водили   Тео   и   Вилли
(врач-терапевт и патологоанатом). Во всех случаях результат был один и тот
же: некоторые органы почти не отличаются от человеческих,  другие  типичны
для  человекообразных  обезьян.  По  данным   вскрытия   решить   что-либо
невозможно. Особенно смущает вид мозга. Почти такие же извилины, как  и  у
человека. Однако борозды менее отчетливые и  глубокие.  По  мнению  Вилли,
умственное развитие тропи вполне возможно. Есть  все  основания  полагать,
что в этом отношении можно добиться немалых успехов.
   С тех пор как я послал Вам свое последнее письмо, нам  удалось  поймать
несколько самцов, самок и детенышей тропи,  всего  около  тридцати.  Хотя,
пожалуй, здесь не подходит слово "поймать". Мы завлекли их  и  обольстили.
Завлекли ветчиной и обольстили при  помощи  радио.  Ясно,  что  это  самые
смелые экземпляры и в то же время самые отъявленные  попрошайки.  В  конце
концов они начали ходить за  нами  по  пятам  и  прижились  в  лагере.  Мы
поместили их в специальном "загоне", рядом с  нашими  палатками,  но  так,
чтобы их не могли видеть сородичи. Они вполне счастливы  и  не  собираются
никуда уходить.  Ежедневно  несколько  новых  попрошаек-тропи  приходят  в
лагерь и присоединяются к живущим у  нас.  Несмотря  на  решетку,  которой
обнесен "загон", я уверен, они не понимают, что находятся в плену.
   Мы заставляем их выполнять различные тесты, чтобы выявить их умственные
способности. Вы читали в "Человекообразных обезьянах", как это делается, и
знаете, что полученные результаты иногда просто ставят в тупик:  например,
если шимпанзе умственно развит более, чем орангутанг,  и  гораздо  быстрее
решает задачи на хитрость (как схватить  далеко  лежащие  фрукты,  открыть
замок и т.д.), то орангутанг, превращая железный брус в нечто вроде рычага
и  пользуясь  им  для  того,  чтобы  раздвинуть   прутья   своей   клетки,
обнаруживает способность соображать, совершенно неожиданную для животного.
   Наши тропи недалеко ушли от этих обезьян. У тропи более подвижные руки,
напоминающие  руки  пигмеев,  с  длинными,  хорошо   развитыми   пальцами.
Указательным пальцем они часто показывают на  отдаленные  предметы  (чисто
человеческим  жестом).  Однако  их  возможности  весьма  ограниченны.  Они
высекают огонь, ударяя двумя обточенными кремнями  над  лишайником.  В  их
присутствии мы поджигали спичками бумагу. Сначала они  просто  испугались.
Потом любопытство  взяло  верх.  Они  долго  следили  за  нами,  старались
воспроизвести все наши движения, но им понадобилось очень  много  времени,
чтобы  установить  в  данном  случае  причинную   связь.   Наконец   самый
сообразительный из них понял роль спичек. Но  он  никак  не  мог  усвоить,
каким концом надо чиркать. И только  случайно  чиркал  тем  концом,  каким
полагается.
   Но зато отцу Диллигену удалось обучить их пяти-шести английским  словам
- обычным словам трехлетнего ребенка. Первое  слово,  которое  они  смогли
сказать,  было  "хэм"  (ветчина),  затем  "зик"  (музыка),  что   означало
требование включить радио, радио они обожают. Но  это,  по-видимому,  тоже
еще ничего не доказывает. Уже много лет назад, сказал мне Диллиген,  некий
Фэрнес добился таких же результатов от орангутанга. Только время  покажет,
сумеют ли наши тропи превратить эти слова в связную речь.
   Одного из тропи Диллиген научил даже узнавать букву "h", показывая  ему
банки с ветчиной, на которых была написана эта буква. Теперь  тропи  умеет
отыскивать ее среди прочих, говорит "хэм", когда ее видит,  и  даже  может
написать карандашом. Но все это он  выполняет  только  за  вознаграждение,
когда же он сыт, то не знает, что делать с карандашом. Он  не  проявил  ни
малейшего интереса к тем картинкам, которые  рисовал  ему  отец  Диллиген,
впрочем, так же, как и ко всем другим рисункам и фотографиям, которые  ему
показывали. Было ясно, что он их просто "не видит".
