нату, где лежал труп. Он
почтительно  раскланялся  с  монахиней,  читавшей  молитвы  над  покойником,
объяснил ей мотивы своего присутствия и приступил к исследованию.
     Внутренность   жилища,  как  и  наружный   вид   его,   не   отличалась
привлекательностью:  везде  лежала  пыль  и   тянулась  паутина.  Одного  из
прилежных ткачей последней репортер увидел в  складках балдахина, осенявшего
кровать.  Он  заботливо исправлял  свою паутину, попорченную,  очевидно,  не
особенно  давно.  Может  быть, в  момент преступления  убийца наклонился над
кроватью несчастного старика, потом быстро выпрямился и порвал паутину.
     Редон попробовал даже воспроизвести эту  сцену,  как она представлялась
его воображению, и нашел,  что человек  одинакового с ним  роста  должен был
непременно задеть паутину. Таким образом серия его доказательств пополнилась
еще одним.
     Осмотр  мебели  и  пыли не  дал  никаких результатов, так что  репортер
собирался  уже  уходить,  как  вдруг  нога  его  задела  что-то твердое.  Он
наклонился  и поднял пуговицу,  простую пуговицу от панталон. Но Редон знал,
что  при производстве  следствия нельзя пренебрегать никакою мелочью, как бы
ничтожна она ни казалась на первый  взгляд. Он осмотрел пуговицу и  заметил,
что она была оторвана с силой, так что при ней остался кусочек материи. Сама
по себе пуговица была довольно широкая, очень крепкая, имела особенную форму
и   надпись  "Барров   Т.   Лондон",--   очевидно,   имя   портного   и  его
местожительство.
     --  Итак,--  сделал  заключение  Редон,--  ночью или  утром  здесь  был
мужчина,  заказывающий  свои  костюмы в  Лондоне.  Не  думаю, чтоб  это  был
кто-нибудь из судейских или мой бедный Леон... Черт возьми! Что, если убийца
-- англичанин? Надо посмотреть ноги!
     Он крепко завязал, в уголок носового платка пуговицу и быстро спустился
в  сад. Гипс был тверд,  как камень. С бесконечными предосторожностями Редон
разрыхлил  землю,  не жалея  ногтей,  и  скоро  в его  руках  очутились  два
великолепных  отпечатка,  воспроизводившие  с  замечательной  точностью  все
детали обуви. Не  было сомнения,  что  ботинки английской работы, а нога  --
длинная, плоская и узкая, словом, характерная нога англичанина.
     Репортер  торжествовал. В  его руках находилась  уже  руководящая нить,
правда, очень  непрочная и предположительная,  но  все-таки  нить к разгадке
тайны преступления.
     -- Ну,-- говорил он, потирая руки,-- ошибка ясна... это англичанин... и
я найду его! Искать можно только в Сен-Жермене... Итак, живее туда!
     Не  теряя  времени,  он  направился  к  извозчику  за  каретой, а  пока
запрягали, стряхнул  пыль  и  постарался  привести  в  порядок  свой туалет.
Заботливо отчистив известку, он нашел  еще минуту сочинить следующую записку
товарищу прокурора:
     "Не  имею  возможности  присутствовать  при  допросе.  Я напал на след,
совершенно  чуждый  вашему.  Завтра  подробности к вашим услугам. Берегитесь
ловушки!
     Ваш Редон".
     Затем  он  крупною  рысью  мчится  в Сен-Жермен. По прибытии  туда  наш
следователь  первым  делом  обходит  все отели,  начиная с самого шикарного,
Павильона Генриха IV.
     Его появление  в знаменитом отеле, как человека известного  директору и
части служебного персонала, вызывает только любопытство.
     Он отводит директора в сторону и, дружески пожимая его руку, спрашивает
нетерпеливо:
     -- Не остановился  ли  у вас джентльмен приблизительно такого же роста,
как я, с длинною темной бородой и ногами поистине английского размера?
     -- У  нас  был только один  англичанин, подходящий  под  ваше описание,
довольно-таки неопределенное, но...
     -- Он уехал?
     -- Да, три часа тому назад!
     -- А, черт возьми!.. И не оставил адреса?
     -- Он отправился, насколько я мог догадаться, в Лондон!
     -- Не можете ли вы по крайней мере назвать его?
     --   Охотно:   его  зовут  Френсис  Бернетт.  Он   прибыл  из  Индии  и
останавливался здесь только на две недели.
