Александр ДЮМА
   САЛЬТЕАДОР

Перевод с французского А.А. Худадова


I

СЬЕРРА-НЕВАДА

   Среди горных цепей, избороздивших Испанию от края до края, от Бильбао
до  Гибралтара  и  от  Аликанте  до  мыса  финистер,  спору  нет,  самая
поэтическая и по своему причудливому абрису, и по историческим преданиям
- Сьерра-Невада, которая как бы продолжает Сьерру-де-Гуаро и отделена от
нее лишь живописной долиной, где берет начало один  из  истоков  Орхивы,
небольшой реки, что низвергается в море между Амульнекаром и Мотрилем.
   Еще и поныне арабский дух там жив во  всем  -  в  нравах,  одежде,  в
названиях городов, в памятниках и пейзажах, хотя вот уже два с половиной
столетия миновало с тех пор, как мавры покинули королевство Альмохадов.
   Надо сказать, что земля эта, которою  сыны  пророка  завладели  из-за
предательства графа Хулиана, была для них землей обетованной. Андалусия,
расположенная между Африкой и Европой, так сказать, край  серединный,  -
она  наделена  красотами  одной  и  богатствами  другой,  но  лишена  их
неприятных, тягостных особенностей: тут растительность,  пышную,  как  в
Митидже, орошают прохладные воды Пиренеев; тут  нет  испепеляющего  зноя
Туниса, ни жестоких  морозов  России.  Привет  тебе,  Андалусия,  сестра
Сицилии, соперница Канарских островов!
   Живите, любите и умирайте беззаботно, будто вы в  Неаполе,  если  вам
повезло и вы - обитатель Севильи, Гранады, Малаги!
   Кстати говоря,  в  Тунисе  мне  довелось  встретить  мавров,  которые
показывали мне ключ от их дома в Гранаде.
   Ключ перешел к ним от предков, а они намеревались завещать его  своим
потомкам. И если когда-нибудь их дети вернутся в град Абн-аль-Хамар,  то
найдут дом, где жили их предки, и увидят, что за 244 года -  с  1610  по
1854 год -  тут  почти  ничего  не  изменилось,  если  не  считать,  что
многолюдное полумиллионное население сократилось до  восьмидесяти  тысяч
душ и заветный ключ откроет, по всей вероятности, двери пустого дома или
же дома, в котором нерадивые преемники даже  не  потрудились  переменить
замок.
   И в самом деле, ничего  испанского  не  выросло  на  той  земле,  где
пальмы, кактусы и алоэ - самая естественная  растительность;  да,  ровно
ничего,   даже   дворец,   который   начали   возводить   по   повелению
благочестивого Карла  V,  не  пожелавшего  жить  в  обиталище  эмиров  и
халифов, но над дворцом высится Альгамбра, а он так и не  поднялся  выше
первого этажа под насмешливым взором своей соперницы.
   Итак, край этот -  чудесная  сокровищница  искусства  и  цивилизации,
уровня которых никогда не достичь  его  нынешним  обитателям,  последний
осколок и последний оплот арабской империи в  Испании,  -  красуется  на
побережье Средиземного моря  и  тянется  от  Тарифы  до  Альмасарона  на
протяжении приблизительно ста двадцати пяти лье и  на  тридцать  пять  -
сорок лье вдается в глубь страны - от Мотриля до Хаена.
   Сьерра-де-Гуаро и Сьерра-Невада пересекают две трети этих земель.
   С вершины Муласена - самого высокого пика горной цепи -  можно  сразу
охватить взглядом рубежи этого края.
   На юге Средиземное море  обширным  синим  покрывалом  протянулось  от
Альмунекара до Алжира, на севере  плодородная  долина  Гранады  огромным
зеленым ковром раскинулась от Уэльмы до Венты Карденьяса.
   А на востоке и западе без конца и края протянулся  необъятный  горный
хребет со снежными вершинами,  и  каждый  гребень  напоминает  замерзшую
волну, взметнувшуюся к небу.
   И наконец, внизу справа и слева от  этого  моря  льда  -  океан  гор,
постепенно переходящих в холмы с вершинами, покрытыми седым  лишайником,
а пониже -  красноватым  вереском,  темной  зеленью  елей,  еще  ниже  -
зелеными дубами, желтым пробковым дубом, а затем видишь  деревья  разных
пород, сочетания всевозможных оттенков; в просветах коврами  раскинулись
поляны, заросшие земляничником, мастиковым деревом и миртами.
   Ныне три дороги - одна из Мотриля, другая из Велес-Малаги,  а  третья
из Малаги - пересекают снеговую сьерру и приводят вас с морских  берегов
в Гранаду, причем первая проходит через  Хаен,  вторая  через  Алкаасин,
последняя - через Кольменар.
   Но в ту пору, когда началась наша история, а именно  в  июньские  дни
1519 года, дорог еще не было, или,  вернее,  их  только  обозначили  еле
приметные  тропинки,  по  которым  шагали  с  дерзкой   самоуверенностью
arrieros  да их мулы.
   Тропинки эти нечасто пробегали  по  ровной  местности,  а  вились  по
ущельям и горным кручам, то взлетая вверх, то сбегая вниз, словно кто-то
нарочно проложил их так, чтобы испытать стойкость путешественника. Порой
узкая спираль тропы поднималась вокруг скалистой вершины,  вздымавшейся,
как исполинская египетская пирамида, и путешественник буквально  повисал
вместе со своим  беспечным  мулом  над  бездной,  в  которой  тонул  его
обезумевший от ужаса взгляд. И чем круче  был  подъем,  тем  раскаленнее
становились скалы и тем опаснее становился путь,  и  человек  вместе  со
своим мулом,  казалось,  вот-вот  сорвется  с  каменистой  дорожки,  ибо
путники, проходя по ней, сгладили все неровности и в  конце  концов  она
стала гладкой и скользкой, как мрамор.
   Правда,  миновав  орлиное,  гнездо  по   названию   Альхама,   дорога
становилась  легче  и  по  довольно  отлогому  склону,   если   странник
отправлялся в путь в Гранаду из Малаги, спускалась в долину Хаены,  зато
тут на смену опасности, так сказать, физической,  приходила  другая,  не
менее страшная: обе стороны  дороги  щетинились  крестами,  испещренными
зловещими надписями.
   Кресты  эти  были  воздвигнуты  над  могилами   убитых   разбойниками
путников, которые в те смутные времена населяли горный  край  Кордовы  и
Гранады - Сьерру-Морену и Сьерру-Неваду.
   Надписи на крестах  не  оставляли  никакого  сомнения  в  том,  какой
смертью пали те, кто покоился под их сенью.
   Пересекая горные хребты три века спустя после  тех  путешественников,
которых мы сейчас покажем нашим читателям, мы  видели  кресты,  подобные
тем, что мы описываем, видели на  их  перекладинах,  навевающих  уныние,
такие слова, весьма мало утешительные для тех, кто их читает:

   ЗДЕСЬ
   БЫЛ УБИТ ПУТЕШЕСТВЕННИК.
   МОЛИТЕСЬ ГОСПОДУ БОГУ ЗА ЕГО ДУШУ

   Или:

   ЗДЕСЬ
   БЫЛИ УБИТЫ СЫН И ОТЕЦ.
   ОНИ ПОКОЯТСЯ В ОДНОЙ МОГИЛЕ.
   ДА БУДЕТ С НИМИ МИЛОСТЬ БОЖЬЯ!

   Но чаще всего встречалась такая надпись:

   AGUI MATARON UN HOMBRE

   А это просто-напросто означает - здесь убит человек.
   Своеобразный список убиенных тянулся на протяжении полутора-двух лье,
почти по всей долине, затем путники пересекали ручей,  который,  обогнув
деревню Касен, впадает в Хениль, и попадали в другую часть горного края.
Тут сьерра, надо признаться, была чуть  ниже  и  легче  было  преодолеть
подъемы. Тропинка терялась в огромном сосновом бору,  позади  оставались
узкие ущелья и отвесные скалы. Вы  словно  попадали  в  более  спокойные
края, и после  перехода  в  полтора  лье  по  извилистой  горной  тропе,
затемненной деревьями, перед вами открывались  поистине  райские  места,
куда вы и спускались по пологому склону, покрытому зеленым ковром травы.
Там росли желтые  душистые  цветы,  шиповник  с  алыми  плодами,  кусты,
усыпанные ягодами, по  виду  схожими  с  земляникой,  а  по  вкусу  -  с
бананами, но не с теми отменными ягодами, которые они напоминают.
   Добравшись до этих мест, странник мог с облегчением  вздохнуть,  ибо,
очевидно, он избавился от двойственной опасности, которую избежал чудом,
-  опасности  разбиться  насмерть  в  пропасти  или  погибнуть  от  руки
разбойников.
   И в самом деле, слева  от  дороги,  приблизительно  в  четверти  лье,
виднелось убежище - небольшое белое здание,  стены  которого,  казалось,
сделаны были из мела -  не  то  постоялый  двор,  не  то  крепость.  Над
воротами висел портрет какого-то человека - смуглое лицо, черная борода,
тюрбан на голове и скипетр в руке.
   Надпись над портретом гласила:

   AL REY MORO
   .

