никла непосредственная угроза жизни людей.  Словом,  вы  меня
понимаете... По долгу службы я вынужден вмешаться, но область  эта  такая,
что... В общем мы нуждаемся в помощи, и главный мой вопрос  таков:  чем  с
НИМИ можно бороться?
     Сан-Саныч вновь причмокнул губами. Высокий лоб его  покрыли  бороздки
озабоченности.
     - Если бы вы объяснили подробнее, с кем имеете дело...
     - Я уже сказал: не знаю. Здесь намешено столько всего, что  я  просто
затрудняюсь описать их возможности. Но скорее  всего  они  могут  очень  и
очень  многое:  убивать,  становиться  невидимыми,  влиять  на   время   и
пространство.
     Сан-Саныч ласково улыбнулся и успокаивающе положил свою кисть  поверх
руки следователя.
     - Как вы уже поняли, к числу непробиваемых скептиков я не отношусь, -
промурлыкал он. - За свою жизнь  я  повидал  немало  сильных  энергетиков.
Кто-то из них читал мысли и передвигал коробки, кто-то умел  останавливать
часы и вызывать головную боль. Однако, все это  укладывалось  в  некоторые
рамки, было, так сказать, в общем и целом обозримо, и то,  о  чем  вы  тут
говорите, представляется мне абсолютно  невозможным.  Даже  появись  такой
силы энергетик в городе,  мои  экстрасенсы  давно  бы  его  учуяли.  Живые
существа  не  способны  капсулировать  энергию.  Они  излучают   ее,   как
радиоактивные металлы.
     - Увы, на этот раз ваши экстрасенсы дали маху. Случай,  о  котором  я
вам толкую, выпадает из общего ряда.  Это  не  местный  полтергейст  и  не
два-три сбрендивших иллюзиониста. Тут нечто  более  значимое.  Думаю,  вам
следует быть в курсе: несколько человек уже погибло,  кое-кто  пропал  без
вести. Причем  обстоятельства  случившегося  явно  указывают  на  то,  что
обычной уголовщиной здесь не  пахнет.  Не  пахнет  и  гипнозом.  А  потому
повторяю вопрос. Допустите существование загадочных  сил.  Добавлю  -  сил
враждебных человеку. И попытайтесь  ответить:  можно  ли  с  НИМИ  реально
бороться? Скажу сразу, стрелковое оружие  себя  не  оправдывает.  Иных  же
средств в нашем арсенале попросту не имеется. Но как насчет вашего?
     На секунду-другую Сан-Саныч склонил лобастую  голову,  словно  бычок,
намеревающийся ринуться в атаку.
     - Переговоры, - с  медлительной  напевностью  произнес  он.  -  Самый
разумный из существующих  вариантов.  Зачем  сразу  стрелять?  Попытайтесь
вступить с оппонентами в дружелюбный контакт.
     - Увы, они в этом просто не нуждаются. По-моему, все и  началось  как
раз с того, что некто возжелал переговорить с ними по душам.
     - И этот некто жестоко пострадал, - тихо закончил Сан-Саныч.
     - Верно. А затем последовали  другие  жертвы,  хотя,  надо  признать,
действия  наших  противников   совершенно   непредсказуемы.   Иногда   это
смертельный исход, иногда - легкое предупреждение.
     - Интересно, каким образом они предупреждают?  Галлюцинации,  болевые
ощущения, сны?
     - Сны? - Александра передернуло. Он  вспомнил  о  ночном  видении,  о
растаявшей Регине-Снегурочке, о том, как трещал и разваливался под  ногами
пол. Волнение собеседника не ускользнуло от внимания Сан-Саныча.
     - Значит, что-то было и у вас?
     Качнув головой, Александр пригладил на затылке волосы.
     - Я  не  совсем  уверен,  но...  кое-что  мне  действительно  сегодня
снилось.
     Поднявшись, он прошел по комнате взад-вперед, некстати  подумал,  что
точно так же делает Митрофанушка. В минуты  душевного  трепета  и  озноба.
Александр  раздраженно   похрустел   пальцами.   Настроение   испортилось.
Собственно говоря, оно и раньше было не ахти каким,  но  сейчас  ко  всему
прочему добавилось скверное ощущение обреченности.
     - Пожалуй, я зря впутываю вас в эту историю, - пробормотал он.
     -  Отчего  же?  Меня  она  успела  заинтересовать.  Хотя  я  не  знаю
подробностей...
     - Вы их и не узнаете, - следователь остро взглянул на Сан-Саныча.
     - Значит, помощь вам уже не нужна?
     Александр прикусил губу.
     - Наверное, об одной малости я все-таки вас попрошу.
     - Смелее, товарищ следователь!
     - Хорошо... - Александр колебался недолго. - Вы рассказывали,  что  в
вашем штате имеются довольно сильные экстрасенсы. Это в самом деле так?
     -  Можете  мне  верить,  -  Сан-Саныч  развел  руками.  -  Вы  хотите
подбросить им какую-нибудь задачку?
     -  Да.  Не  очень  сложную.  Попросите  кого-нибудь  из  ваших  ребят
прогуляться  вокруг  гостиницы  "Центральная".  Возможно,  этого  окажется
достаточно. Заходить внутрь не рекомендую. Да и  снаружи  пусть  проявляют
максимальную осторожность. И никакой ответной агрессии,  потому  что...  -
Александр  споткнулся.  -  Словом,  как   только   что-нибудь   выяснится,
немедленно свяжитесь со мной. Буду благодарен даже за самую малость.
     Милый и уютный председатель центра аномальных явлений проводил его до
двери. На пороге  они  долго  трясли  друг  другу  руки.  Искренность  для
Сан-Саныча являлась естественной вещью, и, может быть, потому  следователю
особенно тяжело было глядеть в его добрые,  часто  мигающие  глаза.  Людей
вроде Сан-Саныча грешно звать на драку. А он взял и позвал...



