тем более - чего про нас-то интересно знать? Из нас уж
труха сыпется. А вот их возьми, - он кивнул через плечо на
сидевших за другими двумя столиками, - что тебе про них
известно?
  - Не бойсь, и их возьмут, если надо. Про них тоже кой-
чего записано.
  Пот„ртый тоже нал„г на столик, и они долго смотрели в
глаза друг другу, добро посмеиваясь.
  - Между прочим, - сказал Пот„ртый, - заметил я,
сержант, палец у тебя - д„ргается. Руки д„ргаются -
поболе, чем у меня. Весь ты д„рганый, брат. Тоже это -
навечно, а?
  Хозяин посуровел, убрал руки со столика и взялся за
графинчик. Разлил из него поровну и подержал горлышко
на стопкой Пот„ртого, чтоб последние капли стекли ему.
  Пот„ртый следил за его рукою. Хозяин это заметил и потряс
графинчиком - хоть ничего уже и не вытряс.
  Они опять выпили, отхлебнули ж„лтенького, после чего
подобрели друг к другу, и Пот„ртому, верно, уже неловко
было за свой вопрос.
  - Но ты ж не скажешь, что я живоглот был, - сказал
хозяин. - Тебя, например, я хоть раз тронул?
  - Меня - нет.
  - Вот. Потому что ты главное осознал. Раз на тебя
родина обиделась - значит, у ней основания были. Зря -
не обижается. А раз ты осознал - вс„, для меня закон, ты -
человек, и я к тебе - человек. Ну, прикажут тебя тронуть -
другое дело, я присягу давал или не давал? Но без приказа...
  Ты меня понимаешь?
  - Я тебя, брат, понимаю.
  - И хорошо. А на этих - мы клали, они этого никогда
не осознают. И нас с тобой не поймут. А мы друг друга -
всегда, верно? Вот я почему с тобой сижу.
  Пот„ртый наконец-то не выдержал хозяева взгляда или
устал пререкаться, но опустил глаза.
  Устал и Руслан ждать, когда на него обратят внимание в
шуме и толчее буфета. Входившие и выходившие задевали
его, он сиротливо прижимался к стене - покуда не
сообразил, чем себя занять и быть полезным хозяину:
  [77]
охранять его чемодан и мешок и брошенную на них шинель.
  Мягко упрекнув хозяина в душе - за неосмотрительность,
он важно разл„гся подле, занял ту позицию, которая
внушает нам уважение к четверолапому часовому и не
позволяет не то что задеть его, но подойти ближе, чем на
шаг. И тем ещ„ хороша была позиция, что позволяла
спокойно любоваться лицом хозяина. Его чуть портили
капельки, выступившие на лбу и на верхней губе, но вс„
равно оно было прекрасное, божественное!
  Руслан давно заметил, что лица хозяев, самые разные,
чем-то, однако, схожи. Лицо могло быть широким или
узким, могло быть бледным, а могло и смуглым, но
непременно оно имело тв„рдый и чуть раздвоенный
подбородок, плотно сжатые губы, скулы - ж„стко
обтянутые, а глаза -честные и пронзительные, про которые
трудно понять, гневаются они или смеются, но умеющие
подолгу смотреть в упор и повелевать без слов. Такие лица
могли принадлежать только высшей породе двуногих,
самой умной, бесценной, редчайшей породе, - но вот что
хотелось бы знать: эти лица специально отбирает для себя
Служба или же она сама их такими делает? С собаками
было проще: ч„рный Тобик с белым ушком, прижившийся
около кухни, тоже как будто служил, иначе б его кормить не
стали, но за вс„ время таинственной своей службы и на
вершок не прибавил в росте, не изменил окраса, да и
характера не изменил - вс„ таким же оставался
попрошайкой и пустобр„хом; он даже на мух лаял, а
лагерникам - которые только и мечтали изловить его да
зажарить на костерке -через проволоку посылал приветы
хвостом. Собак, ясное дело, отбирают, всех ведь их,
караульных, не с улицы позвали, привезли из питомников, а
как с хозяевами - оставалось загадкой. Но в одном Руслан
не сомневался: с таким лицом хозяин мог бы не тратить на
Пот„ртого столько слов, а тому давно уже следовало встать
руки по швам и отправиться на работу.
