е было - прескверно. И как ещ„ может
быть собаке, привыкшей спать в тепле на чистой подстилке,
привыкшей, что е„ мыли и выч„сывали, подстригали когти,
смазывали ранки и ссадины, - пишась всего этого, она
быстро доходит до того предела, до которого не опустится и
бродяга, бездомный от рождения. Бродяга себе не позволит
спать посреди улицы, да ещ„ под колесом стоящего
грузовика - Руслан именно так спал, и чудом его не
раздавили. Бродяга избежит греться на кучах паровозного
шлака - Руслан это делал сдуру, и в несколько дней
свалялась, полезла его густая шерсть, над„жнейшая защита
от холода, а лапы покрылись расч„сами и порезами. Он с
каждым дн„м обтр„пывался, тощал, себе самому делался
противен. Но глаза горели вс„ ярче - неугасимым ж„лтым
огн„м исступления. И каждое утро, проверив караул на
платформе, он убегал к лагерю.
  За вс„ время никто из собак не бегал с ним. Ещ„ в первый
день, выпущенные из кабин, они обшарили всю зону и
лагерь и поняли, что хозяева давно отсюда ушли и что одна
надежда их увидеть - отправиться по цепочке Руслановых
следов, которая и привела к платформе. Руслан оказался
счастливее, его хозяин ещ„ оставался в зоне, и
чувствовалось это не нюхом даже, а сверхчуть„м, верою
необъяснимой, но и не обманывающей - как и
представление о живой добыче.
  Что станется, если и он уедет, Руслан даже думать
боялся. Тогда, наверное, незачем станет жить. Потому что
вс„, в общем-то, складывалось скверно. Да, служба нес„тся,
голод ещ„ не заставил собак забыть о ней, но с некоторых
пор при встречах с ними замечает Руслан - они его
сторонятся, воротят угрюмые морды, а когда он
приближается к стае - тут же расходятся. К тому же иным
уда„тся и выглядеть не такими отощавшими, как он, -
небось, не побрезговали падалью или помойкой, а может
быть, - но как ужасно это заподозрить! - уже кое-кем
соверш„н величайший грех: напросились на другую службу,
во дворы, и были приняты, и берут теперь спокойно - из
чужих рук! Но разве забыли они, разве не учили их: сегодня
не отравили - отравят завтра, но отравят непременно!
  И подозрения его подтверждались. Как-то он встретил
Альму, они столкнулись нос к носу на углу двух заборов, и
оба растерялись от этой встречи. Он не ждал увидеть е„
такой сытой, хол„ной, вес„лой, переполненной какими-то
[68]
своими радостями. Ему вспомнилось, кстати, что она давно
уже не появлялась на платформе. Альма тоже была
поражена, но тут же сделала вид, что не знает такого. А
следом выскочил из ворот кривоногий гладкий кобель,
угольно-ч„рный и с белыми надглазьями, и побежал с нею
рядышком по улице. И Альма ему, уроду, позволяла
покусывать е„ в плечо. Должно быть, она что-то сообщила
ему на бегу - кобель обернулся к Руслану толстой
отвратной мордой и нагло ощерился. Это он угрожал -
находясь на приличном расстоянии и под защитой своей же
подруги! Руслан отвернулся с презрением и побр„л своим
пут„м.
  Альма его не признала! А не дальше как позапрошлой
весной хозяева сводили их вместе в углу двора, освободив
от всякой службы - ради той особой, которой они
придавали большое значение. На это время даже клички у
него с нею переменились, хозяева их звали Жених и
Невеста. Что вышло из этой службы, он никогда не узнал и
долго потом не видел Альму, но совместное задание
сблизило их необычайно; встречаясь после этого на
большой Службе, они тянулись друг к другу, сколько
позволяли поводки, и всячески выказывали расположение и
приязнь. Он надеялся, что скоро их опять сведут вместе, но
хозяева решили иначе: привезли ей откуда-то другого пса.
  Кажется, впервые в жизни Руслану хотелось себе подобного
загрызть до смерти, но с тем псом он так и не встретился,
даже имени его не узнал.
  А с этим шпаком белоглазым и связываться не стоило, до
того вс„ выглядело жалко и противно.
  В другой раз он напал на след Джульбарса, старейшего в
их стае. След прив„л в сырую вонючую подворотню и
дальше во двор, завешанный бель„м и заваленный дровами.