                                    11

     Из дневника Льва Антоновича Борейко

     29-й день.
     Подумать только! Еще сутки, и за плечами - месяц одиночества!  Я  уже
давно с бородой и усами. Похожу  на  купца  николаевских  времен.  Где  ни
появлюсь, начинаю петь. Дважды в  неделю  посещаю  баню.  Пища...  О  ней,
пожалуй, не стоит. В этом смысле обеспечен на  долгие-долгие  десятилетия.
Открыл удивительное свойство - здесь ничто не портится.  Хлеб  не  сохнет,
мясо не тухнет, молоко не скисает. Порчусь,  если  можно  так  выразиться,
только я сам. Для всего прочего - времени в этом городе не существует.
     По-прежнему брожу  по  квартирам.  Стал  специалистом  не  только  по
замкам,  но  и  по  альпинистских  кульбитам.  Обзавелся   соответствующим
снаряжением. Временами прихожу в ужас от той легкости,  с  коей  овладеваю
профессией домушника. Замки, двери из стали - все ни к чему, если  имеются
балконы и окна. Даже жутко становится, до чего все мы беззащитны. Впрочем,
почему мы? О множественных местоимениях следует забыть. Забыть и покрепче.
В этом городе, в этом времени и под этим солнцем я  вынужден  прозябать  в
полном одиночестве!
     Один... Гулкая мысль. Какая-то абстрактная и немая. Может,  оттого  и
не могу избавиться от своих игр с псевдопартнерами. Стреляю в  собственную
тень, записываю на магнитофоны отрывистые монологи и сам  с  собой  спорю.
Иногда пытаюсь достать из самоходного орудия здание химкомбината.  Оно  за
рекой, почти у горизонта. Дымливый крематорий, который  всегда  вызывал  у
меня раздражение. Что-то там иногда вспыхивает и горит, значит попадаю.
     Да! Еще одно событие! Потихоньку  пробую  писать  стихи.  Как-то  так
получилось само собой. Сначала только пел, а затем перешел на  декламацию.
Чудно! Раньше я стихи называл рифмовочками, а теперь не только читаю, но и
пишу. Завел для них особую тетрадь, толстую,  с  коленкоровым  переплетом.
Началось же все с  того,  что  набрел  в  одной  запущенной  квартирке  на
библиотечку поэзии. Сперва, понятно, и смотреть не стал, но скука  -  вещь
когтистая. Полистал, полистал и втянулся. В точности, как с  Робинзоном  и
его приключениями. Должно быть, литература - вирус зубастый. Стоит  только
пообщаться - и порядок!  -  болезнь  гарантирована.  Сначала,  разумеется,
взялся за Есенина, Лебедева-Кумача. Там ведь песни  голимые.  И  узнаваемо
все. Ну а после  пошло-поехало:  Цветаева,  Визбор,  Пастернак,  Ахматова,
Евтушенко... Самое смешное, что каждый третий стих - про  одиночество.  То
есть про меня. Так что, дорогие мои ребятушки, даже  и  не  передать,  как
зацепила ссыльного майора вся эта стихотворщина. И  сны  пошли  необычные,
про поэзию. Вроде как сочиняю что-то и сам себе умиляюсь. То есть  плывет,
значит, мимо меня шрифт - строка за строкой,  а  голос  за  кадром  читает
вслух. И, черт возьми, отлично понимаю, что автор не кто иной, как я  сам!
Слушаю и восхищаюсь. Такой складный и ровный стих идет. Хоть смейся,  хоть
плачь... Раньше-то сны у меня забывались, а тут  иначе  стало  получаться.
Вчера вот спросонья  успел-таки  выцепить  четверостишье.  Поднатужившись,
вытянул и еще парочку. Тут же и переписал набело. Первые свои стихи!..
     С того самого утра сознание и дрогнуло. Стала  потеть  голова,  а  на
карандаши набрасываюсь, как заправский бобр. Заодно  и  ногтям  достается.
Крючусь за столом, пока спина позволяет, а потом лежу перечитываю. Кто его
знает, хорошо это или плохо. Но ведь пишется! Само пишется! Разумеется,  с
размером и прочими премудростями - полный пас, но чувство вроде  бы  есть.
Или нет?.. Дать бы прочесть Димке Губину или  Сашке.  Они  о  таких  вещах
любили  потрепаться.  Пушкина  там,   то-се...   Может,   что   путное   и
присоветовали.
     Самое удачное решил выписывать в  дневник.  Так  сказать,  на  всякий
случай. Две тетради все-таки надежнее. Тем более,  что  речь  идет  уже  о
настоящих стихах. То есть,  я  таковыми  их  еще  не  считаю,  но  если  я
ошибаюсь? Если по своей отсталости я знать не знаю  собственного  таланта?
Есенин-то тоже  был  самородком  и  приехал  из  тьмутаракани...  В  общем
записываю.