  - Куда путь держишь, сержант? - опять заговорил
Пот„ртый. - В город какой или же к себе, в деревню?
  - Домой, - отвечал хозяин как бы в раздумье. - В
городе-то чо хорошего? И отдохнуть охота.
  - Это понятно. Ну, а делом каким?.. Ты уж, поди,
позабыл, как и вилы держат.
  - На кой мне вилы? Я свои вилы подержал,
семидесятидвухзарядные. Считай, полтора твоих срока
оттрубил,
[78]
так мне за это пенсия - как у полярного л„тчика. Который
мильон километров налетал.
  - Это хорошо. Да денежки-то не лечат. Я б на тво„м
месте только б сейчас и уродовался. Живо помогает.
  Хозяин уставился на него неподвижным взглядом.
  - Я думал, мы об этом договорились. И кончили. А ты,
значит, так: сидишь со мной и подкалываешь? Это -
неуважение называется.
  - Тебя-то не уважать, сержа-ант! - засмеялся
Пот„ртый. - Да чему ж меня столько годков учили? Ну, не
огорчайся, воскреснешь ещ„ душой. Молодость, вся жизнь
впереди!
  И с этими словами он выкинул штуку, которая могла бы
ему стоить жизни: перегнулся через столик и хлопнул
хозяина по плечу. Руслан вскочил и кинулся -
стремительно, почти бесшумно, только шваркнув когтями
об пол.
  Мгновенно обернувшись, хозяин успел опередить его,
выбросив навстречу кулак. Удар приш„лся в челюсть и
задел по носу. Руслан едва не покатился с воем, но устоял,
не показал врагу, как ему больно, а зарычал грозно в его
сторону, почти не видя его из-за слез.
  - Бох ты мой, - удивился хозяин. - Это ты, падло?
  Что, по буфетам уже промышляешь?
  Руслан, вс„ ещ„ ворча, пот„рся носом об его колено,
стало полегче, а когда погладил хозяин, то и совсем прошло.
  - Твой такой? - спросил Пот„ртый. Он даже не успел
испугаться.
  - Какой "такой"? Обидчивый? Это точно, мы друг
дружку в обиду не да„м. Правда, Руслаша? Так бы мы этого
ухайдакали - будь здоров!
  Все в буфете смотрели на Руслана, как будто фокуса от
него ждали. А может быть, он вс„ ещ„ был красив, и просто
любовались им, как в прежние дни, когда хозяин им
гордился. Однако ж буфетчице чем-то он не понравился.
  - Гражданин, - заявила она хозяину из полут„много,
плотно накуренного угла, - вы бы вашу собаку страшную
увели куда-нибудь, тут вс„-таки не зона. А буфет вс„-таки. В
общественных местах намордник полагается.
  - Это зачем? - Хозяин улыбнулся ей. - Он его сроду
не
[79]
носил, так обходился. А ты - возьми его себе, хозяйка. Что
плечьми пожимаешь? Он те свой харч отработает, ревизора
на порог не пустит.
  - Мне ревизора бояться нечего. А вас я, учтите, на
полном официале предупредила. Покусает - штраф будете
платить. И за уколы.
  - Слыхал, Руслаша? Учти. Кто тя знает - может, ты
бешеный. Ты ж без справки гуляешь.
  Руслан слегка пряднул ушами, нагнал страдальческую
морщинку на лоб и перемнутся с лапы на лапу. Если и
ждали фокуса, то едва ли увидели его, когда п„с так просто
и так много этим сказал: что даже странно, как можно
говорить о н„м такие глупости, что ему, право, неловко за
эту вздорную бабу, от которой хозяину пришлось из-за него
выслушать неприятное, и что неплохо бы уйти отсюда
поскорее, но он подожд„т, пока хозяин освободится.