     -- Благодарю!  Как досадно... мне  крайне необходимо было видеть его по
одному делу. Но... может быть, я могу видеть человека, обслуживавшего его?
     Такому важному клиенту, как Поль Редон, неловко было отказать. Директор
велел  позвать лакея Феликса  и  предоставил  его  в распоряжение репортера.
Когда  они остались одни, Редон  вынул из  кармана два луидора, опустил их в
руку слуги и сказал:
     -- Вы знаете, Феликс, что у меня иногда являются странные фантазии?
     -- О, барин волен иметь фантазии, какие ему заблагорассудится!
     Репортер  продолжал легкомысленным тоном, хотя сердце со страшною силою
билось у него в груди.
     -- Сегодня утром мне попалась пуговица в таком месте, где она не должна
быть...  Я подозреваю,  что  владелец  ее -- господин Бернетт, и это глубоко
интересует меня.
     Лакей улыбнулся и  наклонил голову, как человек, привыкший понимать все
с полуслова.
     --  И мне думается, Феликс,--  прибавил  Редон,--  что профессиональная
тайна не помешает  вам сообщить мне, насколько основательны  мои подозрения?
Впрочем, вот и само доказательство преступления!
     Он  развязал уголок своего платка, вынул  оттуда пуговицу и  показал ее
слуге, который тотчас же ответил:
     -- Вы правы: эта пуговица от одежды господина Бернетта. Я видел у  него
такие же, с  такой же точно  надписью  "Барров Т. Лондон". Я утверждаю это с
тем большей  уверенностью, что  сегодня утром господин Бернетт, заметив, что
не достает  у панталон одной пуговицы, просил меня  пришить ему другую на ее
место, которое, впрочем, было вырвано вместе с пуговицей.
     Эти слова чуть не свели с ума Редона, но он сдержался и произнес, не то
смеясь, не то сердясь:
     --  Вот видите, какой  плут  этот  англичанин.  И выглядит, верно, хуже
меня?
     -- Еще бы! Ему около сорока лет, он высок,  напоминает боксера и  носит
дымчатые очки...
     -- Так он уехал?
     -- Да, сударь!
     -- И забрал свои сундуки, чемоданы?
     --  Чемодан  и  три  английские  ивовые корзины,  покрытые просмоленным
полотном.
     -- Хорошо, благодарю!.. Держите, Феликс! -- сказал Редон, вручая третий
луидор слуге, рассыпавшемуся в благодарностях.
     Узнав все,  что ему было нужно,  Редон вышел из Павильона,  заплатил за
карету  и  помчался на станцию.  Поезд  только  что  отошел,  пришлось около
получаса дожидаться другого. Кстати,  репортер  вспомнил,  что, кроме  чашки
чая,  у  него ничего не было во рту целый день, а время близилось  к четырем
часам. Он съел два  сандвича, выпил  стакан малаги, выкурил  сигару и вскоре
покатил  в  Париж.  Пятьдесят  минут спустя  поезд  остановился  на  станции
Сен-Лазар. Справедливо полагая, что  путешественники, едущие из Сен-Жермена,
редко сами  заботятся о багаже, он опросил  сейчас же всех  носильщиков,  не
принимали ли  они вещей  у господина,  похожего на Бернетта, владельца  трех
ивовых корзин. Никто такого  не видал.  Редон, однако, не потерял  мужества,
памятуя, что терпение -- необходимая черта всякого следователя,  и продолжал
расспрашивать, щедро давал на чай и в  конце  концов добился признания,  что
господин  высокого  роста,  с  бородой,  похожий на  англичанина,  вышел  на
станции, но только с двумя корзинами.
     -- Это он! -- сказал себе Редон.-- Но где же  третья корзина?.. А!..  В
кладовую!
     При помощи денег, открывающих все двери, он проник  в кладовую и сейчас
же узнал корзину.  Сомневаться  было  невозможно,  так  как на ней  значился
адрес: Френсису Бернетту,Лондон.
     -- Однако я играю сегодня счастливо,-- подумал репортер.-- Теперь --  к
телефону!
     Он вошел в телефонную будочку и позвонил.
     -- Прошу соединить с Версальским судом!
     Прошло несколько минут.
     -- Кто вы?
     -- Поль Редон, журналист. А вы?
     --  А! Это  Редон!  Я прибыл из  Мезон-Лафита  с нашим пленником...  Он
упорствует... но он виновен... не пытайтесь что-либо сделать в его пользу...
