
   - Ах, вот как, - радостно отозвалась  донья  Флора,  и  улыбка  снова
засияла на ее губах, а лицо покрылось румянцем.
   - Вам я принесла это помилование: передайте ему сами.
   - Помилование? - вымолвила донья Флора - Да ведь я не знаю,  где  дон
Фернандо. Где я его найду?
   - Вы его любите, а он вас любит! - сказала Хинеста.
   - Не знаю, право... Верю, надеюсь, - прошептала донья Флора.
   - Тогда вы наверняка найдете его, ибо он будет вас искать.
   И Хинеста подала донье Флоре бумагу - помилование дону Фернандо.  Она
старалась скрыть свое лицо, но покрывало сбилось,  когда  она  протянула
бумагу, и донья Флора увидела ее.
   - Ах, да ведь вы - цыганочка из харчевни "У мавританского короля"!  -
воскликнула она.
   - Нет, - ответила Хинеста, и одному  богу  известно,  сколько  скорби
звучало в ее голосе. - Нет, перед вами сестра Филиппа из Анунциаты.
   Так   назывался   монастырь,   который   выбрал   дон   Карлос    для
девушки-цыганки, - там ей надлежало выполнить обет  послушания  и  стать
монахиней.

XXII

КЛЮЧ

   Около полуночи донья Флора ушла с балкона в спальню, отведенную ей  в
доме дона Руиса. То  была,  как  вы  помните,  спальня  доньи  Мерседес;
хозяева предоставили гостям все самое лучшее.
   Почему донья Флора так поздно ушла с балкона? Почему так поздно,  так
небрежно закрыла жалюзи? Что ее удерживало там до полуночи,  отчего  она
всматривалась в темноту и прислушивалась?
   Может быть, она  ждала  появления  прекрасной  звезды  Гесперус,  что
зажигается на западе? Или прислушивалась к трелям соловья, что пел  гимн
ночи в зарослях олеандров, цветущих на берегах Дорра?
   А может быть, глаза ее ничего не видели, уши  ничего  не  слышали,  а
душа парила в той сладостной мечте, что  в  шестнадцать  лет  называется
любовью?
   Хинеста в  это  время,  вероятно,  плакала  и  молилась  в  монастыре
Анунциаты. Донья Флора вздыхала и улыбалась.
   Донья Флора,  пожалуй,  еще  не  любила,  но  так  же,  как  небесная
благодать возвестила деве Марии появление архангела  Гавриила,  какое-то
неясное  сладостное  дуновение  возвестило  донье  Флоре   о   появлении
божества, имя которого - любовь. И как ни  странно,  но  сердце  девушки
испытывало влечение сразу к двум молодым людям.
   Тот, кого она боялась, тот, кого старалась избегать, ибо  чувствовала
бессознательно, что ее целомудрие в опасности, и был  красавец  всадник,
изысканно одетый гонец любви, как он назвал себя, который мчался впереди
нее по дороге от Малаги до Гранады, - дон Рамиро.
   Тот же, к кому ее невольно влекло, припав к плечу которого она  могла
бы безмятежно заснуть, тот, на кого она  могла  бы  долго  смотреть,  не
смущаясь, не опуская глаз, был Сальтеадор - разбойник с большой  дороги,
грабитель из харчевни "У мавританского короля" - дон Фернандо.
   Она чувствовала и душевный подъем, и истому и, подойдя  к  зеркалу  -
последнему дамскому угоднику по вечерам и первому льстецу  по  утрам,  -
кивком головы подозвала служанку.
   Служанка поняла сразу, в каком расположении духа ее хозяйка,  поняла,
что ответа  на  расспросы  не  дождешься,  и,  не  произнося  ни  слова,
принялась за ночной туалет красавицы.
   Никогда  еще,  пожалуй,  глаза  доньи   Флоры,   опушенные   длинными
бархатистыми  ресницами,  трепещущие   ноздри,   полуоткрытые   губы   с
белоснежной полоской зубов  так  красноречиво  не  говорили  ночи:  "Мне
шестнадцать лет, я хочу любить и быть любимой".
   Служанка  все  поняла  безошибочно.  Женщины  обладают   удивительным
свойством угадывать присутствие любви или ее приближение.  Она  надушила
свою госпожу не как юную девушку, отходящую ко сну, а  как  новобрачную,
ожидающую супруга.
   И донья Флора неверной походкой, чувствуя,  как  тревожно  бьется  ее
сердце, дошла  до  постели  и  легла,  положив  прелестную  темноволосую
головку на точеную белоснежную руку. Она не спешила уйти  с  балкона,  а
теперь ей хотелось поскорее остаться одной. Она молчала,  углубившись  в
себя, но этого было недостаточно - она ждала полного уединения.
   Донья Флора приподнялась, прислушиваясь к шагам удалявшейся служанки,
которая перед тем все ходила по комнате, словно что-то искала,  медлила,
чтобы подольше побыть с девушкой, и  в  конце  концов  решила  уйти,  не
сомневаясь, что выполняет горячее желание своей госпожи, но раздумывая о
том, не извиниться ли ей, что она оставляет ее одну.
   Служанка унесла светильник, и комнату озарял неяркий  волшебный  свет
ночника, прикрытого алебастровым абажуром.
   Но и этот приятный свет был слишком ярок для глаз молодой  девушки  -
она снова приподнялась и, устало вздохнув,  задернула  занавес  постели,
служивший как бы преградой между нею и ночником; теперь почти  весь  низ
ее ложа заливал рассеянный свет, подобный сиянию луны, верх же оставался
в темноте.
   Каждой девушке было в свое время шестнадцать  лет,  каждому  юноше  -
