Я не покидала свою комнату,  и,  кроме  Беатрисы,
никто ко мне не входил, даже отец.
   На четвертый день дон Руис появился  снова.  Я  почти  ждала  его;  я
перестала дичиться; это был мой единственный поверенный, и  я  понимала,
что он сказал правду - он был настоящий друг.
   Как всегда, он вошел очень почтительно и только по знаку,  который  я
подала ему, приблизился ко мне.
   Я протянула ему руку, он взял ее и слегка коснулся  губами.  А  после
недолгого молчания, глядя на меня с глубоким сочувствием, он произнес:
   "Я все время размышлял о вашем положении: оно ужасно".
   Я вздохнула.
   "Несмотря на все мои старания, нельзя вечно откладывать ваш ответ".
   "Увы, это так", - согласилась я.
   "Я бы мог сказать, что отказываюсь от  своего  предложения;  сказать,
что разорение вашего отца охладило мои чувства.  Но  что  даст  вам  мой
отказ? Отсрочку - в два-три месяца".
   Я залилась слезами - ведь он был прав.
   "Не сегодня-завтра ваш отец все узнает, узнают люди, и тогда... -  он
понизил голос, - тогда вы будете обесчещены".
   "Как же мне быть?" - воскликнула я.
   "Выйти замуж  за  человека,  преданного  вам,  готового  стать  вашим
супругом перед светом, а для вас только братом".
   Я покачала головой и прошептала:
   "Да; но где найти такого человека?"
   "Вот он - представляю его вам, Мерседес, ведь я  говорил,  что  давно
люблю вас".
   "Вы любите, но..."
   "Люблю страстно, всем сердцем, всей душой, и преданность  -  одно  из
тех чувств, которые я питаю к вам".
   Я подняла голову, почти испуганная его словами.
   Я не думала, что преданность всесильна!
   "Я буду вашим братом, - повторил он, - а ваше дитя станет  и  моим  и
клянусь честью дворянина, никогда, ни единым словом мы не обмолвимся  об
этом".
   Я смотрела на него, полная сомнения и колебаний.
   "Пожалуй, поступить так все же лучше, чем броситься из окна  в  реку,
протекающую под окнами вашего дома..."
   Я промолчала, а потом упала перед ним на колени.
   "Брат мой, - умоляла я, - сжальтесь над  своей  супругой  и  пощадите
честь моего отца".
   Он поднял меня, поцеловал мне руку и удалился.
   Через две недели я вышла за него замуж.
   Как подобает человеку благородному, дон Руис  выполнил  обещание,  но
сама природа восстала против обмана, и хотя дон Руис всегда  по-отцовски
заботился о Фернандо, Фернандо не питал к нему сыновних чувств.
   Вот, ваше величество, теперь вы знаете все!..
   - Кроме имени отца, - возразил король, - но вы сейчас его назовете.
   Опустив глаза, донья Мерседес прошептала:
   - Дон Иниго Веласко.
   - Хорошо, - сказал король. - Я узнал все, что хотел.
   И он вышел с важным и мрачным видом, а она так и осталась  стоять  на
коленях. Перед уходом он негромко произнес:
   - Я так и думал: не может быть, чтобы сын дал пощечину родному отцу.

XXXI

ЭПИЛОГ

   На рассвете несметная толпа заполнила площадь  Лос-Альхибес,  теснясь
около эшафота, воздвигнутого посреди площади. У подножия стоял палач  со
скрещенными руками. Все, что предстояло, держали  в  строгой  тайне,  но
люди говорили, что будет приведен в исполнение первый смертный приговор,
вынесенный королем доном Карлосом.
   В многолюдной толпе попадались мавры. Их сразу можно было  узнать  по
восточному одеянию и горящим глазам.
   Глаза эти блестели от радости  -  ведь  им  доведется  увидеть  казнь
дворянина, rico hombre и христианина.
   На башне Вела пробило девять  часов  утра,  и  в  тот  же  миг  врата
Альгамбры распахнулись,  стража  построилась  двойным  рядом,  потеснила
толпу, образовавшую огромный круг, в центре которого возвышался эшафот.
   Немного погодя появился король дон Карлос, он щурился и  с  тревожным
нетерпением поглядывал по сторонам. Казалось, он, по  обыкновению,  ищет
глазами гонца, которого ждет уже  давным-давно.  Но  гонца  не  было,  и
взгляд короля вдруг стал, как всегда, бесстрастным.
   Рядом с королем шла девушка, ее лица не было  видно  под  покрывалом,
но, судя по  богатому  и  вместе  с  тем  строгому  наряду,  легко  было
догадаться, что она принадлежит к знатному роду.
   Дон Карлос прошел через расступившуюся толпу и встал  около  эшафота.