     -- Убийца, мой дорогой прокурор, англичанин по имени Френсис Бернетт, и
завтра я докажу  вам это. А пока  прикажите задержать сундук,  принадлежащий
сэру Бернетту  и находящийся в кладовой на станции Сен-Лазар. А затем, кроме
того, необходимо навести справки во всех отелях и арестовать этого Бернетта,
приметы  которого  сообщаю.  Наконец,  вы  должны  еще  приказать   охранять
станционные  двери. Ответственность  за  все эти меры я беру на себя; а  что
касается моего бедного друга Фортена,  то  не пройдет  и  трех суток, как вы
первый заявите о его  невиновности.  До  завтра! В  девять часов  я  буду  в
Версале.
     -- Но, Редон, вы с ума сошли!
     --  Сделайте  то,  что  я вам  сказал,  и  будете благодарить  меня  на
коленях... Слышите  ли:  на коленях.  Прощайте!  Я собираюсь заявить во всех
журналах о юридической ошибке, но спасая в вас лицо, как говорят китайцы.
     После этого  Редон  возвратился  к  себе, наскоро почистил  костюм и  с
аппетитом пообедал.
     Вечером  он побывал в нескольких редакциях  и к  часу вернулся на улицу
Рошфуко,  где  занимал  домик, расположенный  в  саду.  Отослав  кучера,  он
позвонил, вошел, произнес  свое имя перед сторожкой  и  направился  к своему
жилищу.
     Недалеко от  последнего на  него набросился какой-то человек.  Блеснула
сталь  --  и  лезвие кинжала с  поразительною быстротою погрузилось  в  тело
Редона. Он почувствовал  сильную боль в  груди, потом ледяной холод. Кричать
он уже не мог, хотя в мозгу его еще успела пронестись мысль:
     -- Бедный Леон! Кто за тебя заступится?

ГЛАВА V

     Брат и сестра у родителей обвиняемого.-- Мадемуазель Марта.-- Удивление
жителей.-- Следователь и помощник его.-- Известие об убийстве Поля Редона.--
Что заключалось в таинственной корзине.

     В  наше время добрая  половина  населения имеет обыкновение следить  по
газетам   за   уголовными   процессами.  Для   многих  такое   чтение  стало
необходимостью;  они с жадностью поглощают  ужасные подробности всевозможных
преступлений. Это взвинчивает нервы и дает возможность пофантазировать.
     Понятно,  что особенно  заинтересованы  были обитатели Мезон-Лафита,  в
пределах  которого было  совершено  преступление,  обещавшее  им  так  много
таинственно-заманчивого. Много лет уже не происходило ничего подобного. Само
собою разумеется, что захватывающей  деталью для любителей  драм была прежде
всего  красная звезда,  вырезанная  на  левом виске  жертвы. О,  эта красная
звезда!  Потом записная книжка, найденная в ногах  кровати  и  принадлежащая
Леону  Фортену,  местному уроженцу,  пользовавшемуся  до  сих  пор  всеобщим
уважением. Затем -- самоубийство  Грандье,  подвергавшегося в течение  целой
недели шантажу и страшным угрозам с помощью писем со звездой кровавого цвета
вместо печати. Опять эта таинственная и ужасная звезда!
     Наконец, предположение  судей,  странности  Поля  Редона,  исчезновение
полицейского  агента,  найденного  затем  на  лесной  дороге  без  чувств  и
отправленного в Сен-Жерменский госпиталь.  А отчаяние родителей Фортена,  на
голову которых внезапно обрушился столь жестокий удар, и переход их  к столь
же неожиданно явившемуся призраку надежды?!
     Большинство  было против Леона Фортена, но раздавались  уже  голоса и в
его защиту.
     Погребение Лефевра-Мартина  и Грандье  происходило  в один день и час в
присутствии всего  населения.  У первого  не было родных, за гробом шла одна
ключница. А останки второго сопровождали его сын и дочь, оставшиеся сиротами
и без  всяких  средств  к  жизни.  Сын,  едва  достигший  шестнадцатилетнего
возраста, воспитывался в Парижском лицее и теперь шел за гробом с измученным
лицом, задыхаясь от рыданий. Дочь  была на два года старше,  она  машинально
двигалась  вслед за  процессией, вся закутанная крепом, и все  еще не  могла
поверить, что  ее обожаемый отец  и человеческий остов,  лежавший на ковре с
простреленным черепом,-- одно и то же.
