даже  в  этом  случае  легко  представить себе,  какой  была  бы  реакция
европейских стран,  если  бы  Германия  официально заявила,  что  ее  задача
заключается  в  укреплении и расширении  ее руководящей роли в ЕС,  как  это
прозвучало   в   сентябре  1995  года   в   официальном  заявлении   России,
цитировавшемся выше.
     В  аналогии  с  ЕС есть  еще один  недостаток. Открытые  и относительно
развитые  экономические  системы  западноевропейских  стран  были  готовы  к
демократической интеграции, и большинство западноевропейцев  видели ощутимые
экономические и политические выгоды в такой интеграции. Менее богатые страны
Западной  Европы   также   могли   выиграть   от  значительных   дотаций.  В
противоположность этому недавно обретшие  независимость государства видели в
России политически нестабильное государство, которое все еще лелеяло амбиции
господствования,  и препятствие  с экономической  точки зрения  их участию в
мировой экономике и доступу к крайне необходимым иностранным инвестициям.
     Оппозиция  идеям Москвы в отношении "интеграции" была особенно  сильной
на Украине.  Ее лидеры быстро поняли,  что такая  "интеграция",  особенно  в
свете  оговорок  России  в  отношении  законности независимости  Украины,  в
конечном счете приведет к  потере  национального  суверенитета.  Кроме того,
тяжелая  рука  России  в  обращении  с  новым  украинским  государством:  ее
нежелание признать границы Украины, ее сомнения в отношении права Украины на
Крым,   ее  настойчивые  притязания  на  исключительный   экстерриториальный
контроль  над  Севастополем  -  все  это придало пробудившемуся  украинскому
национализму явную антирусскую направленность. В процессе самоопределения во
время  критической стадии формирования нового  государства украинский народ,
таким образом, переключился  от традиционной  антипольской или антирумынской
позиции на противостояние любым предложениям России, направленным на большую
интеграцию стран СНГ, на создание особого славянского сообщества (с  Россией
и   Беларусью),  или  Евразийского  союза,   разоблачая   их  как  имперские
тактические приемы России.
     [137]
     Решимости Украины сохранить свою независимость способствовала поддержка
извне. Несмотря на то что первоначально Запад, и особенно Соединенные Штаты,
запоздал  признать важное с точки зрения геополитики  значение существования
самостоятельного  украинского  государства,  к середине 90-х годов и США,  и
Германия  стали  твердыми сторонниками самостоятельности Киева. В  июле 1996
года  министр  обороны   США  заявил:  "Я   не   могу  переоценить  значения
существования Украины  как самостоятельного  государства для безопасности  и
стабильности  всей  Европы", а в сентябре  того  же  года  канцлер Германии,
невзирая  на  его мощную  поддержку президента  Ельцина, пошел  еще  дальше,
сказав,  что  "прочное  место Украины  в Европе  не  может  больше  кем-либо
подвергаться  сомнению... Больше  никто не сможет оспаривать независимость и
территориальную целостность  Украины".  Лица,  формулирующие  политику  США,
также  начали   называть  американо-украинские   отношения   "стратегическим
партнерством",  сознательно используя  то  же выражение, которое  определяло
американо-российские отношения.
     Как уже отмечалось, без Украины реставрация империи, будь то  на основе
СНГ или  на базе евразийства, стала бы нежизнеспособным делом.  Империя  без
Украины будет в конечном счете означать, что Россия станет более "азиатским"
и  более  далеким  от  Европы  государством.  Кроме  того, идея  евразийства
оказалась   также  не   очень  привлекательной  для   граждан   только   что
образовавшихся  независимых  государств  Средней  Азии,  лишь  некоторые  из
которых  желали  бы  нового  союза  с  Москвой.  Узбекистан  проявил  особую
настойчивость, поддерживая противодействие Украины любым преобразованиям СНГ
в наднациональное  образование  и противясь инициативам России, направленным
на усиление СНГ.