  Здесь Руслан просто оторопел, увидев Джульбарса лежащим
на грязном половике, возле поленницы дров, - с таким
видом, будто он охранял е„! С точки зрения Руслана,
охранять эту дурацкую поленницу было то же, что охранять
воду в реке или небо над головою; она не представляла
никакой ценности, ценность могли представлять только
люди. И хоть бы он просто дрых у поленницы, но этот
свирепейший из свирепых, этот п„с-громила, с распаханной
шрамами мордой, ещ„ и вилял хвостом, угодливо осклабясь.
  Кой там вилял! - просто лупил по дровам в припадке
подхалимажа. И кому же предназначались его
[69]
восторги? Какому-то заморышу в белой овчинке без
рукавов, который там с чем-то возился около сарайчика, с
машин„нкою о двух кол„сах. От не„ и машиной-то не пахло,
гадостью какой-то - чуть-чуть бензина и масляная гарь. И
скорее этого недокормыша с впалыми щеками можно было
за лагерника признать, и то - хорошенько обвыкшегося в
зоне, но уж никак - за хозяина!
  А знать бы и недокормышу, что за подарочек Джульбарс,
ему бы не с машин„нкой возиться, а побыстрее лом в руки.
  Он кусал кого ни попадя, хоть своих же собак, хоть
лагерников, он день считал пропащим, если кому-нибудь не
пустил кровь. Стоило человеку не то что шагнуть из строя, а
оступиться, шатнуться от усталости, - собака же различает,
когда нарушение неумышленное, - Джульбарс его тут же
хватал, даже не зарычав предупредительно. Заветная была у
него мечта - покусать собственного хозяина, и он таки е„
осуществил - придравшись, что тот ему наступил на лапу.
  Момент был серь„зный, все собаки ждали, что наконец-то
эту сволочь отправят к Рексу, да и сам Джульбарс на лучшее
не надеялся, но надо признать, пов„л себя удивительно:
  когда хозяин наутро приш„л к нему, весь перебинтованный,
Джульбарс его поприветствовал как ни в ч„м не бывало и
прош„лся туда-сюда по кабине, показывая, как он ужасно
хромает. И вс„ ему сошло, даже заработал три дня отдыха.
  Должно быть, хозяева сочли его правым или уж таким
ценным, что без него Служба развалится. Ведь он всем
собакам был пример: неизменный "отличник по злобе",
"отличник по недоверию к посторонним". Кто б
заподозрил, что он и повилять умеет чужому!
  Руслан подош„л и л„г напротив отступника, глядя ему в
глаза неистовым взглядом. Джульбарс, хоть и застигнутый
врасплох, не слишком, однако, смутился. Разика два он ещ„
лупанул по дровам и зевнул, показав бугристое ч„рное н„бо
  - предмет гордости, знак неутомимого кусаки и бойца.
  Зевнул в такую сласть, что даже слезы выступили на его
кабаньих глазках, из коих один по причине шрама
открывался не полностью, а покуда смыкал челюсти да
склеивал черно-лиловые губы, его перепаханная морда
успела состроиться в гримасу сострадания. Удручало его -
состояние товарища, немощь тела, растерзанность души.
  "И чего психовать-то? - спрашивал взгляд отступни-
[70]
ка. - Жить же надо, старик. Думаешь, неохота мне ляжку
этому хиляку обработать? Так ведь жрать не даст, прогонит.
  Тут тебе не зона; где выдай, что положено, не повиляешь -
не съешь".
  "И это теперь твоя служба?" - спрашивал неистовый.
  "Э, святого не трогай! На службу-то я как штык
являюсь".
  И его правда была, на платформу он приходил, и по два
раза на дню. И как не прийти, когда клыки чешутся. Если
бы поезд приш„л, то-то б им было работы!
  "А ежели честно, - отступник уже наступал, - то где
она, твоя служба? Кто нас на не„ посылал? И поч„м знаешь
  - может, она вообще не верн„тся?"
И теперь отступал неистовый:
  "Как это может быть? Она верн„тся! И тогда не простят
таким, как ты".
  "А вот уж не беспокойтесь! Первыми позовут. Потому
что, когда она будет, ты-то уже околеешь. А и выживешь -
так сил не останется служить. А я, погляди-ка, псина в
порядке, в мясе, в теле!"
Неистовый закрыл глаза. Не было у него сил долее
препираться. И странно, он почувствовал правоту
отступника - может быть, и спасительную для всех. Ведь
помнилось, как этот же изменник однажды всех выручил, от
смерти спас... Руслан встал и побр„л со двора. А в
подворотне оглянулся на новый стук: намозоливши себе
хвост дровами, "отличник по злобе и недоверию" трудился
теперь на мягком половике. Перешагнув высокий порог
калитки, неистовый брезгливо отряхнул лапу. И не знал
Руслан, - а мы, грамотные, знаем ли? - что наше первое
движение к гибели всегда бывает брезгливо
перешагивающим через какой-то порог.