     По окончании  печальной  церемонии, когда  все  посторонние  разошлись,
сироты также покинули могилу. Молодая девушка сказала несколько слов  брату,
с которыми  он кивком головы выразил согласие, потом взяла его под  руку,  и
они направились более уверенным  шагом  не на виллу Кармен, а в город  и,  к
удивлению всех, вошли в дом Леона Фортена.
     Разбитые стыдом и горем старики безмолвно ответили на их поклон.
     Девушка медленным движением руки подняла свою вуаль и сказала:
     -- Я -- Марта Грандье, а это -- мой брат Жан!
     Старый Фортен-отец не нашелся, что  ответить на такое представление, но
жена  его,  тронутая неподдельной  симпатией,  сквозившей в  больших  черных
глазах гостьи, взволнованным голосом произнесла:
     -- Мадемуазель Грандье!.. Вы!.. Вы -- здесь!..
     -- Ваш  сын Леон...  мосье Леон... обвинен в ужасном преступлении... но
он  невинен... я  знаю...  я уверена... и  вот,  когда все проклинают  его и
презрительно смотрят на  вас, я пришла сюда...  с  разбитым  сердцем... но с
надеждою, что мы спасем его!
     При  этих  словах,  шедших  из  глубины  души,  у  старушки   вырвалось
порывистое, радостное движение и дикий вопль:
     -- Невинен!.. О да, невинен!
     Она бросилась к молодой девушке, крепко, до боли сжала ее в объятиях и,
потеряв голову, в экстазе воскликнула:
     -- О, я  готова жизнь отдать  за  только что  произнесенное вами слово!
Возьмите  мою  кровь,  каплю  за  каплей,  мое  тело,  часть за частью,  мое
последнее  старческое  дыхание...  все... Вы,  считающая  моего сына,  моего
Леона, невинным! Вы его знаете, не правда ли?
     -- Меньше,  чем  вы  думаете! --  отвечала мадемуазель  Грандье,  милое
личико  которой  на  минуту  озарилось улыбкой. Она  замолчала на  несколько
секунд, покраснела и продолжала с достоинством:
     -- Каждый день  и с давних  пор... он клал на стенку  решетки маленький
букет  из  простых  лесных  цветочков.  Эти  цветы  предназначались  мне.  Я
принимала, потому что их предлагали  скромно и почтительно. Но мы ни разу не
обменялись ни словом, и я не знала его имени до тех пор, пока он не пришел к
отцу  по  делу.  Теперь  на  нас  обрушилось  несчастье...  отец завещал нам
отомстить за себя.
     -- И мы отомстим! -- энергично вмешался молодой человек.
     -- Наше мщение и оправдание вашего сына тесно  связаны одно с другим,--
продолжала мадемуазель Грандье,--  и, следовательно,  они будут единственною
целью нашей жизни! Не так ли, Жан?
     -- Да, Марта!
     Такая решимость  этих  детей,  еще  совершенно  не  ведающих жизни,  не
имеющих поддержки ни дружеской, ни материальной,  была поистине трогательна.
Впрочем,  какова  бы ни была их слабость,  они все-таки обладали тою верою в
себя, которая сдвигает с места горы и совершает невозможное.
     Вид  этих  добрых  молодых  людей вызывал в  стариках  Фортенах  добрые
чувства и зажигал в их сердцах луч надежды.
     Выше среднего роста, скорее высокая, Марта Грандье не  походила на  тех
искусственных  кукол, какими характеризуется конец нашего  века. Грациозный,
но  крепкий  стан ее  свидетельствовал  о  здоровье.  Ее густые,  волнистые,
белокурые волосы  составляли очаровательный  контраст  с  большими  черными,
вспыхивающими по  временам  глазами.  Изящный  носик с трепещущими  ноздрями
указывал на  пылкость характера, смягчаемую постоянно улыбавшимися  губами и
резко  очерченным  подбородком, обнаруживавшим вдумчивость и  наклонность  к
размышлениям. В общем,  это было странное, но пленительное лицо,  в  котором
такие различные, по-видимому, черты прекрасно  соединялись и  служили лучшим
выражением душевных  качеств Марты Грандье: ее кротости, энергии,  нежности,
решительности.
     Брат был похож на нее несмотря на свои темные волосы и голубые глаза.
     Они  охотно  воспользовались приглашением супругов Фортен присесть, тем
более, что на вилле Кармен их ждало  одиночество и горькие  воспоминания  об
исчезнувшем благополучии.  Предстояло заняться делами: определить оставшиеся
средства,  отпустить  слуг  и  установить порядок жизни.  Видя  неопытность,
молодой девушки, госпожа Фортен предложила ей свои услуги.
