ли  только  догадки,   его
незапятнанная  до тех пор  честность и  негодующий протест;  он не мог  даже
доказать своего  алиби.  Следователю  не  были  еще  известны  открытия Поля
Редона.
     Когда товарищ прокурора передал ему  телефонное сообщение репортера  об
англичанине Френсисе Бернетте, тот только пожал плечами.
     -- Напрасно вы верите вымыслам журналиста! -- небрежно проговорил он.
     Однако товарищ прокурора упорствовал, превозносил ловкость своего друга
и выражал собственные колебания. Следователь возразил на это.
     --  Кто устраивает свою судебную карьеру, тот должен понимать,  что это
дело серьезное, и  не  обращать внимания  на разные  истории,  родившиеся  в
досужих головах водевильных писак.
     -- Прикажите  по  крайней  мере задержать  корзину в кладовой  Западной
дороги!
     -- Хорошо, я  доставлю  вам это удовольствие и  докажу, кстати, что ваш
друг комедиант. Впрочем, вы говорили, что мы завтра утром увидимся?
     -- Да, он назначил мне свидание в суде, в девять часов!
     Читателю  уже  известно, какой  трагический  случай  помешал  репортеру
прибыть  на это  свидание. Целый день  прошел в  напрасном ожидании, так что
следователь   начал  шумно   выражать  свое   торжество  по   случаю   этого
необъяснимого  отсутствия.  На  другой  день  он должен  был  возвратиться в
Мезон-Лафит для производства  дополнительного следствия и снятия печатей как
на вилле Кармен, так и на улице Св. Николая.
     Он  просил товарища прокурора сопровождать его и всю дорогу изводил его
шуточками по поводу излишней доверчивости. Сходя с поезда, товарищ прокурора
купил несколько газет, развернул одну из них, вскрикнул и  побледнел. Взгляд
его привлекли следующие строки, напечатанные крупным шрифтом:
     "Покушение на убийство журналиста Поля Редона, смертельно раненного".
     -- Вот, читайте! -- сказал он следователю.-- Да читайте же!
     Тот пробежал глазами сообщение и прибавил:
     --  Очень  жаль, но это никоим  образом  не может  находиться в связи с
преступлением в Мезон-Лафите!
     -- Почему вы так думаете?
     --   Вы,   должно    быть,   изучали   работу   полиции    по   романам
Габорио[1]! В действительности же дела делаются намного проще!
     -- Хорошо,  я вам  пока не нужен? Так я еду в Париж и возвращусь сюда к
завтраку!
     --  Чудесно!  Вы  будете  очень любезны,  если пришлете  мне знаменитую
корзину, которую я велел задержать по вашему желанию!
     -- Я привезу ее сам!
     За время  отсутствия товарища  прокурора  на вилле Кармен и происходила
беседа   между   следователем   и   Мартой   Грандье,  беседа,  окончившаяся
негодованием молодой девушки.
     Только в  два часа товарищ прокурора  вернулся. Казалось, он  был очень
озабочен. Оба судьи находились в мэрии, куда только что доставили корзину.
     Жандарм привел слесаря, и началась трудная операция отмыкания запора.
     -- Ну, что Редон? -- отрывисто спросил следователь.
     --  Он  в агонии, состояние его  совершенно безнадежно,  и  полицейский
комиссар  говорил,  что  одно время он  ничего  не  видел, не  слышал  и  не
чувствовал. Вероятно, он не проживет и дня!
     -- А его розыски?
     -- Ничего неизвестно... ни малейших следов!
     После долгих усилий слесарь  отпер корзину. Скептически, с  насмешливой
улыбкой на губах следователь поднял крышку и закричал:
     -- Вот так странная вещь!
     Действительно,  было чему удивляться: в  корзине аккуратно уложены были
принадлежности полного костюма лесного  сторожа  из зеленого  сукна с желтой
опушкой и суконная ливрея каштанового  цвета. Обе одежды казались совершенно
новыми, не надеванными ни разу.

ГЛАВА VI

     Беда.--  Предчувствие.--  Доктор.--  Раненый.--  Трепанация.-- Лассо.--
Мнимый сторож.-- Начало доказательств.--  Возвращение.--  Кража.-- Угрозы.--
Письмо.-- "Красная звезда".