  Хозяин, развалясь на стуле, сыто рыгнул и вытащил свой
портсигар. Он чувствовал недобрые взгляды и был
немножко в себе неуверен; в таких случаях закуривание
превращалось у него в целый ритуал: папироса долго
выбиралась, потом ею стучали по крышечке с выколотым
рисунком, дули в не„ с трубным гудением и, хрустко
разминая, вв„ртывали в рот по спирали; хозяин хищно
закусывал е„ своими ровными мелкими зубами и, поджигая,
сводил глаза на кончике, а затянувшись, держал е„ двумя
вытянутыми пальцами на отл„те и выпускал колечко дыма.
  - Вот проблема, - сказал он Пот„ртому, кивая на
Руслана. - И заплатишь - никто не возьм„т. А такие
кадры бегают!
  - Да жалко, что говорить, - ответил Пот„ртый. - То
думали: "Хоть бы вы передохли скорей, тварюги!", а теперь
  - жалко. Прикончили бы их разом, чем так...
  - Ага, именно! Все больно жалостные, гляжу, а
пострелять - другой дядя пускай.
  - Другому дяде, небось, и приказано.
  - Мало мне чо приказано. Кто приказал - уже погоны
засолил и пиджачок меряет. А мне - руки марать? Когда
можно и не марать. Только, видишь, как она, жалость-то?
  Хуже всего выходит.
  Руслан понял так, что хозяин вс„ переживает из-за
вздорной бабы, и носом подтолкнул его руку, лежавшую на
колене. Рука нехотя поднялась, легла на его лоб. Не
[80]
падкий на ласку, не привыкший к ней, он вс„ же ценил эту
единственную, к тому же и очень редкую. Но в этот раз рука
не понравилась Руслану, она была вялой, безвольной и
отчего-то подрагивала, и пахло от не„ этой мерзостью из
графинчика.
  - Ничо, Руслаша, обжив„сси, - сказал хозяин. - А то -
позовут ещ„: обратно служить. Службу-то не забыл? По
ночам, говоришь, снится? У, желтоглазина! Закрой зенки-
то, глядеть страшно!
  Рука медленно прошлась по закрытым глазам Руслана и,
обхватив челюсти, вдруг сжала их ж„сткой хваткой. Клыки,
громко клацнув, защемили губу, от боли даже вспыхнуло
под веками. Но ещ„ сильнее ужалила обида. Что за
привычка была у них, у таких умных хозяев, - непременно
хватать рукой. Собаку - за морду, человека - за лицо. У
них это длинно называлось: "Я те щас смазь сделаю,
поговори у меня!", но делалось коротко, ни собака, ни
человек не успевали отшатнуться. А потом долго не могли
опомниться. Вот так однажды хозяин сделал одному
лагернику, который с ним пререкался и не спешил в строй, а
потом - стоял оглуш„нный, с бледным, сразу вспотевшим
лицом. С его носа упали ст„клышки, которые этот лагерник
очень любил, часто на них дышал и протирал платком, -
теперь он за ними даже не нагнулся, хотя хозяин ему
напомнил: "Подбери глаза!" - и сам же их ему подбросил
носком сапога. Вот что он чувствовал тогда на сво„м лице,
этот человек, когда ш„л в строю, спотыкаясь, как слепой, а
потом с криком бежал по полю, упущенный несчастным
Рексом.
  - Не тискай, - сказал Пот„ртый. - Вот ч„рт какой,
ведь тяпнет же - ну, прав же будет!
  - Много ты про него понимаешь, - засмеялся хозяин. -
Нас ведь с Руслашей служба спаяла, правду говорю?
