кая  квакерша  возразила,  что  утверждать  -  еще  не  значит
доказать, а другой член комиссии, застенчивый  на  вид  мужчина,  негромко
добавил,  что  было  бы  по  меньшей  мере  неосторожно  отрицать,  что  у
дикарей-идолопоклонников есть Разум: они просто плохо им распоряжаются; их
можно сравнить, сказал он, с банкиром,  который  доходит  до  банкротства,
потому что плохо распоряжается своим капиталом. И все-таки этот  банкир  -
финансист, и финансист куда лучший, нежели любой простой смертный.
   - Мне кажется, - закончил он,  -  что,  напротив,  необходимо  исходить
именно из этого положения: "Человек - животное, наделенное Разумом".
   - А где же,  по-вашему,  начинается  Разум?  -  иронически  осведомился
изящный джентльмен в безукоризненно накрахмаленных воротничке и манжетах.
   - Это как раз нам и следует определить, - ответил робкий господин.
   Но старейшина заявил, что, если только комиссия намеревается дать такое
определение Человеку, в котором будет отсутствовать идея Бога, он, в  силу
своих религиозных убеждений, не сможет принимать дальнейшее участие  в  ее
работе.
   Однако   председательствующий   сэр   Кеннет   Саммер   напомнил,   что
определение, которое  им  предстоит  подготовить,  должно,  как  указывало
правительство,  удовлетворять   людей   самых   различных   убеждений.   А
следовательно, нет никаких оснований опасаться, что  в  определении  будет
отсутствовать идея Бога; однако неправильно настаивать и на  исключительно
теологическом определении, ибо его не смогут признать многие агностики,  и
не только на континенте, но и на самих Британских островах.
   Высокий плотный мужчина с роскошными белыми усами, отставной полковник,
служивший когда-то в колониальных войсках в Индии и прославившийся  своими
многочисленными любовными историями,  сказал,  что  его  мысль  на  первый
взгляд  может  показаться  присутствующим  несколько  парадоксальной,  но,
наблюдая в течение многих лет людей и животных, он пришел  к  выводу,  что
есть  нечто  такое,  что  свойственно  одному   лишь   человеку:   половые
извращения. По его твердому  убеждению,  человек  -  единственное  в  мире
животное,   создавшее,   например,   блестящие   сообщества   на    основе
гомосексуализма.
   Но один из присутствующих джентльменов, фермер  из  Хемпшира,  спросил,
заключается  ли,  по  мнению  предыдущего   оратора,   эта   отличительная
особенность в самом создании этих  блестящих  сообществ  (в  таком  случае
необходимо определить, почему именно человек создает цивилизацию), если же
этот признак - гомосексуализм, то в этом последнем случае он, к сожалению,
должен  сообщить  уважаемому  полковнику  Стренгу,  что  однополая  любовь
нередко встречается у уток как среди самцов, так и среди самок.
   По его мнению, добавил он, комиссия ни к чему  не  придет,  если  будет
придерживаться   "строго    разграниченных"    представлений:    зоологии,
психологии, теологии и т.д. и т.п. Человек -  "сложный"  комплекс,  сказал
он. Он существует лишь в своих  связях  с  окружающими  его  предметами  и
людьми. Это окружение и определяет его так же, как и он сам определяет это
окружение, и это взаимодействие, беспрестанно  возобновляемое,  и  создает
постепенно Историю, вне которой ничто не имеет значения.
   Джентльмен в безукоризненных манжетах оттянул указательным пальцем,  на
котором сверкал бриллиантовый перстень, туго накрахмаленный  воротничок  и
сказал, что его уважаемый  коллега  в  своем  хемпширском  замке,  видимо,
здорово нахватался Маркса. Но если он собирается обратить  в  марксистскую
веру не только членов комиссии, но и весь английский парламент,  то  пусть
запасется терпением. Тут вмешалась маленькая квакерша, тихо  прошептавшая,
что вовсе необязательно быть марксистом,  чтобы  рассуждать  так,  как  их
коллега, но что его точка зрения, хотя практически она и может  показаться
правильной, все равно ничего не дает. Так или иначе,  придется  объяснять,
почему подобное взаимодействие не  происходит  также  и  у  животных.  Раз
история Человека находится в постоянном изменении, чего нельзя  сказать  о
Животных, значит, существует же что-то особое, присущее  только  Человеку,
что и следует определить.
   Сэр Кеннет Саммер спросил, не желает ли она изложить свою точку зрения.