   В  этом  отношении  тропи,  следовательно,  ближе  к  обезьяне,  чем  к
человеку. Но в то же время многие факты могли  бы  доказать  обратное.  Их
лица гораздо более выразительные, чем у орангутангов,  на  которых  они  в
общем очень  похожи.  Они  умеют  смеяться,  и,  если  считать,  что  смех
свойствен только человеку, они такие же люди, как и мы с Вами.  Не  берусь
утверждать, что им не знакомо чувство юмора! Другое дело, что они  смеются
над теми же пустяками, что и двухлетние дети.
   Но интереснее всего смотреть, как они обтесывают камни. Если бы  не  их
покрытое рыжеватой короткой шерстью тело, сгорбленное, как у гориллы, если
бы не слишком короткие ноги и не слишком длинные руки - фактически  четыре
руки, если бы, наконец, не срезанная линия лба и не клыки, то, глядя,  как
они работают. Вы вполне могли бы принять их за каких-нибудь  ремесленников
или первобытных ваятелей. Они ударяют по камню  с  необычайной  точностью,
отбивая от него сначала крупные, а потом все более и более  мелкие  куски.
Удары становятся все легче и осторожнее. Они обтесывают камень до тех пор,
пока он не примет формы яйца с острыми концами, чего ни один из нас  здесь
в лагере, вероятно, не смог бы сделать.
   Конечно, странно, что они целыми днями изготовляют эти  камни,  ведь  у
них нет никакой возможности их применить, - я говорю о тех тропи,  которые
находятся в "загоне". Совсем маленькие детеныши  уже  берутся  за  работу,
сначала у них получается не очень ловко, они попадают себе по  пальцам,  а
все вокруг смеются.
   Однажды Диллигену пришла в голову мысль  показать  им,  как  обтесывать
камень при помощи настоящего молотка и долота. Тропи так  и  не  научились
пользоваться долотом, но из-за молотка началась настоящая ссора,  так  как
они  поняли,  что  молотком  камни  обтесывать  гораздо  быстрее.  Другими
словами, усовершенствовать методы работы они способны, но не  в  состоянии
понять,  что  сама-то  работа  бесцельна.  Вроде  крольчих  перед  окотом:
устройте им гнездо - они все равно с прежним рвением  будут  выщипывать  у
себя шерсть, хотя уголок для будущих детенышей уже готов.
   Как видите, Френсис, мы совсем не продвигаемся вперед. Или,  вернее,  я
сам не продвигаюсь вперед, так как,  кроме  меня  (если  не  считать  отца
Диллигена), по-прежнему никого не волнует вопрос, принадлежат ли  тропи  к
роду человеческому.
   На днях я по-настоящему поссорился с Сибилой. Она сказала:
   - Мало  того,  что  этот  вопрос  не  имеет  никакого  смысла,  он  еще
затормозил  бы  нашу  работу.  Наша  обязанность   -   вести   объективные
наблюдения. Если же мы начнем доказывать что-то, вся наша работа полетит к
черту. Вы  рассуждаете,  как  журналист,  которому  важнее  всего  броский
заголовок: "Можно ли считать тропи человеком?" Но науке чужды такие грубые
приемы. Поэтому, прошу вас, отстаньте  от  меня  раз  и  навсегда  с  этим
вопросом.
   Я ответил:
   -  Хорошо.  Но  представьте,  что  завтра  у  меня   появится   желание
поохотиться на тропи. Вы разрешите мне это или нет?
   - Вы просто глупы. Дуг. Вы так же не вправе убивать  их,  как  шимпанзе
или утконосов. Закон охраняет вымирающие виды.
   - На вашем месте я не очень бы гордился  подобным  ответом.  Хорошо,  я
поставлю вопрос по-другому: если бы нам пришлось  голодать,  а  вокруг  не
было бы никакой дичи, кроме тропи, могли бы вы со спокойной совестью  есть
их мясо?
   - Противный человек! - сказала Сибила, поднялась и тотчас же  вышла  из
палатки.
   Но она мне так и не ответила..."



ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Дозволено  ли  христианам   готовить   себе   обед   из   мяса   тропи?
Носильщики-папуасы решают этот вопрос.  Отчаяние  отца  Диллигена  растет.
Лагерь в унынии. Визиты тропи. Их дружба с Цугом, и его спутниками. Первое
отступление  от  научной  объективности.  Акционерная  компания   фермеров
Такуры. Австралийская шерсть и английский конкуренция. Бесплатная  рабочая
сила и проекты технического переоборудования  текстильной  промышленности.