   Хотя  ничто  не  указывало,  что  мавританский  король,  под  защитой
которого процветал постоялый двор, был  последним  властелином  Гранады,
тем не менее тот, кто  не  был  совершенно  чужд  прекрасному  искусству
живописи, понял бы, что художник  задумал  изобразить  сына  Зорая,  Абу
Абала, по прозванию Аль-Закир  -  его-то  Флориан  и  вывел  под  именем
Буабдила, сделав одним из главных персонажей своей поэмы  "Гонсальво  де
Кордова".
   Мы поспешили поступить так, как поступали путешественники, -  пустили
лошадь галопом, торопясь добраться до постоялого двора, и  поэтому  даже
не потрудились взглянуть мимоездом на одну особу - сначала она, пожалуй,
показалась бы невзрачной, однако заслуживает особого описания.
   Правда, она притаилась под сенью старого дуба, за холмом.
   То  была  девушка  шестнадцати  -  восемнадцати  лет,  по   некоторым
признакам она, казалось, принадлежит к мавританскому племени, по  другим
же признакам она имела право занять место в большой  европейской  семье;
быть может, в ней соединились две  расы,  и  она  как  бы  являла  собой
промежуточное звено -  в  ней  с  удивительным  своеобразием  сочетались
жгучая, чарующая обольстительность южанки и нежная пленительная  красота
невинной девушки-северянки.
   Иссиня-черные  волосы  цвета  воронова  крыла,  ниспадая  на   грудь,
обрамляли ее продолговатое, безупречно очерченное лицо,  и  было  в  нем
что-то горделивое; огромные глаза, голубые, как подснежники,  ресницы  и
брови под цвет волос, кожа матовая, молочно-белая,  губы  свежие,  будто
вишни, зубы краше жемчуга, шея грациозная и изящная, как у лебедя, руки,
пожалуй, чуть длинноватые,  зато  безукоризненной  формы,  стан  гибкий,
словно лоза, глядящая в воды  озера,  или  пальма,  что  покачивается  в
оазисе, хорошенькие босые ножки - вот такой была незнакомка, на  которую
мы позволили себе обратить внимание читателя.
   Наряд у девушки был оригинальный и пестрый, голову украшал  венок  из
пышных веток жасмина, сорванных с живой изгороди дома,  который  мы  уже
описали, темно-зеленые листья и алые ягоды чудесно сочетались  с  копной
черных волос. Шею ее украшала цепь из плоских колец, величиной с золотую
монету, нанизанных тесным рядом  и  отбрасывающих  блики,  рдевшие,  как
отсветы пламени. Платье ее причудливого покроя, сшитое из  той  шелковой
ткани в две полоски - одну белую, другую цветную, - какую в  те  времена
ткали в Гранаде и еще в наше время выделывают в Алжире, Тунисе и Смирне.
Стан ее охватывал севильский пояс с золотой бахромой  -  такие  пояса  и
ныне  носит  щеголь,  что  с  гитарой  под  полой   крадется   к   своей
возлюбленной, чтобы пропеть ей серенаду. Если  бы  пояс  и  платье  были
новыми, в глазах бы, пожалуй, рябило от резкого сочетания ярких  красок,
до которых большие охотники  арабы  и  испанцы,  но  все  пообтерлось  и
выцвело от долгой носки, и наряд стал прелестен и в те времена пленил бы
взор  Тициана,  а  позже  привел  бы  в  восторг  Веронезе.   Но   всего
удивительнее было, - впрочем, такую странность встретишь  чаще  всего  в
Испании, а в те времена особенно, - так  вот,  всего  своеобразнее  было
несоответствие богатого наряда с будничным занятием девушки.  Она  пряла
пряжу, сидя на большом камне у подножия одного из тех крестов, о которых
мы уже говорили, в тени громадного зеленого дуба, спустив ножки в ручей;
искристая вода прикрыла их серебристой вуалью.
   Поодаль по скалистым уступам скакала козочка, ощипывая листья с куста
горького ракитника; по словам  Вергилия,  это  неугомонное,  бесстрашное
существо - обычное достояние неимущего.
   Девушка  вращала  прялку  левой   рукой,   вытягивая   нить   правой,
поглядывала на свои ножки, вокруг которых струилась и  журчала  вода,  и
напевала вполголоса какую-то песенку, -  пожалуй,  она  не  выражала  ее
мысли, а скорее  вторила  внутреннему  голосу,  шептавшему  о  чем-то  в
глубине ее сердца, неслышно для других.
   То и дело девушка-певунья, перестав петь и работать, окликала козочку
- нет, она не подзывала  ее,  а  словно  хотела  дружески  подбодрить  и
называла ее по-арабски "маза"; всякий раз козочка,  услышав  это  слово,
норовисто трясла  головой,  звенел  ее  серебряный  колокольчик,  и  она
продолжала щипать траву.
   Вот слова  песенки,  которую  напевала  девушка  с  прялкой,  песенки
тягучей и монотонной, мотив которой с давних пор сохранился и в  долинах
Танжера, и в горах Кабилии.
   Заметим, что это был романс, известный в Испании под названием "Песнь
короля дона Фернандо".