  Рука опять легла на лоб, гладила его, трепала за ухом, а
Руслан едва сдерживался - так хотелось ему сбросить е„ и
истерзать. Не впервые он чувствовал это желание, при всей
любви к хозяину, и сам же его страшился, и долго потом
переживал, как могло ему такое прийти в голову. Но сейчас
и другое ему пришло - озарение, догадка, отчего тогда
Рекс упустил того лагерника: да ведь не мог он ничего
предчувствовать заранее, потому что и сам человек не знал,
что он через секунду сделает!
  Высвобождаясь от ненавистной руки, он медленно -
[81]
трудным поворотом головы, сумрачным из-под широкого
крутого лба взглядом - обв„л сидевших в буфете, поднял
немигающие глаза к хозяину. У них на столе оставалась еда,
они с нею не торопились, но смолоду Руслан был жестоко
отучен просить - и не на еду он смотрел, ничего не просил
этот тяж„лый взгляд, в котором лишь дурак или незрячий не
смогли бы прочесть: "Ты нехорош сегодня, хозяин. Ты
плохо шутишь. А мы ведь среди чужих".
  Пот„ртый вдруг сморщился горестно, схватил со стола
кусок хлеба, положил на пол. Руслан этого никак не
заметил, не покосился.
  - Ага, взял! - ухмыльнулся хозяин, очень довольный. -
Всю жизнь он мечтал твоим хлебушком попитаться. На ч„м
тогда держава стоит!
  - Ладно, держава... Сам ему дай.
  Посетители буфета опять, верно, ждали фокуса,
нехитрого, но обреч„нного на успех. Неизменно умиляются
наши сердца, когда младший наш брат проявляет зачатки
разума, так самоотверженно насилуя свою природу: не
принимая пищу от чужих и тут же хватая е„, давясь от
жадности, с ладони хозяина. Но в этот раз фокус вышел ещ„
занятнее, чем ожидался: хлеб так и не покинул дарящей
руки, п„с лишь взглянул на него и отодвинулся -осторожно,
чтоб не повалить ненароком державу.
  - Ага! - возликовал Пот„ртый. - И ты ему нынче -
никто, понял?
  - Ты чо это? Брезгуешь? - спросил хозяин. Розовость
медленно отливала с его лица. - Уже где-то обожраться
успел? Быстренько ты! Ну-кось, - он положил кусок на
пол, - подбери. Кому сказано?
  ~ А вы, гражданин, там не разбрасывайте, - опять
вмешалась буфетчица. - Ещ„ мне дело: за вашими
собаками подбирать!
  - Зачем? Он - возьм„т. Ещ„ как возьм„т.
  Уже с побелевшими скулами, но вс„ ухмыляясь, хозяин
сам подобрал хлеб, нашарил вес„лыми глазами вилку.
  Макая е„ в баночку и ляпая на хлеб, стал густо по всему
куску намазывать горчицу.
  - Не надо, - попросил Пот„ртый. Попросил кто-то и в
очереди у буфета:
  - Сержант, не дури.
  - Нельзя, - объяснил хозяин. - Чтоб он моей команды
[82]
не выполнил - это нельзя. Не бойсь, он уж сам знает, что
допустил провинность, с первого разу не подчинился.
  Значит, отвечать надо. А он - службе верный: он те щас
покажет, какая у него верность. С чем е„ едят... Весь запас я
у тя использовал, хозяйка!
  Он разломил кусок пополам и сложил его - намазанным
внутрь.
  - Кушать, Руслан, кушать. Взять, говорю! Мужчина в
кожаном, сидевший спиной к хозяину, повернулся, блестя
белками скосившихся глаз.
  - Ты, часом, не сбесился?
  - Я те щас поговорю, "сбесился", - сказал хозяин. -
Смотри, куда смотрел!
  Кожаный, однако, не повернулся обратно. Сидевшая с
ним женщина в сером платке, кормившая с ложечки
реб„нка, положила ложечку и прикрыла глаза реб„нку
ладонью.
  - Толя, не связывайся, - попросила она. - Ты ж
знаешь, как с ними связываться. Мы на это смотреть не
будем.