Маленькая дама ответила, что, конечно, желает, тем более что у нее на  сей
счет имеется свое особое мнение. Человек, сказала она, единственное в мире
животное, способное на бескорыстные поступки. Другими словами,  доброта  и
милосердие присущи лишь Человеку, только ему одному.
   Старейшина  не  без  сарказма  осведомился,  на  чем  основывается   ее
утверждение о неспособности животных на бескорыстные  поступки:  разве  не
сама она только что попыталась доказать, что, возможно, они также  познают
Бога? Джентльмен-фермер добавил, что его  собственная  собака  погибла  во
время пожара, бросившись в огонь спасать ребенка. Впрочем,  даже  доказав,
что вышеназванные чувства присущи лишь Человеку, надо еще установить,  как
правильно указала многоуважаемая леди, источник подобного различия.
   Взяв слово, джентльмен в накрахмаленных манжетах заявил, что его  лично
очень мало волнует, будет или нет дано определение Человеку.
   - Вот уже пятьсот тысяч лет, - сказал он, -  люди  прекрасно  обходятся
без таких определений, или, вернее, они не раз уже создавали  концепции  о
сущности Человека, концепции, правда, недолговечные,  но  весьма  полезные
для данной эпохи и цивилизации, которую они вознамерились  создать.  Пусть
же действуют так и впредь. Лишь одно имеет  значение,  -  заключил  он,  -
следы  исчезнувших  цивилизаций,  иными  словами  -  Искусство.  Вот   что
определяет Человека, от кроманьонца до наших дней.
   - Но, - спросила его маленькая квакерша, - неужели вам безразлично, что
целому племени, если, конечно, тропи - люди, грозит рабство или что  из-за
каких-то  обезьян,  если  тропи  -  обезьяны,  могут  повесить   невинного
гражданина Великобритании?
   Джентльмен признал, что действительно, с высшей точки зрения,  ему  это
совершенно безразлично. На каждом шагу натыкаешься на несправедливости,  и
единственное, на что можно рассчитывать, - это сократить их до минимума. А
для того существуют  законы,  традиции,  обычаи,  установившиеся  порядки.
Главное - умело их применять. И поскольку мы не в силах точно  установить,
что такое справедливость и что такое несправедливость, не  так  уж  важно,
будут ли законы чуточку лучше или чуточку хуже.
   Джентльмен-фермер заметил, что, хотя мысль эта, конечно, спорная, лично
он склонен ее принять. Однако он спросил у своего коллеги,  может  ли  тот
дать точное определение Искусству. Коль скоро, по  его  мнению.  Искусство
определяет Человека, надо раньше определить, что такое Искусство.
   Джентльмен  в  накрахмаленных  манжетах  ответил,  что   Искусство   не
нуждается ни в каких определениях,  ибо  оно  единственное  в  своем  роде
проявление, распознаваемое каждым с первого взгляда.
   Джентльмен-фермер возразил, что в таком случае и Человек не нуждается в
особом определении, ибо он тоже принадлежит к единственному в  своем  роде
биологическому виду, распознаваемому каждым с первого взгляда.
   Джентльмен в накрахмаленных манжетах ответил, что как раз об этом он  и
говорил.
   Тут сэр Кеннет Саммер напомнил присутствующим, что  комиссия  собралась
не  для  того,  чтобы  установить,  что  Человек  не  нуждается  в  особом
определении, а для того, чтобы попытаться найти это определение.
   Он отметил, что первое заседание,  возможно,  и  не  принесло  ощутимых
результатов, но тем не менее позволило сопоставить весьма интересные точки
зрения.
   На этом заседание закрылось.


   После следующего заседания члены комиссии выходили из  зала  уже  не  в
столь спокойном состоянии духа. Холеные  усы  джентльмена  в  манжетах  не
смогли скрыть кислой улыбки, кривившей уголки его тонких  губ.  Старейшина
был бледен, щеки его нервически подергивались. И уж не слезы  ли  блестели
за толстыми очками маленькой квакерши? Крупные капли пота выступили на лбу
джентльмена-фермера,  а  полковник  Стренг  нетерпеливо   покусывал   свои
роскошные белые усы. Церемонно раскланявшись друг с другом, члены комиссии
удалились, оставив председателя  сэра  Кеннета  Саммера  наедине  с  сэром
Артуром, и тут сэр Кеннет не без тревоги признался судье:
   - По-моему, сегодня мы сделали еще меньше, чем в прошлый раз.