Вслед за ним появился верховный судья с доньей Флорой. Она опиралась  на
руку отца. Увидев эшафот, они остановились, и трудно было  сказать,  кто
из них - отец или дочь - был бледнее.
   Король обернулся, чтобы удостовериться,  идет  ли  за  ним  верховный
судья, увидел, что тот рядом, что поддерживает дочь, чуть не  потерявшую
сознание, что сам вот-вот упадет без чувств, и послал за ним офицера.
   В то же время с противоположной стороны появились еще двое - то  были
дон Руис и донья Мерседес. Как отличны были выражения лиц у  каждого  из
них, когда они взглянули на эшафот!
   Через пять минут, в сопровождении стражи, показались соперники -  дон
Фернандо и дон Рамиро. Дон Фернандо, как мы уже говорили, был  взят  под
стражу накануне, дон Рамиро пришел в тюрьму по повелению короля.
   Собрались  все  действующие  лица  драмы,  четыре  акта  которой  уже
завершились, оставалась только заключительная сцена.  Наступила  тишина,
все ждали  развязки  -  присутствие  палача  делало  картину  еще  более
зловещей.
   Король дон Карлос поднял голову, взглянул в сторону Ворот  правосудия
и, по-прежнему не обнаружив гонца,  посмотрел  на  дона  Иниго,  который
вздрогнул всем телом под его леденящим взглядом.
   - Дон Иниго Веласко де Гаро,  -  произнес  король  каким-то  звенящим
голосом, и хоть он был негромок, все его услышали. - Дважды, не  приводя
никаких  доводов,  вы   просили   меня   помиловать   человека,   дважды
заслужившего смертный приговор. Отныне  вы  больше  не  верховный  судья
Андалусии.
   Ропот пробежал по толпе, дон Иниго хотел было приблизиться к  королю,
как видно, оправдаться. Но король не дал ему заговорить:
   - Итак, отныне вы больше не верховный судья Андалусии.  Назначаю  вас
военачальником. Человек,  не  совладавший  с  весами  правосудия,  может
крепко держать в руках боевое оружие.
   - Ваше величество!.. - негромко сказал дон Иниго.
   - Молчите, сеньор, - прервал его дон Карлос. - Я еще не закончил.
   И он продолжал:
   - Дон Руис, мне было известно, что вы один из самых знатных дворян  в
моем испанском  королевстве,  а  со  вчерашнего  дня  я  узнал,  что  вы
обладаете благороднейшим сердцем на свете.
   Дон Руис поклонился.
   - Отныне вы - верховный судья Андалусии вместо дона Иниго.  Вчера  вы
просили меня совершить правосудие за оскорбление, нанесенное вам, сейчас
вы совершите правосудие сами.
   Дон  Руис  вздрогнул.  Лицо  доньи  Мерседес  покрылось   смертельной
бледностью.
   - Дон Фернандо, - говорил король, - вы виновны дважды. В  первый  раз
вы восстали против законов общества, и я простил вас. Во второй  раз  вы
восстали против закона природы, и на этот раз я понял, что  не  в  силах
судить за такое великое преступление, и поэтому предоставляю право тому,
кого вы оскорбили, покарать или помиловать вас. Так или иначе я исключаю
вас из числа дворян, я лишаю вас звания  rico  hombre  и  делаю  вас,  к
сожалению, не таким чистым, но таким же бедным, одиноким и нагим,  каким
вы явились на свет божий. А вы, Хинеста, - обратился король к девушке, -
отныне больше не цыганка из харчевни "У  мавританского  короля".  Вы  не
монахиня из монастыря Анунциаты. Вы - герцогиня де Кармона,  маркиза  де
Монтефрио, княгиня де Пулгар. Вы - дама высшего общества, и ваше знатное
положение дает вам право передать и ваше имя, и ваше богатство  супругу,
даже если он будет простолюдином, мавром или  будет  стоять  у  подножия
эшафота.
   Затем король обернулся к дону Рамиро:
   - Вас вызвали на дуэль, и вы, человек чести, не могли не ответить  на
вызов, но и сражаясь, вы сохранили уважение к старости, а старость после
господа бога должно почитать больше всего на  свете.  Я  не  сделаю  вас
богаче, ибо вы в этом не нуждаетесь, но в память обо мне вы  добавите  к
своему имени имя Карлоса, а к своему гербу -  бургундского  льва.  Ну  а
теперь пусть всем воздается по заслугам, начинайте, дон Руис,  верховный
судья королевства.