     Прочие  члены  СНГ  также настороженно  относятся к намерениям  Москвы,
проявляя  тенденцию  сгруппироваться  вокруг Украины  и  Узбекистана,  чтобы
оказать противодействие или избежать давления Москвы, направленного на более
тесную политическую и военную интеграцию. Кроме того, почти во всех  недавно
образовавшихся  государствах  углублялось  чувство  национального  сознания,
центром внимания  которого  все  больше  становится заклеймение подчинения в
прошлом как  колониализма и  искоренение  всевозможного наследия той  эпохи.
Таким образом, даже уяз-
     [138]
     вимый с  этнической точки зрения Казахстан присоединился к государствам
Средней Азии в  отказе от кириллицы и замене ее латинским алфавитом, как это
ранее  сделала  Турция.  В  сущности,  для препятствования  попыткам  России
использовать  СНГ  как инструмент  политической интеграции  к середине  90-х
годов  неофициально   сформировался  скрыто  возглавляемый   Украиной  блок,
включающий Узбекистан, Туркменистан, Азербайджан и иногда Казахстан,  Грузию
и Молдову.
     Настойчивость Украины  в отношении лишь ограниченной и  главным образом
экономической  интеграции   лишила  понятие  "Славянский  союз"  какого-либо
практического смысла. Распространяемая некоторыми славянофилами и получившая
известность благодаря  поддержке  Александра Солженицына  идея автоматически
потеряла  геополитический  смысл, как только  была отвергнута  Украиной. Это
оставило Беларусь  наедине  с Россией; и  это также  подразумевало возможное
разделение  Казахстана,  поскольку  заселенные русскими его северные  районы
могли потенциально стать частью  этого союза. Такой вариант, естественно, не
устраивал  новых  руководителей  Казахстана  и  просто   усилил  антирусскую
направленность казахского национализма.  Для Беларуси "Славянский  союз" без
Украины означал  не  что иное,  как включение в  состав  России,  что  также
разожгло недовольство националистов.
     Внешние  препятствия  на пути политики в отношении "ближнего зарубежья"
были  в  значительной  степени  усилены  важным  внутренним   ограничивающим
фактором: настроениями русского  народа.  Несмотря на риторику и возбуждение
политической элиты  по  поводу особой миссии  России  на  территории  бывшей
империи,  русский  народ -  частично от  явной  усталости,  но и из здравого
смысла  - проявил мало  энтузиазма  по отношению к  честолюбивым  программам
реставрации империи.
     Русские   одобряли  открытые   границы,   свободу   торговли,   свободу
передвижения  и  особый статус русского  языка, но политическая  интеграция,
особенно  если  она была связана  с затратами или требовала проливать кровь,
вызывала мало  энтузиазма. О  распаде Союза сожалели, к  его  восстановлению
относились  благосклонно,  но  реакция  общественности   на  войну  в  Чечне
показала, что любая политика,  связанная с применением чего-то большего, чем
экономические  рычаги  и/или  политическое  давление,  поддержки  народа  не
получит.
     [139]
     Короче говоря, геополитическая несостоятельность приоритета  ориентации
на  "ближнее  зарубежье"  заключалась в  том,  что  Россия была недостаточно
сильной   политически,   чтобы   навязывать   свою   волю,   и  недостаточно
привлекательной экономически, чтобы соблазнить  новые государства.  Давление
со стороны России просто заставило их  искать больше  связей за  рубежом,  в
первую очередь  с Западом, в некоторых случаях также с  Китаем  и исламскими
государствами  на юге. Когда  Россия пригрозила  создать свой военный блок в
ответ на расширение НАТО, она задавала себе  болезненный вопрос:  "С кем?" И
получила  еще  более  болезненный  ответ:  самое  большее -  с  Беларусью  и
Таджикистаном.