     По снятии печатей Марта  и ее брат могли довольно точно определить свое
материальное  положение. Перебирая бумаги  и записные книги отца, они узнали
также все  обстоятельства, побудившие  его  к  самоубийству.  С точки зрения
покойного финансиста, материальное  положение было,  действительно,  жалким,
так как после  уплаты долгов и расчетов со слугами, при условии продажи дома
и мебели, могло остаться только несколько тысячефранковых билетов. Это  было
настоящее разорение, сулившее нищету в будущем. Впрочем, молодые люди храбро
взглянули в глаза этому будущему, решив неустанно трудиться.
     Ликвидация дел должна была занять какое-то время, и они сочли за лучшее
использовать его на поиски того, кто  сделал их  сиротами, и выполнить таким
образом последнюю волю покойного.
     Марте  было  известно, что  отец  до последнего  времени  имел  дела  с
парижской полицией, агенты  которой  не показывались с момента трагедии; это
становилось  подозрительным.  Не   попали   ли  они  также  в  число   жертв
какой-нибудь махинации? Наконец, она вспомнила, что накануне убийства в лесу
был подобран человек и отправлен в госпиталь.
     -- Что,  если этот несчастный --  один из агентов,  помогавших отцу? --
спросила она брата.
     -- Возможно! -- отвечал тот.
     Тогда молодая девушка порывисто встала и произнесла :
     -- Что-то непреодолимое влечет  меня... Какое-то предчувствие, которому
я должна повиноваться. Жак, дорогой мой мальчик, я еду в Сен-Жермен!
     -- А я должен тебя сопровождать?
     -- Нет,  ты останешься здесь!  Ни слова не  говори  о  моем путешествии
никому! Ни госпоже Фортен, ни следователю, ни кому бы то ни было другому!
     В  течение  получасового путешествия в  Сен-Жермен Марта  наметила себе
простой, но оригинальный план действий.
     По прибытии на место она направилась прямо в госпиталь. Молодая девушка
хорошо знала, что нельзя иметь свидания с раненым, не назвав даже его имени;
да  и  вообще  в  больницах  существуют свои  правила, нарушать  которые, не
заручившись  протекцией,  нельзя.  Поэтому она  спросила  у  швейцара  адрес
главного врача и, к счастью, застала его дома.
     После   продолжительных  переговоров   главный   врач  наконец  решился
допустить  ее  к  больному,  предупредив   девушку,  что  больному  пришлось
выдержать серьезную операцию.
     --   Теперь  я  вам  скажу  все,--  произнесла  девушка,--  свое   имя,
происхождение, события...
     -- Не надо, дитя  мое! Храните свой секрет -- он принадлежит вам одной,
а мне необходимо знать его только постольку, чтобы иметь  возможность помочь
вам!
     Десять  минут спустя доктор провел молодую девушку в  госпиталь,  где в
маленькой  комнатке лежал раненый, а по  дороге вкратце  познакомил Марту  с
ужасной раною полицейского агента, что повлекло за собой трепанацию.
     Удар был нанесен немного  повыше уха каким-то тяжелым орудием, кастетом
или молотком.
     Погруженный  в  глубокий  обморок,   раненый   едва  перенес   операцию
трепанации, единственную, способную его спасти.
     Доктор тихо удалился, оставив молодую девушку наедине с раненым.
     Марта  подошла  к  больному,  голова  которого, вся  покрытая  бинтами,
покоилась  на  подушке, и дотронулась  до  его горячей руки,  но не решалась
заговорить.
     Агент  видел  это  колебание  и, понимая,  что  только  очень серьезная
причина могла привести  в госпиталь  эту  молодую особу  в  глубоком трауре,
сказал ясным, но тихим, как дыхание, голосом:
     -- Что вам угодно, сударыня?
     -- Я -- Марта Грандье!..
     -- А!.. Его дочь... в трауре... и одна... Боже мой!.. Что случилось?
     --  Отец  умер! В  Мезон-Лафите совершено убийство... вы сами сделались
жертвою преступления. И  в этом обвиняют невинного!..  Сжальтесь и  скажите,
что  знаете.   Кто  вас  ударил?..   чем?..   при  каких  обстоятельствах?..
постарайтесь вспомнить... о, умоляю вас!
     Больной отвечал своим слабым голосом:
     --  Все,  что я могу сообщить, сводится  к весьма немногому. Я на  коне
преследовал человека в каштановой ливрее, которому ваш  отец  вручил письмо.
Этот человек только-только вскочил на лошадь, которую держал за повод лесной
сторож.
     -- Вы не помните, как он выглядел?..