   Сэр Артур ответил, что и у него сложилось такое же впечатление.
   Тогда сэр Кеннет сказал, что его беспокоит мысль,  возможно  ли  вообще
при столь непримиримых взглядах членов комиссии прийти к...
   Сэр Артур возразил, что он лично не считает их точки  зрения  столь  уж
непримиримыми, как это может показаться на первый взгляд.
   Сэр Кеннет ответил, что, если даже это мнение  несколько  оптимистично,
он все-таки рад был  его  выслушать,  и  в  голосе  его  прозвучало  явное
облегчение. Хотя, добавил он, он не совсем ясно себе представляет...
   - В сущности, - заметил тут сэр Артур, - это весьма отрадный признак.
   - Что?.. Что я не могу себе ясно представить?
   - Да нет, нет! То, что эти взгляды кажутся несовместимыми.
   - Весьма отрадный признак?
   - Конечно. Если бы среди членов комиссии царило единодушие,  они  бы  в
два счета состряпали определение. Неужели,  по-вашему,  такое  определение
могло бы быть приемлемым?
   - А почему бы и нет? Время тут вряд ли поможет.
   -  Не  спорю.  Но  определение  человека,  данное  дюжиной   британских
подданных, незамедлительно пришедших к соглашению, имеет, на  мой  взгляд,
слишком много шансов оказаться определением человека англосаксонской расы.
А от нас не этого ждут.
   - Черт возьми, а ведь вы правы.
   - Тогда как уже сами расхождения во  взглядах  ваших  уважаемых  коллег
приведут к тому, что члены комиссии - пусть в ходе бурных споров, отбросив
все, что их разделяет, - оставят в конечном счете лишь то  скрытое  зерно,
то общее, что есть во всех этих концепциях.
   - Ваша правда.
   - Главное, наберитесь терпения.
   - Да... да... боюсь только, терпения-то мне и не хватит.
   И действительно, сэр Кеннет не отличался особым терпением.
   А потому постепенно, от заседания к заседанию, роли  их  менялись.  Все
чаще и чаще во время дискуссий сэр Кеннет прибегал к помощи сэра Артура. И
вскоре с общего согласия сэр  Артур  стал  фактически  руководить  работой
комиссии.


   Как раз в это время  леди  Дрейпер  познакомилась  с  Френсис.  Однажды
старая леди сказала своей племяннице:
   - А ты ловко прячешь свою подопечную.
   Леди Дрейпер знала, что слова ее попадут в цель.
   - Уж кто-кто, а Френсис не нуждается в опеке! - вскипела племянница.
   - Тогда почему же ты ее прячешь? - продолжала тетка.
   - Я ее вовсе не прячу, но я решила... А разве это  удобно?  -  спросила
она.
   - Что именно?
   - Ну, хотя бы привести ее сюда... Дядя Артур судил  ее  мужа  и,  может
быть, будет судить его опять... Вот я и спрашиваю, удобно ли...
   - Но при чем тут я?
   - Как "при чем"?
   - Разве я буду судить этого простофилю, ее мужа?
   - Нет, но все-таки...
   - Так приведи ее завтра к чаю.
   Прежде чем принять предложение, Френсис побывала  в  тюрьме  у  Дуга  и
посоветовалась с ним. Почему она вдруг понадобилась этой старой даме?
   - Непременно пойди, - сказал Дуг. - Ясно, Дрейпер не будет меня судить.
Будь у него хоть малейшее сомнение  на  сей  счет,  он  не  согласился  бы
участвовать в работе комиссии Саммера. Непременно пойди!  -  повторил  он,
вдруг воодушевляясь. - Много бы  я  отдал,  лишь  бы  узнать,  что  думает
Дрейпер, что происходит в комиссии и что из всего этого получится!
   Через разделяющую их решетку Френсис  молча  смотрела  на  мужа.  Потом
прошептала:
   - Это ужасно, любимый, но я не смею сказать тебе, о чем я думаю.
   - Френсис?.. Но почему же, бог мой?
   - Потому... потому что... во мне происходит такая борьба!.. Я прихожу в
ужас от собственных мыслей. Да, да, в ужас! Я больна от них. И все-таки не
могу не думать.
   - Френсис, я никогда не видел тебя в таком состоянии. Что с  тобой?  Ты
от меня что-то скрываешь?
   Френсис совсем по-детски задорно тряхнула светлыми пушистыми  волосами.