     Новые государства,  если хотите, были  все  больше склонны  не доверять
даже  вполне  оправданным  и необходимым  формам экономической  интеграции с
Россией, боясь  возможных  политических последствий. В то же  время  идеи  о
якобы присущей России евразийской миссии и о славянской  загадочности только
еще больше изолировали Россию от Европы и  в целом от Запада, продлив  таким
образом   постсоветский  кризис  и  задержав  необходимую   модернизацию   и
вестернизацию российского общества по тому  принципу, как  это сделал Кемаль
Ататюрк в Турции после распада Оттоманской империи. Таким образом, акцент на
"ближнее  зарубежье"   стал  для  России  не  геополитическим  решением,   а
геополитическим заблуждением.
     Если  не кондоминиум  с США и не  "ближнее зарубежье",  тогда какие еще
геостратегические варианты имелись у России? Неудачная попытка ориентации на
Запад  для  достижения  желательного глобального  равенства "демократической
России"  с  США,  что  больше  являлось  лозунгом, нежели  реалией,  вызвала
разочарование  среди  демократов,  тогда   как  вынужденное  признание,  что
"реинтеграция" старой империи  была в лучшем случае отдаленной перспективой,
соблазнило  некоторых  российских  геополитиков  поиграть  с  идеей  некоего
контральянса, направленного против гегемонии США в Евразии.
     В  начале 1996 года президент Ельцин заменил своего ориентированного на
Запад  министра  иностранных  дел Козырева  более опытным, но ортодоксальным
Евгением Примаковым, специалистом по бывшему  Коминтерну,  давним  интересом
которого  были  Иран  и  Китай.  Некоторые  российские  обозреватели  делали
предположения, что ори-
     [140]
     ентация    Примакова   может    ускорить    попытки    создания   новой
"антигегемонистской"  коалиции,  сформированной  вокруг  этих трех  стран  с
огромной геополитической ставкой на ограничение преобладающего влияния США в
Евразии.  Некоторые первые  поездки и  комментарии  Примакова усилили  такое
впечатление.  Кроме того, существующие связи между Китаем и Ираном в области
торговли  оружием,  а  также  склонность России помочь Ирану в его  попытках
получить больший доступ к атомной энергии, казалось, обеспечивали прекрасные
возможности для более тесного политического  диалога и  создания в  конечном
счете  альянса. Результат мог, по крайней  мере теоретически, свести  вместе
ведущее славянское  государство мира, наиболее воинственное в мире исламское
государство  и самое крупное  в  мире  по  численности  населения и  сильное
азиатское государство, создав таким образом мощную коалицию.
     Необходимой  отправной  точкой  для  любого  такого  контральянса  было
возобновление   двусторонних   китайско-российских   отношений   на   основе
недовольства   политической  элиты  обоих  государств  тем,  что  США  стали
единственной сверхдержавой.  В начале  1996  года Ельцин побывал с визитом в
Пекине  и  подписал декларацию,  которая недвусмысленно  осуждала глобальные
"гегемонистские"  тенденции, что, таким образом, подразумевало, что Россия и
Китай  вступят  в  союз  против  Соединенных  Штатов. В  декабре  1996  года
премьер-министр Китая Ли Пен нанес ответный  визит, и обе  стороны не только
снова  подтвердили,  что  они  против  международной   системы,  в   которой
"доминирует  одно  государство",  но  также  одобрили усиление  существующих
альянсов.  Российские  обозреватели приветствовали  такое развитие  событий,
рассматривая его  как положительный сдвиг в глобальном соотношении сил и как
надлежащий  ответ  на  поддержку  Соединенными   Штатами   расширения  НАТО.
Некоторые  даже ликовали,  что  российско-китайский  альянс  будет  для  США
отповедью, которую они заслужили.
     Однако коалиция России одновременно с  Китаем и Ираном может возникнуть
только  в   том   случае,  если   Соединенные   Штаты   окажутся   настолько
недальновидными, чтобы  вызвать антагонизм  в  Китае  и  Иране одновременно.
Безусловно, такая возможность не исключена, и действия США в 1995-1996 годах
почти  оправдывали  мнение,  что  Соединенные  Штаты  стремятся  вступить  в
антагонистические от-
     [141]
     ношения  и с Тегераном, и с Пекином. Однако ни Иран, ни  Китай не  были
готовы  связать  стратегически  свою судьбу с нестабильной и слабой Россией.