  В этот день он многое ещ„ узнал, чего бы лучше не знать.
  Да, попросились уже во дворы - почти все, - и были
приняты и накормлены, а до следующей корм„жки успели
показать, что умеют. Начали с курятников, это попроще, а
кто и с живности покрупнее. Дик, успевший половину
кабанчика сожрать, пока не застигли, теперь хранит
отметину от железного шкворня - на морде, где е„ и не
залижешь как следует. Курок сам себя наказал: таща с
плиты мясо, прямо из кипящей кастрюли, опрокинул е„ на
себя - полголовы и грудь остались без шерсти, таким его и
прогнали
[71]
за ворота. Затвору, правда, удалось бежать с гусем в зубах, а
как вернуться теперь, когда новый хозяин ему издали
показывает кочергу? В одном дворе, где всех собак
привечают, кто ни попросится, взяли сразу двоих - Эру и
Гильзу, так эти неразлучницы с того начали, что
разодрались меж собою из-за кобелька, равно притязавшего
на обеих, а помирившись, дружно его загрызли - только
что не до смерти, едва успели у них отнять. Тоже выгнаны.
  А кто не выгнан - потому что не приняли или не
попросился? Гром, решивший своим пут„м идти в жизни,
приш„л к помойке у станционного буфета, нажрался
тухлятины - и теперь, безгласный, см„рзшийся, лежит в
яме неподал„ку, политый изв„сткой. Глупая Аза придумала
кошек промышлять -грех невелик, Руслан бы ей и простил
его, сам отведавший мышатины, но никакого же опыта
работы с кошками, не знала даже, что эту тварь ни в коем
случае нельзя в угол загонять, - да никого нельзя! - и
кошачья лапка вмиг ей съездила по глазам. Кошку она
задавила, но глаз вытек, а другой гноится, еле она им видит,
с ума сходит от боли. Скверно, вс„ скверно! И не то
особенно худо, что устали ждать. Устали - верить.
  
  
  
  Оглуш„нный, раздавленный всеми этими несчастьями, он
лежал, вытянувшись попер„к тротуара, закрыв глаза.
  Прохожим он казался околевающим; в таких случаях
человечество разделяется на два потока - одни тебя
обходят с опасливым состраданием, другие же, сердцем
покрепче, просто перешагивают. Он не замечал ни тех, ни
других, прислушиваясь к боли, ж„гшей ему брюхо и д„сны,
нат„ртые снегом. В последнее время он часто ел снег - от
жажды и от голодной тошноты. Вдруг он вспомнил, что
сегодня не бегал к лагерю. И страшно ему стало, что он
только сейчас это вспомнил, а перед этим надолго упустил, -
страшно, как перед неведомым наказанием. Голод повредил
его память. Он силился услышать запах того человека, что
совал ему довесок, а слышал лишь запах хлеба. И видел
только хлеб - сквозь сомкнутые веки. А когда захотел свой
дом увидеть - всплыла сахарная косточка, оставшаяся в
кормушке, и с нею рядом - размокший ж„лтый окурок. Но
это и подняло его с тротуара.
  "Вс„-таки надо сбегать, - подумал Руслан. - Так много
накопилось сообщить хозяину!" Ужас как не хотелось ему
отправляться в дал„кий путь - уже близились сумерки, а
[72]
возвращаться предстояло совсем в темноте или ещ„ хуже -
при луне. В темноте он почти ничего не видел, а лунный
свет его чуть с ума не сводил, пробуждая неясные скорбные
предчувствия. В этом смысле Руслан был вполне обычным
псом, законным сыном той первородной Собаки, которую
этот страх перед темнотою и ненависть к луне пригнали к
пещерному костру Человека и вынудили заменить свободу
верностью. Чтобы взбодриться, Руслан стал думать о
косточке, которую, может быть, не выбросил хозяин, а
прибер„г для него, - но в это как-то слабо верилось, так не
бывало ещ„, чтобы кусок, который ты сразу не спрятал, к
тебе же опять вернулся. И он задумался о грехе, о том, что
забыл свои обязанности, - вот пусть проклятая луна и
будет ему наказанием! Ведь всякий грех наказывается, даже
самая малость, это он хорошо усвоил за свой собачий век -
и не видел исключений.