  Но сама вс„-таки смотрела, морщась и кусая губы. И весь
буфет смотрел и роптал:
  - Не мучай собаку, конвойный!
  -Живоглот, привыкли там измываться...
  - Бухой же, разве не видно?..
  - Хоть бы отнял кто...
  - У него отнимешь! Тебя же ещ„ и порв„т... Кусок в
неверной руке хозяина качался перед Русланом.
  - Ведь возьм„шь же! Сам знаешь - возьм„шь! Что знал
Руслан об этом запахе? То, что и полагается знать
караульному псу, которого с этих-то угощений и начинают
учить уму-разуму. Однажды утром его - ещ„ не пса, а
подп„ска - выводят перед корм„жкой в прогулочный
дворик, и куда-то на минутку отлучается хозяин, сказав:
  "Гулять, гулять", - и тут-то как раз происходит
удивительная встреча. Как из-под земли является
Неизвестный, в телогрейке и сером балахоне поверх. В
длинном рукаве у него что-то спрятано, он показывает -
что, протягивает к самому твоему носу. Пахнет так дивно,
что пасть переполняется слюною. Ах, вс„ не так просто! От
его одежды разит причудливой вонью барака, про который
уже известно собаке, что там - "фуки!", там - "злые
живут!", и уже высказано ею по этому поводу
категорическое "Ррр!" Но -
[83]
солнышко греет ей голову, утренняя истома в е„ душе и
сладостная уверенность, что вс„ в е„ жизни преотлично
складывается. И так беден наш изобильный мир, что вс„
живое ценит еду, борется за не„ - ещ„ в слепоте, у сосцов
матери. Ценит, наверное, и человек, если не швыряет
наземь, а на ладони протягивает с улыбкой - как дар, цены
не имеющий. И, одарив его в ответ улыбкою глаз, взмахом
хвоста, собака бер„т кусок в зубы. В зубах он ещ„ приятнее
пахнет, душистая пряность щекочет н„бо, чудесно
пощипывает язык, не разжевать - нет возможности, и она
жу„т, ещ„ качая хвостом, ещ„ не заслезившимися глазами
благодарит Неизвестного, который так скромно удаляется.
  В следующий миг ей кажется, что в пасти у не„ - пожар, ей
туда натолкали горящей пакли, от которой не освободиться
теперь никак, не выхаркнуть в мучительном кашле, вс„
обожжено пламенем, и дым съел глаза. Она слышит смех
убегающего и свирепеет от обиды; злоба пересиливает
муки, бросает в погоню, а тот и не спешит удрать, он
протягивает свой длинный толстый рукав, в котором вязнут
клыки... Ничего не подозревающий хозяин приходит
наконец; можно ему пожаловаться, он вс„ пойм„т, пожалеет,
даст попить вволю, накормит вкуснотой необыкновенной. И
вс„ забудется? Пожалуй, что и забылось бы, если б эти
лагерники не предпринимали новых козней, всякий раз
похитрее. Но никакая новая их каверза так не поразит, как
первая, от которой уже сделала собака свой маленький
шажок к истине: вс„, что не из рук хозяина, - мерзко,
ядовито, греховно, даже если и хорошо пахнет.
  А теперь и из этих рук ему предстояло взять отраву. И он
знал, что прид„тся взять. Он всяким видел лицо хозяина, но
никогда не видел жалким. Шутка затянулась, хозяин уже и
рад бы е„ прекратить, но именно этого хотели чужие, а он
их ни за что не мог послушаться. В другом месте и Руслан
выказал бы неповиновение, он знал свои права и умел о них
напомнить: тихим, но грозным ворчанием, не разжимая
пасти и полузакрыв глаза, превратясь в глыбу, которую ни
окриком, ни бить„м не расшевелить. Перед чужими это
нельзя - и, как ни глупа шутка, Руслан е„ должен был
поддержать. Нехотя разжав клыки, он принял этот кусок с
ладони, скосив глаза - куда бы отнести и положить.