                       Все то, что возле, - чепуха,
                       Во всяком случае пока,
                       А завтра буду гопака
                       Бить каблуками.
                       Сойду, наверное, с ума,
                       Моя судьба - моя тюрьма,
                       И пакостная Колыма
                       Не испугает.
                       Кладут у стенки дураков
                       И простаков. Я не таков.
                       Но в этом городе - оков,
                       Увы, не нужно.
                       Засилье бесконечных стен
                       И лабиринт из улиц-вен,
                       Он плох уже лишь только тем,
                       Что в нем есть я!

     Перечитал и покраснел.  По-моему,  наши  болтуны,  то  бишь,  Саня  с
Димкой, подняли бы меня на смех. Может, заменить  восклицательный  знак  в
конце на многоточие? Или вообще от знаков препинания отказаться?.. Подумаю
на досуге.

     33-й день.
     Все  вчерашние  сутки  жутко  болела  голова.   Наглотался   каких-то
таблеток,  запив  коньяком,  пытался  уснуть.  Состояние  такое,  что   не
пожелаешь и врагу. Уснуть так и не уснул. Должно быть, таблетки  оказались
левыми. Стало только хуже. Заговаривался, крушил мебель. Выйдя на  балкон,
высадил по заводской трубе несколько магазинов. Всерьез хотел развалить ее
к дьяволу, перерезать очередями пополам. Разумеется, ничего не вышло.  Эта
кирпичная дурында торчит и по сию пору...
     Что-то происходило еще, но всего не  упомнить.  В  памяти  провал  за
провалом. Вероятно, от тех идиотских таблеток. Кажется,  впервые  молился.
То есть, не то чтобы молился, но обращался к кому-то там, на небесах. Орал
в мегафон всякую несусветицу и снова стрелял по химкомбинату.
     Успокоился только к вечеру. И опять пробовал  сочинять,  но  выходила
одна  нецензурщина.  Посжигал  все   к   едреной   матери.   Как   Гоголь.
Одна-единственная вещица и уцелела. Сегодня попалась на глаза, и заскребли
на  душе  кошки  -  жаль  стало  выбрасывать.  Нецензурщину,   разумеется,
ликвидировал. Записал в дневник. Как бы для истории.

                       Плевать на то, чего не вижу,
                       Грущу о том, чего уж нет,
                       И, к зеркалу шагая ближе,
                       Все чаще целю пистолет.
                       Смешать бы в дым все эти краски!
                       Стереть с лица лицо Земли!
                       И, может быть, исчезнут маски?
                       Внемли мне, Господи, внемли!
                       Ну подтолкни ж плечом планету,
                       Пусть дрогнет время, побежит,
                       А тварь Курляндскую к ответу!
                       Пускай поплачет, повизжит!
                       За что страдание страдавшим?
                       А хворь убогим и больным?
                       Знать, сотворил ты нас, поддавши,
                       Из боли, грязи и войны...