     -- Он,  кажется, был высок...  силен... блондин...  и  очень  напоминал
слугу из хорошего дома... Он скакал... подпускал меня  к себе... потом опять
скакал вперед,  как будто  хотел завлечь  меня в  западню... Я  это  заметил
слишком поздно...  Такое ожесточенное преследование  продолжалось с четверть
часа, и хотя я  не знаю этот лес... но, кажется, мы вертелись...  в довольно
ограниченном пространстве... в пустынном  месте... где нельзя было встретить
ни души... я припоминаю это место, где  проезжал уже... несколько сучковатых
дубов...   решетка   с   запирающейся  дверцей...   я  один...  безоружен...
официального приказания не имею...
     Положение  показалось  мне серьезным...  и  я  все больше думал:  не  в
западню ли хотят меня поймать? Еще несколько прыжков,  и  я...  перед дверью
решетки, широко открытой...  Человек, которого я  преследую, оборачивается в
седле... смеется и  издает свист... Он мчится,  как стрела... между стволами
дубов... Что-то задевает мои уши, обвивается вокруг головы... я  в  петле...
лассо  выхватило меня из седла  и сбросило  на землю с неслыханной  силой...
Оглушенный этим падением, я, однако, пытался  бороться, кричать, защищаться,
но не успел. Человек,  одетый  в  костюм  лесного  сторожа... прыгнул  из-за
дуба... это он держал за  повод  лошадь... другого... о!..  я  узнал  бы его
через  пятьдесят  лет...  коренастый,  осторожный,  с   длинною  темно-русою
бородой. Все это произошло с быстротою молнии! Он нанес мне страшный удар по
голове  каким-то инструментом... Казалось, что голова моя раздроблена... что
я умираю!..
     Марта, дрожащая и заплаканная., слушала этот прерывистый рассказ.
     --  Довольно,  пожалуйста,  довольно!  --  сказала  она,  пожимая  руки
утомленного  больного.--  Благодарю!..  О, благодарю  от  всего  сердца!  Вы
спасаете от отчаяния бедных неутешных стариков, возвращаете свободу, жизнь и
честь невинному. Теперь я могу все рассказать вам, если вам не вредно!
     -- Говорите,  это  успокоит  меня.  Я  должен  знать  подробности этого
ужасного и загадочного дела, на то я и  полицейский  агент. Но позвольте мне
сделать сначала небольшое замечание...  человек, набросивший  на меня лассо,
сделал  это  с  поразительною  ловкостью,  на  какую  способны  только южные
американцы, гаучо или мексиканцы. Он иностранец...
     Марта  облегченно  вздохнула:  часть  обвинения  против  Леона  Фортена
исчезла.
     Он  ни  причем, как  при краже, так и при убийстве в лесу.  Раненый  --
живое доказательство его невиновности. Мы докажем также, что не он  виновник
преступления на улице Св. Николая!
     Потом молодая девушка  рассказала все, что узнала  об аресте Фортена  и
ходе судебного разбирательства.
     Жерве,  которого мало-помалу охватывала усталость, находил всю  историю
страшно запутанной и жалел, что  пока не в  состоянии помочь, но обещал, как
только поправится, приложить все свои силы, чтобы распутать дело.
     Девушка  поблагодарила его от всего сердца и обещала  в скором  времени
опять навестить, затем вырвала листок бумаги из книжки, в которую заносились
заметки о ходе болезни, и написала на нем следующие строки:
     "Я, нижеподписавшийся, удостоверяю, что человек, покушавшийся на меня в
Сен-Жерменском  лесу,  был  одет в  костюм лесного сторожа, на вид ему около
сорока лет, коренастый, сильный, среднего роста.
     Сен-Жерменский госпиталь.
     28 апреля 1898 года".
     Она  прочла  вслух,  и  спросила  раненого, согласен  ли  он  под  этим
подписаться.
     -- С большим удовольствием!  -- ответил тот, подписав внизу листка свое
имя.
     --  Еще  раз благодарю,  и до  скорого  свидания!  --  сказала  сияющая
девушка, покидая агента.
     Она  вкратце  передала  результаты  свидания  ожидавшему ее  доктору  и
отправилась  на  станцию,  чтобы  вернуться  в   Мезон-Лафит.  Идя   быстро,
обрадованная своею  удачею и  возможностью утешить  родителей Леона, молодая
девушка  и  не  заметила,  что за нею  следуют  какие-то  два господина.  На
станции,  купив  билет  и  удостоверившись  в  целости  записки агента,  она
положила портмоне обратно в карман и туда же сунула носовой платок.