  Хозяин обеими руками взял его за челюсти и с силой
сомкнул. Руслан д„рнулся, но руки держали крепко, и ско-
[84]
ро он почувствовал жгучую боль в д„снах, нат„ртых снегом.
  Он попытался разжать челюсти, вытолкнуть отраву языком
  - вс„ только хуже вышло, пламя охватило язык и н„бо,
даже в уши проникло звенящим шумом. Весь сумрачный,
завешенный табачной синевою буфет и розовое лицо
хозяина расплылись и потекли обильными едкими слезами.
  Чтобы не длить пытку, он стал судорожно глотать, а пламя
только пуще разгорелось в брюхе, и без того сжигаемом
голодной тошнотой. До смерти испуганный, ставший сразу
беспомощным, больным, он уже и не помышлял,
вырвавшись, искусать эти руки, а только пятился от них,
скользя когтями по полу, и одно держал в голове -то, что
владело всеми его предками, измученными раной или
болезнью: уйти, уползти куда-нибудь - в т„мное логово, в
подворотню, в лесные заросли, в камыши или густую траву
  - и там перемучиться или издохнуть, наедине со своей
болью.
  Чьи-то другие руки отняли его наконец у хозяина, рванув
за ошейник, и Руслан тотчас двинулся наугад - туда, где
свет, откуда тянуло морозным воздухом, жадно втянул его
всей грудью вместе с огн„м и задохнулся, зад„ргался в
изнуряющей икоте.
  - Ладно, Руслаша, помиримся, - услышал он голос
хозяина, непривычно ласковый и точно вязнущий в вате. -
Куда пош„л, ко мне!
  Руслан оглянулся, вздрагивая, обв„л слезящимся
взглядом весь буфет. Лица расплывались, дрожали,
двоились; среди них он едва различил хозяина - нет, сразу
двух хозяев, одинаково улыбавшихся виновато, одинаково
розовых, мутноглазых. Одним и тем же голосом оба они
скомандовали: "Ко мне, Руслан!" - и он силился понять, к
которому же из двух он должен подойти. Кто был прежний,
любимый хозяин, а кто - предатель, на которого следовало
зарычать и кинуться? Он так и не понял этого и решил
оставить обоих.
  Уже за порогом он услышал, как там опять начали
роптать на хозяина, и кому-то он отвечал, срываясь на крик:
  "Знаю, что делаю, не в сво„ дело су„сси! Его отучать
надо. А то все жалостные, а чтоб убить - ни у кого жалости
нету!" Руслан постоял в раздумье: они там могли и напасть
на хозяина, а ведь он, помнится, сидел без автомата. Но ещ„
в первое снежное утро не зря заподозрилось, что не нужны
ему больше ни его оружие, ни Руслан, теперь это
[85]
лишь подтвердилось горько и унизительно. Ему, хозяину,
лучше знать, как ему дальше жить. Да никто и не решился
напасть.
  С опущенной головою Руслан прош„л опять всю залу,
осторожно сош„л с крыльца и двинулся вдоль заиндевевшей
стены, стараясь держаться к ней вплотную. Завернув за
угол, он взял в зубы немного снега - д„сны заныли от
холода, но и огонь стал утихать. Он обронил льдистый
комок с налипшим хлебом и сгустками горчицы и шумно
выдохнул остатки пламени. Однако икота вс„ мучила его, он
чувствовал себя больным и искал, где бы укрыться.
  Тропинка привела к помойке, где наш„л свой конец
одуревший от голода Гром, за нею стояла дощатая, изжелта-
белая уборная, и вот тут, между ними, в тесном закутке он и
ул„гся, положив морду на лапы. Вонь ему не мешала, он е„
и не слышал сейчас, зато дышало теплом от уборной и
мусорного ящика, и скоро Руслан угрелся, перестал
ворочаться, только чуть вздрагивали его брови, когда
слышались чьи-нибудь голоса, скрежет шагов по снег