Оба государства понимали, что любая подобная коалиция, как только она выйдет
за рамки  некоторой преследующей определенную цель  тактической оркестровки,
может поставить под  угрозу их выход  на более  развитые  государства  с  их
исключительными возможностями по инвестициям и столь необходимыми передовыми
технологиями. Россия могла предложить слишком мало, чтобы быть по-настоящему
достойным партнером по коалиции антигегемонистской направленности.
     Лишенная  общей  идеологии  и  объединенная  лишь "антигегемонистскими"
чувствами,  подобная  коалиция  будет   по  существу  альянсом  части  стран
"третьего мира" против наиболее развитых государств. Ни один из членов такой
коалиции  не  добьется  многого,  а  Китай  в  особенности рискует  потерять
огромный   приток   инвестиций.   Для   России  -   аналогично   -  "призрак
российско-китайского альянса... резко увеличит шансы, что она снова окажется
почти отрезанной  от западной технологии и  капиталов"(8),  как заметил один
критически  настроенный российский геополитик. Такой союз в  конечном  счете
обречет всех его участников,  будь их  два или три, на длительную изоляцию и
общую для них отсталость.
     Кроме того, Китай окажется старшим  партнером в любой серьезной попытке
России  создать  подобную  "антигегемонистскую"  коалицию.  Имеющий  большую
численность  населения,  более  развитый  в  промышленном  отношении,  более
новаторский,  более  динамичный  и  потенциально  вынашивающий  определенные
территориальные планы в отношении России Китай неизбежно присвоит  ей статус
младшего партнера,  одновременно испытывая нехватку средств  (а возможно,  и
нежелание)  для помощи России  в преодолении  ее  отсталости.  Россия, таким
образом,  станет  буфером  между  расширяющейся Европой  и экспансионистским
Китаем.
     И  наконец,  некоторые   российские  эксперты  по  международным  делам
продолжали  лелеять  надежду, что патовое  состояние  в  интеграции  Европы,
включая, возможно, внут-
     ---------------
     (8)  Богатуров  А. Современные  отношения и  перспективы взаимодействия
России и Соединенных Штатов // Независимая газета. - 996. - 28 июня.
     [142]
     ренние  разногласия  стран  Запада  по  будущей  модели НАТО, смогут  в
конечном счете привести к появлению по меньшей мере тактических возможностей
для "флирта" России с  Германией или Францией,  но в любом случае без ущерба
для трансатлантических связей Европы с США. Такая перспектива вряд  ли  была
чем-то  новым, поскольку на протяжении всего  периода  холодной войны Москва
периодически пыталась  разыграть  германскую или французскую  карту. Тем  не
менее  некоторые геополитики  в Москве считали обоснованным  рассчитывать на
то,  что патовое положение в  европейских делах может  создать благоприятные
тактические условия, которые можно использовать во вред США.
     Но  это  почти все,  чего можно  достичь:  чисто  тактические варианты.
Маловероятно,  что  Германия   или  Франция  откажутся  от  связей   с  США.
Преследующий   определенные   цели   "флирт",   особенно   с   Францией,  по
какому-нибудь  узкому  вопросу  не  исключен,  но геополитическому изменению
структуры   альянсов  должны  предшествовать   массированный   переворот   в
европейских делах, провал  объединения  Европы  и разрыв  трансатлантических
связей. Но даже тогда маловероятно,  что  европейские  государства  выскажут
намерение  вступить  в действительно всеобъемлющий  геостратегический союз с
потерявшей курс Россией.
     Таким  образом,  ни  один из  вариантов контральянса  не  является  при
ближайшем   рассмотрении   жизнеспособной   альтернативой.   Решение   новой
геополитической дилеммы России не может быть найдено ни в контральянсе, ни в
иллюзии  равноправного  стратегического  партнерства с  США,  ни  в попытках
создать  какое-либо  новое  политически  или  экономически "интегрированное"
образование  на  пространствах  бывшего  Советского  Союза.  Во всех  них не
учитывается единственный выход, который на самом деле имеется у России.