   О возлюбленная Гранада,
   Восхищенных очей отрада,
   Стань, Гранада, моей женой!
   И прими от моих Кастилии
   В дар три крепости в полной силе
   И три города, что застыли
   В пене каменной кружевной.

   Ты пошарь своей ручкой узкой
   В той шкатулочке андалусской,
   Что мне господом вручена.
   Выбирай все, что сердцу мило!
   Коль Хиральда тебя пленила -
   У Севильи, что мне постыла,
   Будет отнята вмиг она.

   И пускай возропщет Севилья,
   И пускай возропщет Кастилья,
   Ты тревожиться не изволь.
   Услужить тебе сердце радо,
   Мне нужна лишь одна награда -
   Мне ворота открой, Гранада, -
   Дон Фернандо я, твой король.


   Тут она подняла голову, собираясь окликнуть  козочку,  но  так  и  не
успела произнести ни слова - голос ее осекся, а  взгляд  остановился  на
повороте дороги, идущей из Альхамы. Вдали появился всадник -  он  мчался
галопом по горному склону, иссеченному широкими полосами света и тени, в
зависимости от того, часто или редко росли там деревья.
   Девушка посмотрела на него и снова принялась за работу, но, продолжая
прясть, почему-то стала рассеянной И, чутко прислушиваясь к стуку копыт,
который раздавался все ближе и ближе, запела  песенку  -  "Ответ  королю
дону Фернандо":

   Дон Фернандо, и я не скрою,
   Что люблю тебя всей душою,
   Но, с учтивостью не знаком,
   Мавр меня как рабыню держит,
   Лишь цепями меня он нежит,
   Лишь во сне мне свобода брезжит, -
   Видно, век мне жить под замком!