И так же по-детски задорно посмотрела на  Дуга  блестящими,  полными  слез
глазами.
   - Ты, наверное, так же запиралась перед отцом, когда  в  детстве  лгала
ему, - ласково пошутил Дуг.
   Она засмеялась, но по напудренному носику скатилась слезинка.
   - Мне стыдно самой себя, - призналась она.
   Дуг не настаивал. Он смотрел на нее, и  в  его  улыбке  Френсис  прочла
такую доверчивую нежность, что вслед за первой скатилась вторая слеза.  И,
шмыгнув носом,  как  маленькая  девочка,  она  удержала  третью.  И  снова
засмеялась:
   - Тебя это забавляет, но если бы ты только знал...
   - Что же, - сказал Дуг, - я сейчас узнаю.
   И все-таки она никак не могла решиться.
   - Я вовсе не такая сильная, как ты считаешь, - сказала она наконец.
   - Нет, сильная!
   - Да... но не такая, как ты считаешь.
   - Ну полно, - успокоил ее Дуг.
   Она смотрела на него через разделяющую  их  решетку.  Она  смотрела  на
него. Она смотрела на  его  доброе,  чуть  побледневшее  лицо  под  шапкой
рыжеватых волос.
   - Нет, не могу, - проговорила она  с  душераздирающим  вздохом.  -  Это
так... так не к месту!
   - Но тебе будет еще тяжелее, если ты не скажешь мне.
   - Конечно.
   - Тогда я сам скажу тебе, в чем дело, - промолвил Дуг.
   Она открыла глаза и рот, совсем как золотая рыбка в аквариуме.
   - Ты перестала верить в мою правоту, - очень серьезно сказал он.
   - Что ты говоришь! - закричала Френсис.
   Обеими руками она схватилась за решетку, словно собиралась вырвать ее.
   - Не смей, никогда не смей так думать. О Дуг, обещай мне... Никогда!  -
снова крикнула она.
   - От всего сердца  обещаю,  -  сказал  Дуг  со  вздохом  облегчения.  -
Никогда!
   - Ты знаешь, я всегда буду по-прежнему тебя любить и восхищаться тобой,
что  бы  ни  случилось,  даже  если  они  захотят...  если  только...  они
посмеют... утверждать, что ты... Я своими руками сплету шелковую лестницу,
- сказала она, улыбаясь, - и передам ее тебе в пироге. Я  убегу  вместе  с
тобой. Спрячу тебя в пещере. Я смогу  пойти  даже  на  убийство,  лишь  бы
защитить тебя... Ты ведь это знаешь?
   - Знаю. Но?..
   Френсис молчала. Дуг повторил мягко, но настойчиво:
   - Но?
   - Но все-таки это будет уже не то, - прошептала  она  тихо,  однако  он
расслышал.
   - Что же изменится?
   - Я буду любить тебя так же сильно, но любовь моя...  уже  не  будет...
такой... такой кристально чистой.
   - Ты... ты тоже будешь считать меня... убийцей?
   В ответ она лишь утвердительно кивнула головой.
   Дуг замолчал, ему требовалось время, чтобы все понять.
   - Странно, - произнес он наконец.
   И он с веселым любопытством посмотрел на Френсис, будто она сказала ему
что-то очень забавное.
   - А вот я нет, - добавил он.
   Лицо Френсис вспыхнуло огнем надежды и ожидания.
   - Ты нет? Нет? Даже если тропи - люди?
   - Даже, - ответил Дуг. - Я не смогу тебе объяснить сейчас, но я уверен,
что бы там ни говорили, я знаю, что убил всего лишь звереныша. Может быть,
потому, что... в общем... ну вот, если бы... если бы во время войны я убил
немца из Восточной Пруссии, и мне  вдруг  говорят:  "Да,  но,  видите  ли,
теперь это польские земли - значит, вы убили  нашего  союзника".  Но  ведь
я-то знаю, что это не так.
   Френсис задумалась.
   - Нет, это не одно и то же, - вздохнула она.
   Не поднимая глаз, она медленно покачала головой.
   - Твой немец был сперва одним, потом другим. А твой маленький  тропи...
он не был ничем. Он и сейчас еще ничто. Вот когда решат, кем он  был,  тем
он тогда и будет.
   И вдруг ее словно волной подхватило.