     -- В хозяйстве встретится много  затруднений и мелочей, о которых вы не
имеете понятия! -- произнесла она.
     -- Да, правда! -- отвечала Марта.
     -- Я  буду рада оказать вам свое содействие. О, не  говорите "нет!". Не
отнимайте у меня удовольствия услужить вам. Вы согласны, не правда ли?
     -- Соглашаюсь с радостью, с благодарностью!
     -- Так едем. Чем скорее, тем лучше.
     Все трое покинули старика Фортена.
     Судите сами, какое  волнение  произвело это  посещение в  Мезон-Лафите!
Обитатели его не верили  собственным глазам. Но волнение перешло в настоящий
столбняк, когда маленькая  группа достигла  виллы Кармен.  Там  в это  время
находились мировой  судья и следователь  со  своими письмоводителями. Первый
прямо обратился  к Марте  и Жану Грандье  и сообщил им,  что  накануне своей
смерти отец объявил их совершеннолетними. Согласно  закону, господин Грандье
сделал заявление  судье в присутствии его письмоводителя (477 параграф Свода
гражданских законов),--  и  этого  совершенно достаточно, чтобы они получили
право  обходиться   без  опеки.   Тут  следователь,  ведущий  дело,  прервал
объяснения своего коллеги и  пригласил молодых  людей  побеседовать с  ним в
конторе их отца.
     -- Знаете ли  вы, кто эта женщина, прибывшая с вами сюда? -- спросил он
их.
     --   Да,  это  госпожа   Фортен!  --  сухо  отвечала  молодая  девушка,
оскорбленная его грубостью.
     -- Мать бандита!
     -- Нет, милостивый государь! -- гордо возразила Марта.
     --  Да, мать негодяя, подло убившего  старика на улице Св.  Николая,  и
морального убийцы вашего отца!
     -- Нет же, говорю вам! И  если вам угодно так  продолжать,  мы с братом
предпочтем удалиться!
     Немного сконфуженный, следователь быстро сорвал печать  с ящика  стола,
вынул оттуда  пачку  писем и положил их на  бюро;  затем,  вынув из  кармана
другие письма, вместе с записной книжкой Леона Фортена, сказал:
     -- Вот, смотрите!
     Марта с братом наклонились и стали читать.
     -- Теперь сравните почерк этих писем и заметок!
     -- Можно подумать, что их писала одна и та же рука! -- вскричал Жан.
     -- Действительно,  сходство  поразительное!  -- подтвердила  Марта,  не
понимая, к чему все это клонится.
     -- Эта книжка и  письма, бедные дети, принадлежат  обвиняемому, то есть
Леону Фортену. Что  же касается других  писем, взятых нами, то они  написаны
убийцей вашему отцу... они и довели его до самоубийства! Вы сами подтвердили
тождество почерка тех и других. Ну, что вы скажете на это?
     --  Что  эти письма подделка,  что у Леона Фортена  выкрали его почерк,
чтобы шантажировать нашего бедного отца, как похитили у него записную книжку
с целью свалить на него вину за убийство на улице Св. Николая!
     -- Эксперты решат...
     -- О, эксперты! -- с презрением произнесла молодая девушка.-- Известно,
чего стоит их непогрешимость!
     -- Наконец,--  сказал следователь, выдвигая свои последние аргументы,--
я   считал   своею  обязанностью  предостеречь  вас,  как  рискованно  такое
знакомство, по меньшей мере, подозрительно!
     -- Но,  милостивый  государь, у  меня  не  таков взгляд на вещи, как  у
господ судей! Я буду посещать, кого хочу, так как жестокие обстоятельства --
увы! -- освободили меня от всяких стеснений, от всякой власти!
     Однако  следователь  не  перестал считать подсудимого  виновным: ему не
хотелось отрешиться от  своего первоначального мнения, которое казалось  ему
солидно обоснованным.
     Действительно,  все, казалось, было против  Леона Фортена:  его визит к
Грандье с просьбой ссудить ему роковую  сумму в пятьдесят тысяч франков, его
проекты относительно  Клондайка, ужасающее  сходство почерков, окровавленная
книжка, найденная  на улице  Св.  Николая,  такие  же  одежды,  спрятанные в
квартире   обвиняемого.   В   его  пользу   говори