II

ГОНЕЦ ЛЮБВИ

   Когда девушка пела последний куплет, всадник был уже так близко,  что
она могла, подняв голову, разглядеть и его костюм, и его лицо.
   Он был красив и молод, лет двадцати  шести,  в  широкополой  шляпе  с
огненно-красным пером, которое реяло в плавном полете.
   Поля шляпы отбрасывали тень на лицо, и в  полусвете  сверкали  черные
глаза - очевидно, они легко могли вспыхнуть и пламенем гнева, и пламенем
любви. Нос у него был прямой, точеный, усы  чуть  подкручены  кверху,  и
между ними и бородкой поблескивали зубы, белые и острые.
   Несмотря на жару, а пожалуй, именно из-за жары, он был в  кордуанском
плаще - накидке, которая кроится на манер американского пончо с  вырезом
посредине и надевается через голову. Она прикрывала всадника от плеч  до
голенищ сапог. Накидка эта из шерстяной ткани того  же  огненно-красного
цвета, что и перо на шляпе, затканная золотом по краям и вокруг  выреза,
как и весь его наряд, была необыкновенно изящна.
   Ну а конь, которым  он  искусно  управлял,  великолепный  скакун  лет
пяти-шести,  с  могучей  шеей,  развевающейся  гривой,  широкой  спиной,
хвостом до земли, был той редкостной масти, которую  последняя  королева
Кастилии  Изабелла  недавно  ввела  в  моду.   Кстати   говоря,   просто
непостижимо, как в азарте,  охватившем  всадника  и  лошадь,  они  могли
промчаться по крутым тропинкам, которые мы попытались  описать,  как  не
сверзлись они в пропасти Алькаасина или Альхамы.
   Испанская поговорка гласит: у пьяных есть свой бог,  у  влюбленных  -
своя богиня. На пьяного наш всадник похож не был, зато, надо признаться,
как две капли воды походил на влюбленного.
   И это  сходство  становилось  неоспоримым  оттого,  что  он  даже  не
взглянул на девушку, вероятно, и  не  заметил  ее,  ибо  смотрел  только
вперед, и, видно, в такую высь воспарил он душой, что  стрелой  пролетел
мимо девушки, перед которой, безусловно, даже король дон  Карлос,  такой
благоразумный и сдержанный, несмотря на свои девятнадцать лет,  пожалуй,
остановился бы - так она была хороша собой в  тот  миг,  когда,  вскинув
голову и посмотрев на гордеца, прошептала:
   - Бедный юноша!.. Какая жалость!
   Почему же девушка жалела его? На какую опасность - в настоящем ли,  в
будущем - она намекала?
   Быть может, мы об этом узнаем, если последуем за изящным всадником до
харчевни "У мавританского короля".
   Чтобы добраться до этой харчевни, куда он,  видно,  так  спешил,  ему
пришлось преодолеть еще два-три небольших ущелья - в глубине  одного  из
них и стояла девушка, мимо которой он проехал, не видя ее  или,  вернее,
не обратив на нее внимания. Дорога шла по узкой долине шириной в  восемь
- десять футов, не больше, прорезая густые заросли миртовых  кустов;  то
там, то здесь возвышались два,  а  то  и  три  креста,  означавших,  что
близость харчевни отнюдь не предохраняла путешественников от  печального
удела, и у тех, кто проезжал по этим дорогам, где  уже  погибло  столько
странников,  должно  быть,  сердце   было   защищено   тою   броней   из
непробиваемого металла, о котором  говорил  Гораций,  вспоминая  первого
мореплавателя.   Приближаясь   к   этим   зловещим    местам,    всадник
удовлетворился лишь тем, что проверил, по-прежнему ли висит шпага на его
боку, а пистолеты - на луке седла, скорее машинально, а не  от  тревоги,
ощупал их и, удостоверившись, что все  обстоит  благополучно,  продолжал
мчаться с тем же спокойным выражением лица по гиблым этим местам -  или,
как говорят в тех краях: el malo sitio.
   Взлетев на перевал, он поднялся на стременах и стал  искать  взглядом
харчевню, затем дважды пришпорил лошадь, и  она,  словно  горя  желанием
угодить всаднику и  став  от  этого  неутомимой,  ринулась  в  неширокую
долину, напоминая послушливую лодку,  что,  взлетев  на  гребень  волны,
вновь несется вниз в пучину.
   И то, как мало внимания обращал путешественник на дорогу, по  которой
мчался, и то, что его  явно  обуревало  желание  поскорее  добраться  до
постоялого двора, имело два последствия.
   Во-первых, он не  заметил  людей,  притаившихся  в  засаде  по  обеим
сторонам дороги в зарослях кустарника  на  протяжении  по  меньшей  мере
четверти лье; было их человек десять,  и  ни  как  охотники  на  облаве,
растянулись на земле и старательно  следили,  чтобы  не  потухли  фитили
аркебуз, лежавших рядом.  Заслышав  топот  копыт,  все  они,  как  один,
упираясь коленом левой ноги и  рукой  о  землю,  схватили  правой  рукой
дымящиеся аркебузы и прижали приклады к плечу.
   Вторым последствием было  то,  что,  видя,  как  стремительно  мчится
всадник на своем неутомимом  коне,  злодеи  в  засаде  повели  негромкий
разговор о том, что всадника, без сомнения, поджидают в харчевне, что он
туда завернет и, следовательно, поднимать стрельбу на  проезжей  дороге,
выдавать себя нечего, - может  статься,  пройдет  какой-нибудь.  большой
караван,  сулящий  кусочек  пожирнее,  чем  добыча,  которую  захватишь,
ограбив путника, пусть даже богача и щеголя.
   Люди, притаившиеся в засаде, и были "могильщиками",  -  как  подобает
добрым христианам,  они  возводили  кресты  над  могилами,  уложив  туда
путешественников, неосмотрительно защищавших свои  кошельки,  когда  эти
лихие сальтеадоры  с аркебузами  в  руках
встречали их сакраментальной фразой, что почти одинаково звучит на  всех
языках и у всех народов: "Кошелек или жизнь!"
   Должно быть, девушка знала об этой опасности и подумала о ней, когда,
глядя на красавца всадника, проскакавшего мимо нее, невольно обронила со
вздохом:
   - Какая жалость!
   Но мы уже видели, что разбойники в засаде, по той или  иной  причине,
ничем не выдали своего присутствия.
   Однако ж, подобно охотникам на облаве, с которыми мы их сравнили, что
снимаются с места, когда дичь уходит, они высунули головы из-за  кустов,