восемнадцать, и каждый  мужчина,  каждая  женщина  сохранили  в  тайнике
памяти воспоминание  о  том,  что  они  видели  через  врата  молодости,
отворенные в райские кущи. Однако не будем и пытаться  овеществлять  сны
доньи Флоры; цвет розы - это  сочетание  белого  и  алого;  сон  молодой
девушки - сочетание надежды и любви.
   Прекрасная, нежная девушка грезила наяву, теперь она грезила во  сне.
Ее полузакрытые веки смежились, губы приоткрылись,  и,  словно  какое-то
облако встало между миром и ее душой, два-три  раза  она  вздохнула,  и,
казалось, это не вздохи, а жалобы любви, потом ее дыхание стало ровным и
неслышным, как у птицы. Ангел-хранитель  раздвинул  занавес  постели  и,
внимая, склонился над ней. Она спала.
   Прошло минут десять. Ни единого шороха не нарушало  глубокую  тишину;
но вдруг раздался скрежет ключа; дверь медленно отворилась,  и  человек,
закутанный в длинный темный плащ, появился в полусвете, на всякий случай
он опустил задвижку, осторожно подошел  к  постели,  присел  на  край  и
поцеловал в лоб спящую, прошептав: "Мама".
   Спящая вздрогнула, открыла глаза  и  вскрикнула;  изумленный  молодой
человек вскочил, уронив плащ, - в свете ночника было видно, что одет  он
изысканно, в костюм для верховой езды.
   - Дон Фернандо! - удивилась молодая девушка и натянула  покрывало  до
подбородка.
   - Донья Флора! - прошептал пораженный молодой человек.
   - Как вы тут очутились в такой поздний час? Что вам надобно,  сеньор?
- спрашивала девушка.
   Не отвечая, Сальтеадор  задернул  тяжелые  занавески,  свисавшие  над
постелью, они соединились, и донья Флора  словно  очутилась  в  парчовом
шатре. Затем он отступил на шаг, и, встав на колено, произнес:
   - Да, сеньора, я пришел сюда, и это так же верно, как и  то,  что  вы
прекрасны, что я люблю вас, пришел сказать прости, последнее прости моей
матери и навсегда покинуть Испанию.
   - А зачем же вам навсегда покидать Испанию, дон Фернандо? -  спросила
девушка из своей парчовой темницы.
   - Потому что  я  беглец,  отверженный,  преследуемый,  потому  что  я
остался жив чудом, потому что я не хочу, чтобы мои родители, и  особенно
мать, в спальню которой каким-то  образом  попали  вы,  были  опозорены,
увидев, как их сын поднимается на эшафот.
   Стало тихо, казалось, слышно только, как колотится сердце девушки, но
вот не прошло и  минуты,  как  занавеси  постели  тихонько  колыхнулись,
раздвинулись и белая рука протянула ему какую-то бумагу.
   - Читайте! - раздался взволнованный голос.
   Дон Фернандо, не осмеливаясь прикоснуться к  девичьей  руке,  схватил
бумагу и развернул ее,  рука  доньи  Флоры  спряталась,  оставляя  между
занавесями щелку.
   Молодой человек, по-прежнему преклонив колена, нагнулся к  ночнику  и
прочитал: "Да будет известно всем, что мы, король Карл, милостью  божьей
владыка  Испании,  Неаполя  и  Иерусалима,  даруем  дону   Фернандо   де
Торрильясу полное, безусловное прощение всех прегрешений  и  проступков,
совершенных им..."
   - О, благодарю! - воскликнул дон Фернандо, на этот раз поцеловав руку
доньи Флоры. - Дон Иниго сдержал свое обещание, а вам,  подобно  голубке
из ковчега, поручил протянуть жалкому пленнику оливковую ветвь.
   Донья Флора  покраснела,  тихонько  высвободив  руку,  и  со  вздохом
произнесла:
   - Увы, читайте дальше!
   Удивленный, дон Фернандо устремил глаза на бумагу и продолжал читать:
"Дабы тот,  кто  получил  помилование,  знал,  кому  он  должен  хранить
благодарность,  скажем,  что  ходатайствовала  о  нем  цыганка  Хинеста,
которая  завтра  удаляется  в  монастырь  Анунциаты  и  после  окончания
послушничества примет монашеский обет.
   Дело  сие  в  нашем  дворце  Альгамбре  9-го  дня  июня   1519   года
летосчисления Христова".
   - О Хинеста, душа моя, - пробормотал Сальтеадор, - ведь  она  обещала
это.
   - Вы жалеете ее? - спросила донья Флора..
   - Не только жалею: я не приму ее жертвы.
   - А если б эту жертву принесла я, приняли бы вы ее, дон Фернандо?
   - Конечно, нет. Если измерять жертву тем, что человек  теряет,  вы  -
богатая, благородная, почитаемая, - теряете гораздо больше, чем скромная
девушка-цыганка - без положения, без родных, без будущего.
   - Вот она, право, и будет  довольна,  что  вступает  в  монастырь,  -
быстро сказала донья Флора.
   - Довольна?  -  переспросил  дон  Фернандо,  покачав  головой.  -  Вы
уверены?
   - Она сама говорила, что для бедной девушки  без  дома,  без  рода  и
племени, которая просит  милостыню  на  проезжих  дорогах,  монастырь  -
просто дворец.
   - Вы ошибаетесь, донья Флора, - возразил молодой человек, опечаленный
мыслью, что дочь дона Иниго, несмотря на свою душевную чистоту,  унизила
его верную Хинесту, которую, очевидно, считала своей  соперницей.  -  Вы
ошибаетесь:
   Хинеста не нищая, быть может, после вас она  одна  из  самых  богат