     Вскоре один из  двух следовавших  за ней людей оступился на лестнице  и
упал на  колени. К нему сейчас же подбежали, чтобы оказать  помощь. Причиной
падения оказалась апельсинная корка; произошла суматоха,  и Марта, внесенная
людской волной, вошла в вагон.
     Приехав в  Мезон-Лафит,  она  вышла,  опустила руку  в  карман и хотела
вынуть  портмоне, где,  кроме  свидетельства Жерве, лежал ее дорожный билет.
Дрожь пробежала по ее телу, и из груди невольно вырвался крик -- обокрали!
     Случай  этот сам  по  себе был не важен, по крайней мере с точки зрения
администрации,  так как кражи  кошельков  на  железных дорогах не  редкость.
Важно было  знать,  кто совершил похищение,--  простой карманный воришка или
один из бандитов, стремившихся погубить Фортена? Конечно, раненый агент  мог
дать вторичные  показания, письменные или  устные, в присутствии свидетелей,
но ведь он был опасно болен!..
     Марта  рассказала все брату,  но  только ему одному,  затем  решила  на
другой  день поехать  опять  в  госпиталь,  но прежде дождаться  почтальона.
Последний  принес  ей  одно  из  тех  ужасных  писем,  которые  погубили  ее
несчастного отца.
     Вот оно:
     "Фортен  виновен!  Не  будучи  в  состоянии  спасти  его,  соучастники,
товарищи "Красной звезды", покидают его.  Свидание с раненым  из Сен-Жермена
бесполезно.  Новая  попытка  стоила  бы  ему  жизни.  Берегитесь  сами.  Вам
запрещается,  под  страхом  смерти,  хлопотать в  пользу  того,  кто  должен
искупить свою ошибку. При убийстве не оставляют доказательств".
     Как  и  письма,  адресованные  Грандье,  это  послание  было запечатано
красной звездой.

ГЛАВА VII

     Маленький  старикашка с улицы  Ла-Рошфуко.-- Молодой человек.-- Париж--
Кале,  Дувр,  Лондон.-- Товарищи  "Красной звезды".--  Тоби  номер 2-й.-- По
телефону.-- Доказательства невиновности.

     Прошла  неделя.  К  Редону допускали  только  доктора,  его  друга,  на
которого  можно было  вполне  положиться.  О  состоянии  здоровья  репортера
общество  ничего не знало, в журналах не было  ни  бюллетеней, ни сообщений.
Известно было только, что  он вопреки ожиданию  еще жив,  но  что жизнь  его
висит на волоске.
     Непроницаемая таинственность окружала некогда веселый  павильон, всегда
оживавший от шумного и  частого  посещения друзей и  знакомых  репортера. На
девятый день, в восемь часов утра, из павильона  вышел маленький  старичок в
очках, с седою бородой, закутанный в темный широкий плащ. Очевидно, он вошел
к больному рано утром, когда никто не мог его видеть. У него, вероятно, были
для этого  важные  мотивы. Впрочем,  дом  был обширен,  так что  носильщики,
слуги,  жильцы  постоянно  сновали  взад  и  вперед,  и  старик  мог  пройти
совершенно незамеченным. Он бодрым еще шагом дошел  по  улице  Ла-Рошфуко до
улицы  св. Лазаря  и очутился на Троицкой  площади.  Здесь  он  остановился,
выбрал одну из карет, двигавшихся  по Антенскому шоссе, и сделал кучеру знак
остановиться.  Но  прежде чем  сесть  в  карету, старик  довольно долго  вел
переговоры с  кучером, который сначала  казался  удивленным, а потом выразил
свое согласие и даже улыбнулся,  получив золотую  монету.. Седок устроился в
карете,  и она докатилась  крупною рысью  по Антенскому  шоссе, завернула на
улицу Лафайета и дальше с быстротою поезда домчалась до улицы Тревиз.
     Там   скопление  экипажей  на  какой-то  момент  задержало  ее;  дверца
открылась, и  старичок вылез.  После этого  кучер  сейчас же, не поворачивая
головы, уехал.
     Но со стариком с почти белой бородой и расслабленной походкой произошло
чудесное превращение.