  Кончилась главная улица пос„лка, глухие е„ заборы и
слепенькие окошки, для чего угодно прорубленные, только
не затем, чтобы из них смотреть. Здесь остановило Руслана
какое-то воспоминание - о ч„м-то недавнем, но уже
успевшем расплыться в памяти. А между тем оно не пускало
его дальше и наполняло неясным предчувствием, - но не
скорбным, а радостным. Он заскулил, завертелся на месте,
как щенок, впервые увидевший собственный хвост, и вдруг
замер, широко расставив лапы. Постояв так несколько
мгновений, он опустил голову и медленно побр„л обратно,
веря себе и не веря.
  Вот оно, это место, мимо которого так поспешно он
пробежал, занятый своими мыслями. Это, правда, на другой
стороне улицы, но хозяина-то можно было учуять! Его,
оказывается, привезли на машине, - ч„рт бы пожрал эту
резину, ч„рт бы выпил этот бензин! - но вот здесь он
спрыгнул и потоптался, пока ему подали чемодан и мешок.
  Ну, что в чемодане, того не разнюхаешь, какой-то он
дрянью оклеен, а в мешке - стираное бель„ и мыло
(сиреневое, из офицерского ларька), и ещ„ вазелин, которым
смазывают консервные банки. А здесь он закурил, спичка
ещ„ пахнет дымом и его руками, потом взял чемодан и
вскинул мешок на плечо - вс„ исчезло, остался только след
хозяина, ч„тко впечатанный в снег. Тут уж не спутаешь! У
него немножко кривые ноги и, пожалуй, коротковатые для
его роста, зато ступает он твердо, всей подошвой сразу, как
будто нес„т тяж„лый груз. На н„м сегодня
[73]
праздничные, кожаные сапоги - такие, правда, у всех
хозяев есть, но ведь под сапоги наматываются портянки, а
они (как мы уже выяснили) пахнут его характером. И важно,
что след не петляет среди других, - хозяин вообще петлять
не любит, - вс„ прямо, ни одного отклонения в сторону.
  Теперь прохожие шарахались от Руслана; они его,
охваченного любовью, принимали за бешеного, с цепи
сорвавшегося, и впрямь был он страшен - отощавший до
р„бер, с ж„лтой пеленой в глазах, мчащийся с хрипом и со
звяканьем болтающегося ошейника, - страшен был и его
бег по прямой, к неведомой для них цели. У станции путь
ему преградил медленно разворачивающийся грузовик;
Руслан проскочил под ним, ударившись спиною, но след
заставил его забыть о боли и повл„к дальше, в тепло
раскрытых дверей, в шумную надышанную залу. И здесь, на
слякотном полу, среди пропотевших валенок, гнилой
мешковины, сыромяти ремней, плевательниц с вымокшими
окурками, среди нечистых истомившихся тел, - оборвалась
ниточка, продетая в его ноздри, за которой он бежал, как
бык за своим кольцом. Тщетно он пытался почувствовать е„
спасительную резь, е„ натяжение, - тут ещ„ и едой пахло,
от е„ пряных паров он совсем ошалел. Но вдруг он услышал
  - голос хозяина, неповторимый, божественный голос,
который не звал его, но звучал где-то рядом, и кинулся туда
  - не обходами, а напрямик, через скамьи и чьи-то мешки,
готовый любого порвать, кто б его не пустил к хозяину.
  Однако ему пришлось справиться со своей радостью.
  Ворвавшись в буфет, он только хотел пролаять: "Я здесь!
  Вот он я!" - как увидел, что хозяин сидит за столиком не
один, а с кем-то ещ„ беседует, и подойти не решился. Став
робко у стенки, он разглядывал хозяина и его собеседника
  - суетливого человечка с розовой вспотевшей лысиной, в
сильно пот„ртом пальто и раскиданном по груди косматом
зел„ном шарфе, который то ли рубашку грязную прикрывал,
то ли е„ отсутствие. Руслан разглядывал их обоих
сравнительно, и сравнение вышло в пользу хозяина -
молодого, сильного, статного, совершенно чудесного
хозяина. Он бы ещ„ чудеснее выглядел, если б не забыл
надеть погоны и не сидел бы с расст„гнутым воротом и
закатанными рукавами. Но лицо его вс„ равно было
прекрасное, божественное, с прекрасными, божественными
глазами-
[74]
плошками, и он прекрасно, божественно держался. А его
собеседник был просто отвратителен - с этими
слезящимися глазками, с дурацкой манерой беспричинно
хихикать и чесать при этом всей пятерн„й небритую щеку.