Будут ли продавать тропи как рабочий скот? Второе отступление  от  научной
объективности. Колумбово яйцо. Щекотливое  предложение.  Отец  Диллиген  в
негодовании.

   Как ни странно, именно так встал вопрос в один  прекрасный  день.  Или,
вернее,  в  одну  прекрасную  ночь,  в  ту  самую  ночь,  когда  в  лагере
носильщиков-папуасов необычно ярко запылали костры.
   - Что это они там затеяли? - с удивлением спросил Крепе.
   Дуг увидел, что отец Диллиген поднялся и, не говоря ни слова,  исчез  в
темноте; он направился к лагерю, где при свете горящих костров можно  было
различить десятки темных силуэтов, не  то  кружившихся  в  пляске,  не  то
размахивавших руками.
   - Святой отец беспокоится о своей  пастве,  -  иронически  улыбнувшись,
заметила Сибила. - Они еще не слишком тверды в своей вере.
   В лагере часто подшучивали над отцом  Диллигеном,  пытавшимся  обратить
папуасов в христианство. И в самом деле, несмотря  на  все  его  увещания,
новообращенные продолжали покрывать свои тела татуировкой.  С  той  только
разницей, что теперь среди прочих замысловатых рисунков можно  было  порой
увидеть крест и терновый венец. Подобное кощунство приводило святого  отца
в такую ярость, его громовой  голос  звучал  так  грозно,  что  несчастные
заблудшие овцы в смертельном ужасе застывали на месте.
   Дуг и его друзья замолчали и  стали  прислушиваться,  ожидая  очередной
бури. Но все было тихо.
   Бенедиктинец возвратился бледный и растерянный. Молча, ни  на  кого  не
глядя, опустился он на свое место.
   - Ну как? -  спросил  Крепе.  -  Что  они  там  делают?  Кому  это  они
поклоняются: Вишну, луне или еще кому?
   Но отец Диллиген лишь оглядел всех блуждающим взглядом и, покачав седой
головой, сделал не совсем понятное  движение  рукой,  как  будто  медленно
поворачивал вертел.
   - Они их поджаривают, - произнес он наконец.
   - Кого? Вишну или луну?
   - Нет, тропи.
   Произойди подобное "тропоедство" месяца  на  два  раньше,  ни  один  из
членов экспедиции, кроме Дугласа и бенедиктинца,  конечно,  не  придал  бы
этому большого значения. Отругали бы папуасов, пригрозил бы,  что  накажут
их, если это еще когда-нибудь повторится. А  между  собой  они,  наверное,
даже посмеялись бы, как смеются родители над шалостями своих детей.
   Но за это время отношение к тропи у  всех  обитателей  лагеря,  даже  у
Крепса и Сибилы, значительно изменилось.  Постепенно  равнодушие  и  чисто
научный интерес вытеснила самая искренняя симпатия. Симпатия, а порой даже
неподдельное уважение и сочувствие. Конечно, чувства эти они испытывали не
к тем ласковым, ставшим совсем домашними тропи, которые жили в "загоне" (к
ним они привязались так, как привязываются к прирученным  животным,  таким
милым и верным), а к тем, которые продолжали жить на воле среди скал.  Ибо
вскоре стало совершенно ясно, что их отчужденность объясняется не  столько
трусостью или недоверием, сколько независимым нравом.
   Если первые небольшими группками  с  визгом  и  шумом  сразу  же  стали
толпиться у лагеря, выпрашивая куски ветчины, - той самой  ветчины,  из-за
любви к которой они в  конце  концов  отказались  от  свободы,  -  вторые,
наоборот,  в  течение  нескольких  недель  не  удостаивали  лагерь   своим
посещением.
   Но вот в одно  прекрасное  утро  к  лагерю  приблизился  старый  тропи.
Неторопливо, без малейшего признака страха подошел  он  к  лагерю  и,  как
будто  для  него  в  этом  не  было  ничего  необычного,  начал   медленно
прохаживаться  среди  палаток  с  невозмутимым,   чуть   скучающим   видом
завсегдатая выставок. Его решили не трогать,  сделали  вид,  что  на  него
вообще не обращают внимания. И он с  непринужденностью  парижского  зеваки
останавливался то здесь, то там, разглядывая вещи и людей. Его определенно
заинтересовало белье, сохнувшее на ветру,  казалось,  удивило  присутствие
стоящего в специальном укрытии геликоптера, привел в восхищение работающий
двигатель генератора и совершенно покорил вид бреющихся механиков с лицами
в мыльной пене.