   - Не могу больше этого выносить!.. - закричала она. - Ничего не смогу с
собой поделать... если только решат... если только  выяснится,  что  тропи
люди... все равно я  никогда  не  смогу  отделаться  от  этой  мысли...  Я
понимаю, что это возмутительно, условно до глупости, раз... раз сам ты  не
изменишься. Ведь ты, ты останешься точно таким же, но, несмотря на  все...
от того, решат ли люди, что ты убил обезьяну или человека, все  изменится,
и я... я при всем желании не смогу заставить себя думать иначе, чем они!..
   - Знаешь, это даже хорошо.
   - Хорошо?
   - Да... хотя мне самому еще тоже не все ясно и  я,  пожалуй,  не  сумею
объяснить тебе толком, о чем я подумал. Но, во-первых,  это  доказывает...
доказывает, что убийство как таковое не существует. То есть не  существует
само по себе. Поскольку все зависит не от того, что я сделал, а  от  того,
что по этому поводу решат люди, и в том  числе  я  и  ты.  Люди,  Френсис,
только люди. Род человеческий. И мы  так  глубоко  солидарны  с  ним,  что
невольно думаем так же, как и он... Мы не в состоянии думать  иначе,  ведь
только он может решить, что мы такое: я, ты - мы все. И мы решим это  сами
для нас одних - не заботясь о вселенной. Вероятно, именно поэтому я сказал
"хорошо". Остальное, право же, не так уж важно. Я знаю,  мне  будет  очень
тяжело,  если  твоя  любовь  ко  мне  потеряет,  как  ты  говоришь,   свою
кристальную чистоту... Но, в конце концов, мне следовало это предвидеть.
   - Дуг, любимый... - начала Френсис, но к ним подошел надзиратель.
   - Свидание окончено! - сказал он.
   И пришлось  отложить  до  следующей  встречи  то,  что  она  собиралась
сказать.


   Трудно решить, в какой мере изменились или  определились  взгляды  сэра
Артура Дрейпера благодаря своеобразным флюидам, которые возникли между ним
и Дутом через посредство обеих женщин. Отдавал  ли  он  сам  себе  в  этом
отчет? Во всяком случае, Френсис, как и желал того Дуг, находилась в курсе
всего, что происходило в комиссии от заседания к заседанию,  и  передавала
все новости Дугу. Затем она сообщала леди Дрейпер о том,  как  воспринимал
ее рассказы  заключенный.  Старая  леди  на  досуге  размышляла  обо  всем
услышанном и за завтраком допрашивала сэра Артура.
   - Вы намерены пойти сегодня в комиссию?
   - Конечно.
   - Долго ли еще будут эти глупые улитки с  вашего  дозволения  ощупывать
друг друга рожками?
   - Но не могу же я их подгонять, дорогая.
   - На днях Дуглас говорил своей жене,  что  на  суде  после  выступления
капитана Троппа его как  будто  осенило.  А  возможно,  после  выступления
профессора Рэмпола, не помню точно.
   - А может быть, после выступлений их обоих?
   - Может быть. Френсис говорила мне, но я ничего не поняла.
   - Однако оба ученых сказали то же, что и вы: у людей есть амулеты, а  у
животных их нет.
   - Конечно. Ну и что же из этого?
   - Полагаю, что Темплмор извлек из этой мысли кое-какие выводы.
   - А вы?
   - И я тоже.
   - Такие же, как и он?
   - Вполне вероятно.
   - Какие именно?
   Сэр Артур задумался. Как далеко сможет его супруга следовать  за  ходом
его мыслей? Вернее, даже предвосхищать их, подумалось ему, и, так  как  он
не забыл, что именно ее слова дали  первый  толчок  его  размышлениям,  он
пояснил:
   - Отсюда вытекают два положения, взаимно дополняющие друг друга: "Ни  у
одного вида животных нельзя обнаружить,  пусть  даже  в  самом  зачаточном
состоянии, признаков  отвлеченного  мышления.  Ни  у  одного  даже  самого
отсталого племени нельзя не обнаружить,  пусть  даже  в  самом  зачаточном
состоянии, признаков отвлеченного мышления". Не в этом ли кроется основное
отличие?
   - Но, - воскликнула леди Дрейпер, - ведь это то же самое, как  если  бы
сказать: "Нет такого вида среди животных, который обращался бы  к  услугам
парикмахера. И нет такого племени, которое  не  обращалось  бы  к  услугам
парикмахера (какого, это уж дело  другое!)".  Следовательно,  человека  от
животного отличает то, что человек обращается к услугам парикмахера?
   - И это было бы не так уж глупо, как может показаться н