     На этот раз не забыл поставить в конце  многоточие.  Довольно  мудрый
знак. Как щит прикрывает  глупость.  Все  равно  как  в  жизни  изображать
глубокомыслие и помалкивать. Тот же самый эффект. Лощенная и  напомаженная
пустота, олигофрен в очках и со скрипкой. В общем...  Наверное,  не  стоит
злоупотреблять этим знаком. Всего не прикрыть.
     И еще кое-что. Событие, каким не хвастают. В одном из своих  провалов
забрел в ванную и полоснул бритвой по венам. Наотмашь, жестом отчаявшегося
художника. Абсолютно ничего не соображал,  однако,  брызнуло  таким  алым,
таким живым, что вмиг очухался и перепугался. Скрутил  на  плече  жгут,  а
кисть обмотал тряпьем. Долгих полчаса баюкал руку, с  напряжением  ожидая,
что вот-вот истеку кровью. Понял, что умирать не хочу. Это  уж  в  крайнем
случае, когда станет совсем невмоготу. А мой случай,  по-видимому,  совсем
не крайний. Можно еще терпеть и надеяться. Да и что, в сущности,  терпеть?
Холод, издевательства, каторжный труд? Ничего ж этого нет! Тогда по какому
поводу весь  этот  стон?  Чего  ради  мы  создаем  внутри  себя  маленькие
бухенвальды? Мы! Члены недоношенного человечества! Тоскующего, брюзжащего,
ненасытного. Стыдно, товарищ майор! Крайне стыдно!  И  никогда  впредь  не
делайте подобных глупостей. Вы меня поняли? Никогда!



