аюсь,  что  даже  самые  ушлые  "специалисты", которые горазды только
после  драки кулаками махать, смогут восстановить ход событий и определить,
что к чему.
     Знаю  только,  что генерал выбросился вместе с нами и командовал прямо
там,  на  планете,  а  когда  нас  приперли к стенке, возглавил отвлекающую
атаку,  и  это  позволило  некоторым  из  нас  (и мне в том числе) убраться
живыми.  А  он  остался  и  получил  свое. Остался в радиоактивном хаосе на
Клендату,  и  потому уже слишком поздно вызывать его на трибунал. И значит,
нечего об этом и говорить.
     Тут, наверное, нужно сделать отступление для тех никогда не вылезавших
из  кресел  стратегов, которые сами ни разу в жизни не участвовали в боевом
выбросе. Конечно, планету багов можно было бы забросать водородными бомбами
так,  чтобы  поверхность ее спеклась в сплошной слой радиоактивного стекла.
Но выиграли бы мы войну? Баги совсем не такие, как мы.
     Их  называют  псевдоарахнидами,  но  это все-таки не пауки. Они скорее
подобны  порождению фантазии сумасшедшего, которому везде мерещатся похожие
на  гигантских  пауков  чудовища  с интеллектом. Их социальная организация,
психология,  экономическое  устройство напоминают жизнь земных муравьев или
термитов.  Они  - коллективные существа, интересы муравейника прежде всего.
При  стерилизации  поверхности  планеты  погибнут  солдаты  и  рабочие,  но
интеллектуальная  каста и королевы останутся невредимыми. Я сомневаюсь, что
даже  прямое  попадание  кумулятивной  водородной  ракеты сможет уничтожить
королеву: мы не знаем, как глубоко они прячутся. Однако особым любопытством
в  этом  вопросе я не отличаюсь. Ни один из тех, кто попадал в их подземные
норы, не вернулся.
     Ну вот. Предположим, мы начисто разрушим поверхность Клендату. Но в их
распоряжении точно так же, как и у нас, останутся корабли, разные колонии и
другие  планеты  и  оружие.  Так  что,  пока  они не сдадутся, войну нельзя
считать  оконченной.  У  нас не было тогда планетных бомб, которые могли бы
расколоть Клендату надвое, как орех. Но если бы они и на это наплевали и не
сдались, война бы продолжалась.
     Если они вообще могут сдаваться... Например, их солдаты явно на это не
способны. Рабочие баги не умеют драться. Можно потратить весь боевой запас,
подстреливая одного за другим. Зато их солдаты не сдаются. В то же время вы
очень  ошибетесь,  если  решите, что баги - это просто безмозглые насекомые
только  потому,  что  они  так  выглядят  и  не  умеют  сдаваться. Их воины
сметливы,  профессиональны,  агрессивны.  Они,  пожалуй, даже шустрее наших
ребят  - по крайней мере, в одном, но самом главном вопросе: кто первый. Ты
можешь  отстрелить  ему одну, две, три ноги, но он будет пытаться стрелять.
Ты  должен  поразить его нервный центр, и только тогда все будет кончено...
правда,  и  тогда  он  может,  дергаясь,  ползти  вслед за тобой, стреляя в
никуда, пока не врежется в стену или другое препятствие.
     Тот  десант  с  самого  начала  превратился  в  бойню. Пятьдесят наших
кораблей   участвовало  в  операции.  Предполагалось,  что  они  выйдут  из
пространства  Черенкова  скоординированно  и  выбросят  нас  так,  чтобы мы
приземлились  соответственно  разработан- ному плану битвы. Все должно было
произойти   моментально,   чтобы   баги  не  успели  опомниться.  Я  думаю,
осуществить  это было труднее, чем задумать. Черт, теперь я просто уверен в
этом.  План  оказался  невыполнимым,  а  расплачиваться  пришлось Мобильной
Пехоте.