     Теперь это был молодой  человек с бледным лицом и отважным видом.  Одет
он  был в  клетчатый костюм с  узким воротником, заколотым  булавкой в  виде
подковы, и очень походил манерой держаться на жокея.  На вид  ему можно было
дать двадцать два -- двадцать  три года. Быстрым  взглядом  он окинул шоссе,
увидел  свою карету  и быстро двинулся к станции Монтолон.  Здесь он  выбрал
кучера, заплатил ему, открыл дверцу кареты, проскользнул  через внутренность
последней, вышел  через вторую дверцу и спокойно пошел за вереницей экипажей
в то время, как кучер мчался вперед.
     Наконец, эта странная личность, нуждавшаяся в таких  предосторожностях,
села в третью карету, сказав кучеру -- на Северный вокзал,
     Спустя несколько минут неизвестный входил на вокзал. Взяв билет первого
класса до Шантильи, он занял место в купе, где осталось еще свободное место,
забрался в угол и казался заснувшим, между тем как проницательный взгляд его
внимательно следил за всем.
     В  Шантильи  трое пассажиров  сошли, но наш  молодой человек  продолжал
спать. В Лонжо сошли еще трое пассажиров, а  он, добавив контролеру двадцать
шесть  франков сорок пять сантимов, продолжал путь в Кале, где, по-видимому,
намеревался   выйти.  В  Кале-приморском  очутился  он  в  двенадцать  часов
пятьдесят минут. У пристани уже разводил пары пакетбот, выбрасывавший густые
клубы черного дыма.
     Наш молодой  человек, не колеблясь, взошел на судно. Прошло пять минут,
раздались свистки, и "Вперед" тронулся  в Англию.  Несколько оборотов винта,
немножко боковой и килевой качки -- и переезд совершен.
     Ровно через восемьдесят минут судно вошло в Дуврскую гавань.
     Поезд готовился отойти в Лондон.
     Таинственный  незнакомец, проехавший  по  суше и по  морю  без  всякого
багажа, съел два сандвича, выпил стакан  вина и вскочил на лондонский поезд.
Через час 45 минут поезд остановился на станции Чаринг-Кросс.
     Было четыре часа.  Незнакомец взял кэб,  дал кучеру адрес и помчался по
улицам Лондона, как только что мчался по улицам Парижа.
     Кэб остановился перед старым домом на Боу-стрит и путешественник смелым
шагом перешел одну  аллею, пересек двор, вышел  по другой аллее, поднялся на
второй  этаж, три раза постучал в дверь, вошел и, увидев служителя, спросил,
принимает ли мистер Мельвиль.
     Служитель  встал,  открыл дверь и привычным жестом пригласил посетителя
войти.  Тот  вошел и  увидел  высокого,  плотного  господина,  со  сложением
геркулеса, с умным и симпатичным лицом, на котором блестели два серых глаза.
Это  был  знаменитый  Мельвиль,  один  из  самых опытных  сыщиков английской
полиции. Несколько выдающихся процессов принесли ему известность и  уважение
во Франции. Обладая удивительной  памятью, он знал всех мошенников  Лондона,
на которых наводил настоящий ужас.
     Два  раза пытались его  убить, но  колоссальная сила и ловкость во всех
движениях  предохраняли  его  от  смерти.  О  его  смелости  и  хладнокровии
рассказывали  вещи,  бросавшие в  дрожь  любителей раздирающих душу  драм  и
ужасных охот, в которых дичь -- бандиты, а охотник -- сыщик.
     Начальник поднялся  навстречу вновь пришедшему, молча протянул ему руку
и крепко,  по-английски, пожал ее, так  что тот не мог удержаться от легкого
вскрика.
     --  Больно?  --  спросил  он  чистым французским  языком,  без  всякого
акцента.
     -- Легче!.. Ну и рука же у вас, мой дорогой Мельвиль!
     -- Вы устали?
     -- Не так, чтобы слишком, но достаточно!
     -- Поспите два часа на моем диване!
     -- Когда мы будем беседовать?
     -- Вы голодны?
     -- Как волк!
     -- Сейчас поедим... ленч  особенный...  Я  вас ждал  и позаботился  обо
всем!
     -- Дорогой Мельвиль! Вы -- замечательный друг!
     -- Равно как и вы!
     -- Но знаете ли, что вы -- настоящая ищейка, как говорится у вас!
     -- Ба! Маленькая работа любителя!
     --  Наконец,  ваши  слова  особенно  льстят  мне,  и  я  чувствую  себя
счастливым, имея возможность брать уроки у такого