                                    12

     Если можно городской мирок вообразить в  виде  огромного  яблока,  то
слухи - это вечно живые юркие черви. И попробуйте совершить такой подвиг -
не узнать того, о  чем  осведомлены  все  -  от  соседей  по  подъезду  до
случайных попутчиков в троллейбусе.
     Еще не добравшись до места работы, Александр оказался посвящен во все
последние новости города.
     Снова подскочили цены на мебель и ковры. Уже третий раз за  последние
полгода. В связи с аварией на молочной фабрике в магазинах предлагают один
кефир. И наконец, что было солью и сутью всех  бесед,  в  городе  хоронили
Лесника. Об этом говорили полушепотом, с оглядкой на близстоящих. Говорили
по-разному - кто с невольным восторгом, кто с подчеркнутой  брезгливостью.
Лесника, как всякого  мафиозо,  хоронили  помпезно,  хотя  и  без  музыки.
Стандартные оркестры мафия презирала, предпочитая скорбную тишину.  В  это
утро в Уткинске были раскуплены все цветы. Нежным растениям  суждено  было
устлать дорогу до кладбища. Везли Лесника не в автобусе, а  в  специальном
правительственном   катафалке.   Трудно   угадать   кто   расстарался    и
распорядился, но сопровождала колонну конная милиция. Об этом рассказывали
с особым жаром. Прорва  машин-иномарок,  влившихся  в  похоронный  кортеж,
удивляла  значительно  меньше.  А  более  всего  толковали,   конечно,   о
"халявских" поминках, проводимых под открытым небом, на которые зазывались
все знакомые и незнакомые. На столах, расставленных во дворе,  в  изобилии
царствовала "Смирновская", вместо закуски предлагались болгарские маринады
и голландская ветчина... От всех этих  шепотков  у  Александра  немедленно
закружилась голова. Он вышел из транспорта на остановку раньше  и  дошагал
до родного отделения на своих двоих.
     План мероприятий созрел у него еще  утром.  Но,  увы,  удача  ему  не
сопутствовала. План дал первую трещину тотчас по  прибытии,  ибо  начинать
следовало с ближайших коллег,  но  именно  самых  ближайших  на  месте  не
оказалось. Ни Димки Губина, ни  Борейко.  Поразмыслив,  следователь  решил
обождать. Коротая время, налил  в  стакан  кипятка,  не  найдя  заварки  с
сахаром, бросил на дно желтовато-стеклянный камешек барбариса. В одном  из
ящиков стола обнаружился пакет с сухарями. Мышей в отделе, по счастью, еще
не водилось.  Наблюдая  за  углубленно  работающим  Казаренком,  Александр
покормил аквариумных  рыбок.  Чешуйчатая  голытьба  была  рада  и  простым
крошкам. После исчезновения главного кормильца - майора  Борейко  за  ними
практически не ухаживали. Но как все сущее на земле они нуждались в заботе
и ласке.
     Тихо потрескивал и пузырил леденец, мутная глубь стакана окрашивалась
в лимонно-болотный цвет. Расположившись в углу, практикант Антоша  доводил
до сведения забежавшего однокурсника  информацию  о  масштабах  проводимых
похорон. Александр досадливо крякнул. Похоже, его  намеревались  потчевать
одним и тем же блюдом. "Смирновская",  катафалк,  конное  сопровождение...
Это начинало уже надоедать, хотя он  вынужден  был  признать,  что  Мамонт
действительно постарался на славу. Дела,  территории,  доходные  заведения
переходили в его руки, и подобный  жест  он  вполне  мог  себе  позволить.
Только вот каково придется нынешнему обывателю? Как известно, смена власти
- явление удручающее.  В  данной  печальной  конкретике  она  и  вовсе  не
радовала. Сделав попытку не думать  больше  о  Леснике  и  его  преемнике,
Александр вызвал в памяти видение  Ленинграда.  Стиснутые  камнем  каналы,
вертлявые  улочки,  мостовые,  бесчисленные  изваяния   львов   и   коней,
стерегущих покой петербуржцев. Или ленинградцев?.. Он вздохнул.  К  черту!
На этот раз не приносили успокоения и картины родного  города.  Жутковатые
происшествия Уткинска заслонили все...
     Не теряя даром времени, он придвинул к себе телефон и,  сверившись  с
записной книжкой, набрал  шестизначный  номер.  Однако  серия  коротеньких
диалогов с собратьями по оружию из других городов  удовлетворения  ему  не
принесла. Ничего не дал разговор и  с  главным  архитектором  города.  Все
осторожничали, испуганными осьминожками выпуская чернильные облака и спеша
скрыться за мутной вязью слов.
     - Тьфу на вас всех!.. - Александр  устало  положил  трубку.  Протянул
руку к стакану и залпом осушил его. Вновь  налил  кипятка,  бросил  липкий
леденцовый камешек.
     - Уф! Всем присутствующим пламенный комсомольский!  Ого!  Уже  и  чай
пьем?..
     - Долгонько гуляете! - Казаренок приподнял лобастую голову, осуждающе
оглядел отпыхивающегося Дмитрия.
     - А кто сказал, что гуляем? Самым законным образом  патрулировали  по
улицам. Все ж таки событие не рядовое. Вон - Санек  знает.  Между  прочим,
патрулировали не в одиночестве. Знаете с кем?
     - С девочками из барачного поселка.
     - Фи! До чего нелепое предположение!..
     - Ладно, не тяни душу, выкладывай.
     Дмитрий все-таки выжидал томительную  паузу,  снисходительно  оглядел
сослуживцев.
     - Так вот, мсье Казаренок! Патрулировали мы  с  ополченцами  Мамонта.
Можно сказать, рука об руку. Мы с резиновыми дубинками, - они с обрезами и
наганами. Разумеется, в карманах и под полой,  но  видно  же...  Вот  так,
господа хорошие! Сегодняшний день объявлен днем моратория на преступления.
Кто осмелится и нарушит, тому крышка. То же будет и на девятый день, и  на
сороковины.
     - Во дают! - глазки у Антоши восхищенно сияли. -  Таким  вот  макаром
нас и умоют всех!
     - Верно, умоют. Еще  парочка  подобных  выкидонов,  и  Мамонт  станет
первым корешем мирного населения. А  в  нашу  сторону  будут  множественно
поплевывать.
     - Отпуская при этом грязные словечки, - добавил Дмитрий.
     Антоша с сокурсником несолидно захихикали.
     - Дмитрий, - позвал Александр. - Будьте добры, сударь, приблизьтесь.
     - С нашим  для  вас  удовольствием,  мсье,  -  разболтанной  походкой
всеобщего любимчика Губин подошел к столу. По-хозяйски,  потрогал  стакан,
проверяя температуру, цапнул из пакета сухарь. - Не люблю,  когда  горячо.
Придется всухомятку.
     - Есть дело, Дмитрий, - внушительно  произнес  Александр,  -  и  есть
риск. Ищу подельников.
     - А что по этому делу мыслит Митрофанушка?
     - Митрофанушке лучше держаться от этого дела подальше.