   Наконец отец Диллиген осторожно приблизился к  тропи  и,  остановившись
шагах в десяти, издал  короткий  гортанный  звук.  Старый  тропи  даже  не
вздрогнул, он внимательно посмотрел на святого отца, но не  подал  голоса.
Отец Диллиген, не сходя с места и продолжая улыбаться, снова повторил  тот
же мягкий звук, но так и не добился ответа. Зато тропи, переложив в  левую
руку отточенный камень, который он, по-видимому, прятал в правой, медленно
погладил себя по волосатой груди, как бы желая этим жестом  выразить  свое
миролюбие и кротость.
   Ничего интересного больше в этот день не произошло. Правда, когда тропи
уходил. Дуг попытался предложить ему большой кусок  ветчины,  но  в  ответ
получил высокомерный, подчеркнуто пренебрежительный  отказ.  Дуг  не  стал
настаивать, и старый тропи с величавым спокойствием удалился.
   На следующее утро явилось уже десять или двенадцать тропи. Был ли среди
них вчерашний знакомец? Этого никто  не  мог  бы  сказать.  Тропи  слишком
походили друг на друга,  или,  вернее,  жители  лагеря  еще  не  научились
отличать их друг от друга. Но в одном можно было  не  сомневаться:  пришли
только одни старики.
   Они так  же  невозмутимо  и  неторопливо  осмотрели  лагерь,  напоминая
отставных  чиновников,  впервые  рискнувших  выехать  за  пределы   родной
провинции. Замешкавшийся догонял своих товарищей,  опираясь  при  беге  на
слишком длинные руки, как это обычно делают обезьяны.  Было  заметно,  что
они проявляют далеко не одинаковый интерес к одним  и  тем  же  предметам.
Так, мыльная пена на лицах бреющихся на сей раз не привлекла их  внимания.
И даже работающий двигатель генератора, мимо которого никто из них не  мог
пройти  равнодушно,  воспринимался  также   по-разному:   здесь,   видимо,
сказывались вкусы каждого из них. А один из тропи относился с подчеркнутым
равнодушием  ко  всему  тому,  что  привлекало  внимание  его  друзей.  Он
оглядывался на своих спутников с видом  терпеливого  отца,  который  устал
ждать, пока его сынишка налюбуется витриной игрушечной лавки.
   Тем временем старейшины лагеря - Грим  и  отец  Диллиген  -  уже  ждали
гостей, усевшись по-турецки  прямо  на  землю,  между  двух  палаток.  Они
разложили вокруг себя с десяток консервных  банок.  Тропи  остановились  в
изумлении. Святой отец повторил тот же  короткий  гортанный  звук,  что  и
накануне. Тропи сразу зашумели, залопотали, но не тронулись с места. Тогда
Грим и отец Диллиген поднялись, отец Диллиген, обращаясь  к  тропи,  снова
издал несколько мягких  звуков,  и  они  с  Гримом  скрылись  в  ближайшей
палатке. Увидев, что  посторонних  нет,  тропи  снова  залопотали.  Затем,
благосклонно приняв дары, всей толпой направились к своим скалам,  правда,
двигались они куда живее, чем их флегматичный предшественник.
   С тех пор тропи все чаще и чаще стали появляться в  лагере.  Однако  во
время своих  посещений  они  никогда  не  выпрашивали  подачек.  Напротив,
посещения эти можно было бы, скорее всего, назвать "визитами дружбы".  Да,
именно дружелюбие и любознательность приводили все новые  и  новые  группы
тропи  в  лагерь.  Особой  любознательностью   отличались   молодые:   они
обследовали  лагерное  оборудование  с  жадным   любопытством   мальчишек,
попавших впервые на паровозостроительный завод. Мало-помалу они начали  не
без удовольствия  помогать  жителям  лагеря  выполнять  ту  часть  работы,
которая требовала простого подражания. Примечательно, что  самок  с  собой
они никогда не приводили.
   Однако никто из них не задерживался в лагере надолго. Никто ни разу там
не заночевал. Однажды решили  произвести  довольно  коварный  эксперимент:
открыли двери "загона". Но большая часть  пленников  даже  не  переступила
порога. Те же, которые вышли, вернулись на ночь обратно.
   - Мы подобрали самых бездельников, - заметил Крепе.