     Нам еще повезло: "Долина Фордж" и все, кто на ней оставались, получили
свое,  когда мы еще не успели приземлиться. "Долина" столкнулась с нашим же
кораблем  на небольшой скорости, но оба разлетелись вдребезги. Я оказался в
числе  счастливчиков,  капсулы которых уже покинули "Долину". Выброс капсул
еще продолжался, когда она взорвалась.
     Взрыва  я  не  заметил  -  вокруг меня был кокон, падающий на планету.
Командир роты, наверное, знал, что корабль погиб (а с ним и добрая половина
"диких  кошек"). Он выбросился первым и мог все понять, когда прервался его
личный   канал  связи  с  капитаном  корабля.  Но  обратиться  к  командиру
возможности  не  представилось:  из  этой  битвы  он не вернулся. А тогда я
только-только  начинал  понимать, что вместо запланированного боя мы попали
в самую настоящую мясорубку.
     Следующие  восемнадцать  часов  до  сих пор кажутся ночным кошмаром. Я
мало  что могу рассказать, потому что помню только обрывки, кадры из фильма
ужасов.  Я  никогда  не  относился  с  симпатией  к  паукам, змеям и прочей
нечисти.  Обычный  домашний  паучок,  найденный  в  постели, заставлял меня
содрогаться  от  отвращения.  Встречи  с  тарантулом  я  вообще не мог себе
представить.  Я,  например,  никогда не ем крабов и прочих из их семейства.
Когда  я  впервые увидел бага, мне показалось, что сознание отключилось и я
уже  на том свете. Только несколько мгновений спустя я понял, что убил его,
но продолжаю стрелять и никак не могу остановиться. Думаю, это был рабочий:
вряд ли я остался бы живым после встречи с солдатом.
     Но,  несмотря  ни  на что, мне повезло больше, чем ребятам из К-9. Они
выбрасывались  на  периферии  нашей  главной  цели,  и  неопсы  должны были
осуществлять  тактическую  разведку  и  ориентировать  специальные  отряды,
охранявшие  нас  с флангов. У псов, естественно, нет никакого оружия, кроме
собственных  зубов.  Предполагалось,  что  неопес должен слушать, смотреть,
вынюхивать  и передавать результаты своему партнеру по радио. Все, что есть
у  пса, - это радио и небольшая бомба, взрывая которую пес уничтожает себя,
если смертельно ранен или ситуация безвыходна,
     Всем   этим   несчастным   созданиям  пришлось  использовать  взрывные
устройства.  Как  потом  оказалось,  подавляющее большинство их покончило с
собой  при  первом же контакте с багами. Думаю, они испытали те же чувства,
что  и  я,  только  гораздо  острее.  Сейчас,  кажется, уже есть специально
обученные  неопсы,  которые  не  испытывают шока от запаха и вида багов. Но
тогда таких не было.
     Я  рассказал лишь о частице всеобщего хаоса. Все пошло у нас кувырком.
Я,  конечно, не знал общего хода боя, а лишь старался приткнуться поближе к
Бамбургеру  и стрелял и жег любую движущуюся цель, а также бросал гранаты в
каждую  уходящую  под  землю  нору. Это сейчас я могу убить бага без особой
траты  боеприпасов  и  горючего.  Хотя  личное  вооружение у них и не такое
мощное,  как  у  нас,  но  убивает  не  хуже  нашего. Вспышка направленного
излучения  -  и ты варишься в скафандре, как яйцо в скорлупе. Координация в
бою  у  них  даже лучше, чем у нас... мозг, который руководит их солдатами,
прячется в недоступном месте, в какой-то из этих проклятых нор...