  От них, правда, от обоих попахивало не очень приятно,
даже скорее омерзительно, и источником этой мерзости, как
Руслан заподозрил, был графинчик с прозрачной,
бесцветной, как вода, жидкостью, - но, сделав некоторое
усилие, он наш„л, что от хозяина пахнет гораздо меньше,
совсем чуть-чуть, просто даже почти нисколько не пахн„т, а
вот уж от Пот„ртого - разит невыносимо. Пот„ртый уже
тем не понравился Руслану, что при н„м нельзя было
кинуться к хозяину, но особенно тем, что он разговаривал с
хозяином странно небрежно, не опустив глаз, даже с какой-
то не скрытой усмешкой. Как тот водитель трактора.
  - А ты, гляжу, попризадержался, сержант, - говорил
Пот„ртый. - Ваши-то когда подм„тки смазали!
  Вс„ время он называл хозяина Сержант, тогда как на
самом деле его звали Ефрейтор, и странно, что хозяину это
новое имя больше нравилось. Руслану оно не нравилось
совершенно. Он любил имена, где слышалось "Р", он и сво„
любил за то, что оно с "Р" начиналось, так ведь в Ефрейторе
их было целых два, и так они оба славно рычали, а в
Сержанте и одно-то еле слышалось.
  Хозяин отвечал не сразу, он два дела не любил делать
одновременно, а прежде докончил разливать из графинчика
в стопки - сначала себе, а потом Пот„ртому.
  - Значит, надо, ежели задержался.
  - Ну, ты не говори, коли секрет.
  - Зачем "секрет"? Теперь уже - не секрет. Архив
охранял.
  - Архи-ив? - тянул Пот„ртый. - Наш-то? А как же
теперь он, без охраны остался?
  - Не остался, не бойсь. Опечатали да увезли.
  - Понятное дело. А на кой это, сержант?
  - Чего "на кой"?
  - Да вот - охранять, опечатывать. Сожгли б его в печке
  - и вся любовь. Опять же, и все секреты там, в печке. Зола
  - и только.
  Хозяин смотрел на него с сожалением.
  - Ты чо, маленький? Или так - из ума выжил? Не
знаешь, что он - вечного хранения?
  [75]
  - Вечного ж ничего не бывает, сержант. Ты же умный
человек.
  Хозяин вздохнул и взялся за свою стопку. Тотчас и
Пот„ртый схватился за свою, он только того и ждал.
  - Ну, будем, - сказал хозяин.
  Пот„ртый к нему потянулся со стопкой, но хозяин его
опередил, поднявши свою чуть выше, чем они могли бы
столкнуться, и быстро опрокинул в рот. Медленно убрал
руку и выпил Пот„ртый. Затем они отхлебнули ж„лтенького
из кружек и затыкали вилками в еду. Руслан глотал слюну и
не мог себя заставить отвернуться.
  - Вс„ же ты мне не ответил, сержант, - напомнил
Пот„ртый.
  Хозяин опять вздохнул.
  - Чо те отвечать, с тобой же - как с умным, а ты
детством занимаешься. Ну, какой те пример привести, чтоб
те понятней? Видал ты - пионеры жучков собирают,
бабочек там всяких? Поймают - и на иголочку, а на
бумажке - запишут. Вот те пример: вечное хранение.
  - Да какое ж оно "вечное"? Через год от этого жучка
пыль останется. Ну, через десять.
  - Не пы-ыль! - Хозяин поднял палец. - На бумажке
же вс„ про него записано. Значит, он есть. Вроде его нету, а
он - есть!
  Руслан поглядел на Пот„ртого с укоризной. Палец
хозяина должен был, кажется, убедить его, а он вс„
посмеивался и поч„сывал щеку.
  - Это мы, значит, жучки?
  - Те же самые, - сказал хозяин. Обхватив себя за
локти, он нал„г на столик и смотрел на собеседника с
ласковой улыбкой. - Вот вы разлетелись, размахались
крылышками, кто куда, а все - там остались. В любой час
можно каждого поднять, полное мнение составить. У кого
чего за душой, и кто куда поверн„т, если что. Вс„ заранее
известно.
  - Так мы ж вроде невиновные оказались...
  - Так считаешь? Ну, считай. А я б те по-другому
советовал считать. Что ты - временно освобожд„нный.
  Понял? Временно тебе свободу доверили. Между прочим,
больше ценить будешь. Потому что - я ж вижу, на что ты
свою свободу тратишь. По кабакам ошиваисси, пить
полюбил. А
[76]
в лагере ты как ст„клышко был и печ„нка в порядке. Верно?
  - Да вроде, - как будто согласился Пот„ртый. - Ну,
так