   И вот как-то утром Крепе, Дуг и доктор Вильяме (друзья звали его просто
Вилли) решили в свою очередь отправиться в скалы. Им  отплатили  столь  же
учтивым приемом, какой  был  оказан  самцам  тропи  во  время  их  первого
посещения лагеря: то есть хозяева, сделав вид, что не обращают  на  гостей
ни  малейшего  внимания,  позволили  им  спокойно  осмотреть   все   самое
интересное. И через несколько недель между лагерем  и  скалами  наладилось
постоянное движение.
   Крепе и  его  друзья  почувствовали  к  тропи  еще  больше  симпатии  и
уважения, когда увидели, что те живут мирной,  на  редкость  демократичной
общиной. Никаких вожаков,  ничего,  даже  отдаленно  напоминающего  "совет
старейшин". Просто молодые подражали старикам -  учились  так  же  искусно
охотиться,  так  же  осторожно  и  храбро  защищаться  от   общего   врага
(вспомните, как на следующий вечер, после того как экспедиция обосновалась
у скал, лагерь забросали камнями; и хотя нападение больше не  повторялось,
тропи бдительно следили за своими соседями).
   Со временем каждый обитатель лагеря обзавелся  друзьями,  но  отношения
между ними ничем не напоминали  покорной  привязанности  собаки  к  своему
хозяину; это была дружба равного с равным. Молчаливая дружба ради простого
удовольствия побыть вместе: так у  Дуга  появилось  трое  друзей,  которые
почти  не  покидали  его.  Одному  из  них  особенно  нравилось  открывать
консервные  банки  (причем  сам  он,  пока  его  не  угощали,  никогда  не
притрагивался к содержимому), а двое  других  предпочитали  мыть  бутылки,
которые они умудрялись доводить до хрустального блеска.
   Дуг попытался дать каждому из  них  кличку  (сами  они  себя  никак  не
называли), приучить их откликаться на зов, но безуспешно. Он  хотел  также
научить их произносить свое имя, но и эта попытка не  увенчалась  успехом.
Казалось, вообще сама мысль о каком-то разграничении, об индивидуальностях
была им абсолютно чужда.
   Однако - и это сперва показалось странным - прирученные тропи  в  конце
концов  стали  отзываться  на  данные  им  имена,  на  что  отец  Диллиген
совершенно  справедливо  заметил,  что  имена  эти  связывались  у  них  с
представлением о еде и что дело здесь, видимо, как и у собак,  в  условном
рефлексе.
   Он обратил также внимание и на другое обстоятельство: когда кто-либо из
тропи хотел указать на себя, то начинал потихоньку  бормотать,  как  будто
вместе с воздухом втягивал в глубину легких  звук  "м-м-м".  Когда  же  он
хотел указать на другого, то как будто бы выплевывал  сквозь  сжатые  зубы
очень твердое "т-т-т". И святой отец не раз задумывался над  тем,  нет  ли
какой-нибудь связи между этими двумя звуками, вдыхаемым  и  выдыхаемым,  и
словами "мой" и "твой", которые  почти  на  всех  языках  мира  начинаются
первое со звука "м", а второе - с "т" или "д".
   Он утверждал также, что не раз вел настоящую беседу с  одним  из  своих
друзей на языке тропи - если, конечно,  можно  назвать  беседой  отдельные
звуки, при помощи которых  они  сообщали  друг  другу,  тепло  сейчас  или
холодно, стоит день или  уже  наступила  ночь...  Пределом  сложности  был
разговор, в результате которого оба они пришли  к  заключению,  что  огонь
причиняет  боль.  Большего  святой  отец  не  смог  добиться   от   своего
друга-тропи. Впрочем, надо быть справедливым: так же  как  и  тропи  -  от
своего друга Диллигена, ибо при всех  своих  лингвистических  способностях
святой отец не в силах был различать многие едва уловимые звуки.
   Одна только Сибила не завела себе  друзей  среди  обитателей  скал.  Не
потому, конечно, что она испытывала к  ним  отвращение  или  не  могла  бы
добиться их благосклонности; просто по некоторым признакам стало ясно, что
ей не следовало без особой на то надобности встречаться с самцами тропи.
   Что касается папуасов, то они и тропи с первых  же  дней  почувствовали
друг в друге врагов. Между ними чуть  ли  не  каждую  минуту  готовы  были
вспыхнуть драки. Тихие, спокойные тропи сразу же становились  похожими  на
большого  сторожевого  пса,  встретившего