     Нам  с Бамбургером довольно долго везло. Мы держали площадь примерно в
один  квадратный  километр,  бросая  бомбы  в  уходящие  под землю туннели,
стреляя в каждую непонятную цель, появляющуюся на поверхности. При этом мы,
как  могли,  берегли  горючее  в  двигателях скафандра, зная, что оно может
очень пригодиться. Вообще-то по плану боя мы обеспечивали беспрепятственное
прибытие  второго  эшелона  нападения с более тяжелым вооружением. Ведь это
был  не  обычный  рейд, мы нацеливались на установление полного господства.
Захватить планету, остаться на ней, подчинить ее себе.
     Но у нас ничего не вышло.
     Наша  группа  действовала  вполне  нормально. Приземлились мы не туда,
куда нужно, а связи с соседними группами не было. Командир отряда и сержант
погибли,  а  переформироваться  мы  так  и  не  успели.  Все  же  мы быстро
установили  границу,  распределили  между  собой  сектора  обстрела - и наш
участок был готов для приема свежих подкреплений.
     Но подкрепление так и не пришло. Они приземлились как раз туда, где по
плану  должны  были  приземлиться мы и, естественно, столкнулись с жестоким
сопротивлением.  Мы  больше  никогда  их не видели. Мы стояли там, куда нас
занесло,  периодически  отбивали  нападения  туземных  солдат, а боеприпасы
между  тем  подходили  к  концу,  таяло  горючее  и иссякал запас энергии в
скафандрах. Казалось: весь этот ад длится две тысячи лет.
     Мы стояли рядом с Бамбургером у здоровенной стены и, надрываясь, орали
на  группу  специального  вооружения  нашей  роты, требуя поддержки. Но тут
земля вдруг разошлась, и Бамбургер провалился, а из дыры вылез баг.
     Я  сжег  бага  и  еще успел схватить капрала за руку и подтянуть его к
себе.  Потом  бросил  в  дыру  гранату,  и  дырка  почти сразу закрылась. Я
склонился   над   Бамбургером.  На  первый  взгляд  казалось,  что  никаких
повреждений   нет.  Сержант  отряда  может  на  специальном  экране  своего
скафандра  считывать  данные о любом десантнике и отсортировывать тех, кому
уже  ничем  не  помочь,  от  тех,  кто  еще жив и кого нужно подобрать. Но,
находясь  рядом  с  человеком,  можно сделать то же самое вручную, нажав на
кнопку на поясе скафандра.
     Бамбургер  не  отвечал,  когда  я пытался позвать его. Температура его
тела  равнялась девяноста девяти градусам. Показатели дыхания, сердцебиения
и  биотоков  мозга на нуле. Безнадежно, но, может быть, просто сломался его
скафандр?  По  крайней  мере, сначала я пытался себя в этом уверить, забыв,
что  индикатор температуры тоже показывал бы ноль, если бы мертв был только
скафандр.  Но  я  сорвал  с пояса специальный ключ и стал упрямо раскрывать
капральский  скафандр, одновременно стараясь держать в поле зрения все, что
происходит вокруг.
     Вдруг мой шлем взорвался криком, которого я больше никогда не хотел бы
услышать:
     -  Спасайтесь,  кто  может!  Домой!  Домой! По любому пеленгу, который
только  обнаружите.  Шесть минут! Спасайте себя и своих товарищей. Домой по
любому пеленгу! Спасайтесь, кто...
     Я заторопился.
     Наконец  шлем раскрылся и показалась голова капрала. Мои руки невольно
разжались,  и  я  рванул  оттуда  чуть  ли  не  на  полной скорости. В трех
последующих  выбросах  мне  пришло бы в голову взять хоть что-нибудь из его
амуниции.  Но  тогда  я  был  слишком  растерян, чтобы соображать. Я просто
бросился сломя голову, стараясь поточнее определить пеленг.