   Воцарилась мертвая тишина. Все не сводили  глаз  с  дона  Руиса,  все
напряженно слушали. И  вот  донья  Мерседес,  до  сих  пор  остававшаяся
неподвижной, как изваяние, сделала шаг вперед и медленной, торжественной
походкой, словно с трудом, словно  пересиливая  себя,  подошла  к  мужу,
который по-прежнему стоял, скрестив руки, и произнесла:
   - Сеньор, ради всего святого на земле и в небесах, мать заклинает вас
помиловать ее сына.
   Казалось, в сердце дона Руиса шла молчаливая борьба, и это отразилось
на его лице. Но он протянул руку, возложив ее на голову доньи  Мерседес,
и молвил, причем и во взгляде его, и в голосе чувствовалась  бесконечная
нежность:
   - Я прощаю его.
   Толпа заволновалась, зашумела.
   Дон Фернандо побледнел. Он стал искать оружие, и  если  бы  обнаружил
свой баскский кинжал, то, вероятно, пронзил бы себе сердце, так тяготила
его милость старика - дона Руиса. Но кинжал отняла стража.
   - Теперь ваш черед, герцогиня де Кармона, - проговорил король.
   Хинеста подошла к Фернандо, откинула покрывало и громко сказала:
   - Дон Фернандо, я люблю тебя.
   Молодой человек вздрогнул и, бросив долгий  взгляд  на  донью  Флору,
простер  руки  к  Хинесте,  и  она,  охваченная  несказанной   радостью,
бросилась к нему на грудь.
   - Герцогиня де Кармона, маркиза  де  Монтефрио,  княгиня  де  Пулгар,
значит, вы берете в мужья осужденного Фернандо, лишенного всего - имени,
титула, состояния? - спросил дон Карлос.
   - Я люблю его, государь, - твердила Хинеста.
   И, заставив Фернандо преклонить колена, она тоже опустилась  рядом  с
ним перед королем.
   - Ну что ж, - отвечал дон Карлос. - Долг короля держать  свое  слово.
Поднимитесь же, герцог де Кармон, маркиз де Монтефрио, граф  де  Пулгар,
гранд Испании по своей супруге, сестре короля и дочери короля.
   Затем, не давая действующим лицам и зрителям опомниться от удивления,
он обратился к дону Рамиро:
   - Теперь ваш черед.
   Дон Рамиро неверной походкой подошел к донье Флоре. Ему казалось, что
в глазах его стоит какая-то пурпурно-золотистая дымка, а в  ушах  звенит
ангельское пение.
   Он склонился перед доньей Флорой.
   - Я люблю вас давно, - сказал  он.  -  Дон  Рамиро  д'Авила  не  смел
признаться вам в своей любви, теперь же, в  присутствии  короля,  своего
крестного отца, дон Карлос д'Авила смиренно просит вашей руки, сеньора.
   - Сеньор, обратитесь к моему отцу, - еле слышно молвила донья Флора.
   - Сегодня - я ваш отец, и я отдаю вашу руку гонцу любви,  -  произнес
король.
   Все еще так и  стояли  -  тремя  группами,  когда  со  стороны  Ворот
правосудия раздался топот копыт, и появился всадник, покрытый  пылью,  -
дон Карлос по его одеянию тотчас же узнал германского дворянина. Всадник
размахивал пергаментом и кричал:
   - Где король? Где же король?
   Тут сам дон Карлос смертельно побледнел, словно из судьи  превратился
в подсудимого.
   Всадник продолжал спрашивать:
   - Где король, где же король?
   Толпа расступилась перед ним.
   Король сделал несколько шагов вперед  и  твердым  голосом,  хотя  его
побледневшее лицо выражало мучительную тревогу, заявил:
   - Король перед вами!
   Конь  встал  как  вкопанный,  дрожа  всем  телом,  его  сильные  ноги
подгибались от напряжения. Все ждали, затаив дыхание.
   Всадник поднялся на стременах и провозгласил:
   - Слушайте все, все, кто здесь присутствует! Слушай, Гранада! Слушай,
Бургос! Слушай, Вальядолид! Слушай, вся  Испания!  Слушай,  вся  Европа!
Весь мир, слушай! Слава Карлу Пятому, только что избранному императором.
Слава царствованию его! Слава его сыну и сынам его сынов!
   Он спешился, пал на колени и протянул  королю  пергамент,  гласивший,
что дон Карлос избран на императорский престол Германии.
   Дон Карлос взял пергамент дрожащей рукой и заговорил, но в голосе его
не чувствовалось никакого волнения - как всегда, он был бесстрастен:
   - Благодарю вас,  герцог  Баварский!  Я  не  забуду,  что  именно  вы
сообщили мне эту великую новость.
   А когда толпа стала громко повторять: "Слава Карлу Пятому! Слава  его
сыну! Слава сынам его сынов!" - император изрек, воздевая руки к небу:
   - Сеньоры, слава господу богу, ибо велик только он!