ДИЛЕММА ЕДИНСТВЕННОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ

     Для России единственный геостратегический  выбор, в результате которого
она смогла  бы  играть  реальную роль  на  международной  арене  и  получить
максимальную возможность трансформироваться и модернизировать свое общество,
- это Европа. И это не просто какая-нибудь Европа,
     [143]
     а трансатлантическая Европа с расширяющимися  ЕС  и НАТО. Такая Европа,
как мы  видели в  главе  3,  принимает  осязаемую форму и,  кроме того, она,
вероятно, будет  по-прежнему  тесно связана с Америкой. Вот с такой  Европой
России  придется  иметь  отношения  в том  случае, если  она  хочет избежать
опасной геополитической изоляции.
     Для Америки  Россия  слишком слаба, чтобы быть ее партнером, но, как  и
прежде,  слишком  сильна,  чтобы быть  просто  ее пациентом. Более  вероятна
ситуация, при которой Россия станет проблемой, если  Америка не  разработает
позицию, с  помощью которой  ей удастся убедить русских, что наилучший выбор
для  их  страны  -  это усиление органических  связей  с  трансатлантической
Европой.  Хотя   долгосрочный   российско-китайский   и   российско-иранский
стратегический  союз  маловероятен,   для   Америки  весьма  важно  избегать
политики,   которая   могла   бы   отвлечь   внимание  России   от   нужного
геополитического выбора.  Поэтому, насколько это возможно, отношения Америки
с  Китаем и  Ираном  следует  формулировать также с  учетом  их  влияния  на
геополитические    расчеты    русских.   Сохранение    иллюзий   о   великих
геостратегических вариантах может лишь отсрочить исторический выбор, который
должна сделать Россия, чтобы избавиться от тяжелого заболевания.
     Только   Россия,  желающая   принять  новые  реальности  Европы  как  в
экономическом, так и в геополитическом плане,  сможет  извлечь международные
преимущества   из    расширяющегося    трансконтинентального    европейского
сотрудничества  в   области   торговли,  коммуникаций,   капиталовложений  и
образования. Поэтому участие России  в Европейском  Союзе - это шаг в весьма
правильном   направлении.   Он    является    предвестником   дополнительных
институционных связей между новой Россией и расширяющейся Европой. Он  также
означает, что в  случае избрания  Россией  этого  пути у  нее  уже  не будет
другого  выбора, кроме  как  в  конечном  счете следовать  курсом, избранным
пост-Оттоманской  Турцией, когда она решила  отказаться  от своих  имперских
амбиций   и  вступила,   тщательно  все   взвесив,  на  путь   модернизации,
европеизации и демократизации.
     Никакой другой выбор не может открыть  перед Россией таких преимуществ,
как  современная,  богатая  и  демократическая Европа, связанная с Америкой.
Европа  и Америка  не  представляют  никакой угрозы  для  России, являющейся
неэкспансионистским национальным и демократическим го-
     [144]
     сударством.  Они не имеют никаких  территориальных притязаний к России,
которые могут в один прекрасный день возникнуть у Китая. Они  также не имеют
с Россией ненадежных и потенциально взрывоопасных границ,  как,  несомненно,
обстоит дело с неясной  с этнической и территориальной точек зрения границей
России с мусульманскими государствами к югу. Напротив, как для Европы, так и
для  Америки национальная  и демократическая  Россия является  желательным с
геополитической точки зрения субъектом, источником стабильности в изменчивом
евразийском комплексе.
     Следовательно,  Россия  стоит перед дилеммой:  выбор в пользу  Европы и
Америки  в целях получения  ощутимых  преимуществ требует в  первую  очередь
четкого   отречения  от  имперского   прошлого  и  во   вторую   -   никакой
двусмысленности в отношении расширяющихся связей Европы в области политики и
безопасности   с   Америкой.   Первое   требование   означает   согласие   с
геополитическим  плюрализмом, который п