     Ракета уже ушла. Меня охватило чувство жуткого одиночества, неминуемой
гибели.  Я снова услышал позывной, но не "Янки Дудль", как полагалось, если
бы вызвала "Долина Фордж", а "Ленивый Буш", мелодии которого я тогда еще не
знал.   Но  сомнений  не  было  -  это  звучал  позывной,  самый  настоящий
позывной! Я помчался по пеленгу, тратя последнее горючее, и вполз в шлюпку,
когда  они  уже  готовы  были  нажать  кнопку взлета. Спустя мгновение, как
показалось  мне, я оказался уже на корабле "Вуртрек" и был в таком глубоком
шоке, что долго не мог вспомнить свой личный номер.
     Я  слышал, эту битву называют "стратегической победой". Но я был там и
помню,  каким  ужасом,  каким  развалом  все окончилось. Через шесть недель
(чувствуя  себя  на  шестьдесят  лет  старше)  я  был  уже на базе Флота на
Санкторе.  Меня зачислили в команду корабля "Роджер Янг", и я уже доложился
сержанту  Джелалу.  В моем левом ухе болтался золотой череп, а под ним одна
золотая  кость.  Эл  Дженкинс  был  со мной и носил точно такую же сережку.
Котенок  погиб,  даже  не  успев  выброситься  из  "Долины Фордж". Немногие
оставшиеся в живых "дикие кошки" были разбросаны по кораблям Флота. Чуть ли
не  половина  нашего  состава  погибла  только  от  столкновения "Долины" с
"Ипром".  Восемьдесят  процентов  тех,  кто выбросился, погибли на планете.
Командование  решило,  что нет смысла восстанавливать роту на основе жалких
остатков.  Поэтому  ее  расформировали, бумаги сдали в архив и стали ждать,
когда  душевные  раны  затянутся  и  можно  будет  возродить роту К с новым
составом, но старыми традициями.
     Кроме того, на других кораблях оказалось множество вакантных мест.
     Сержант  Джелал тепло приветствовал нас, сказав, что мы присоединяемся
к  знаменитому подразделению, "лучшему на флоте", и что корабль не уступает
ему  по  своим достоинствам. Черепов в ухе он словно и не заметил. В тот же
день  он  повел  нас к лейтенанту, который оказался человеком с удивительно
обаятельной улыбкой. Он разговаривал с нами, как хороший отец разговаривает
с послушными детьми. Я заметил, что Эл свою сережку из уха успел вынуть. То
же  самое  сделал  и я, увидев, что никто из "Сорвиголов Расжака" подобными
побрякушками не балуется.
     Позже я понял, почему они не пользовались символикой. Им было неважно,
сколько  боевых  выбросов  ты сделал, где, с кем и когда. Просто ты или был
"сорвиголовой",  или  не  был.  Если  нет,  ты их абсолютно не интересовал.
Поскольку  мы  пришли  к ним не новобранцами, а обстрелянными десантниками,
они  приняли  нас  уважительно, но с тем легким, едва заметным отчуждением,
которое неизбежно, когда хозяин встречает гостя, не входящего в круг родных
и близких.
     Но  когда  мы  через  неделю  вместе совершили боевой выброс, вопрос о
нашей  "прописке"  был решен. Мы сразу стали полноправными "сорвиголовами",
членами  семьи,  которых можно звать уменьшительными именами, отчитывать по
любому  поводу,  зная,  что  никакая  ругань  не помешает всем нам остаться
кровными  братьями.  Теперь  они  могли  свободно  занимать  у  нас деньги,
одалживать  нам,  обсуждать  любые  вопросы, спорить, позволяя нам свободно
высказывать  свое,  часто глупое и наивное, мнение, и тут же разбивать наши
доводы  так,  что  у  нас  начинали  гореть  уши.  Мы, в свою очередь, тоже
получили   право   называть   всех,   даже   малознакомых,   по   кличкам и
уменьшительными  именами.  Исключение  составляли  редкие, сугубо служебные
ситуации,
     Только  лейтенант  всегда оставался просто лейтенантом. Никогда мистер
Расжак  или  хотя  бы лейтенант Расжак. Просто лейтенант и всегда в третьем
лице. Нет бога, кроме лейтенанта, и сержант Джелал пророк его. Когда Джелал
говорил  "нет"  от  себя лично, с ним еще могли поспорить, по крайней мере,
сержанты.  Но  если он произносил: "Лейтенанту это не понравится", - вопрос
больше  не  обсуждался.  Никто  и  не старался проверить, понравится ли это
лейтенанту или нет. Слово было сказано, и на этом все споры кончались.
     Лейтенант  был  для  нас  отцом,  он  любил  каждого  из нас и каждого
старался  чем-нибудь  порадовать. Но в то же время он никогда не держался с
нами  на  равных  -  во  всяком  случае, на корабле. В бою что-то неуловимо
менялось. Невозможно представить, чтобы один офицер мог заботиться о каждом
члене  отряда,  разбросанного по планете на сотни квадратных километров. Но
он  мог.  Он  действительно  беспокоился  о  каждом  из нас. Как лейтенанту
удавалось  держать  всех  нас  в поле зрения, я просто не представляю, но в
гуще  боя,  в  самой жуткой неразберихе по командирскому каналу связи вдруг
раздавался его голос:
     - Джонсон! Посмотри за шестой группой! Смит в беде!
     И  самое  интересное, он понимал это раньше, чем сам Смит, который еще
только начинал подозревать, что попал в переделку.
     Кроме  того,  можно  было  быть абсолютно уверенным, что, пока ты жив,
лейтенант  не зайдет без тебя в спасательную шлюпку. Естественно, некоторые
ребята попадали в плен к багам, но из "сорвиголов" в плену не был никто.
     Если  лейтенант  был  нам  отцом,  то  Джелал - матерью. Он всегда был
рядом,  помогал,  но не баловал. И никогда не докладывал о наших проступках
лейтенанту. У "сорвиголов" никогда не было трибуналов и тем более публичных
экзекуций.  Джелли  даже  наряды  вне  очереди раздавал нечасто: он находил
другие  пути  воспитания.  Мог, например, осмотреть тебя с ног до головы на
дневной поверке и дружелюбно заметить:
     -  Что  ж,  во  флоте  ты, наверное, будешь смотреться неплохо. Может,
хочешь перевестись?
     Такая  фраза  сразу  оказывала  надлежащее действие. В нашем неписаном
кодексе  чести  считалось, что флотские привыкли спать в своих униформах, а
воротнички они вообще меняют только раз в году.
     Джелли  сам  не  занимался  рядовыми.  Он  спрашивал с сержантов и был
уверен,  что  те,  в  свою  очередь, спросят с нас. Командиром моей группы,
когда  я  поступил  к  ним,  был  "Красный"  Грин.  После нескольких боевых
выбросов  мне  понравилось  быть  "сорвиголовой".  Я  преисполнился  глупой
гордостью,  стал пижонить и вести себя слегка надменно. И в один прекрасный
момент я позволил себе пререкаться с Грином. Он не стал докладывать Джелли,
а  просто  отвел  в  ванную комнату и устроил мне взбучку "второй степени".
Потом  мы  стали  с ним настоящими друзьями. Это он дал мне рекомендацию на
повышение.
     На  самом  деле мы не знали, действительно ли команда корабля спит, не
раздеваясь.  Мы  обитали  в  своих  отсеках,  флотские - в своих, наверное,
потому  что, заходя к нам, они все же чувствовали нашу неприязнь или, лучше
сказать, пренебрежение, когда мы общались с ними не в служебной обстановке.
Может,  это  и  нехорошо,  но  ведь  могут  же  быть  у человека социальные
стандарты, предрассудки, наконец?
     У  лейтенанта  был свой кабинет на половине флотских, но мы никогда не
ходили  туда, разве что при крайней необходимости. Мы сами несли караульную
службу  на  корабле, потому что экипаж "Роджера Янга" был смешанный: многие
посты   занимали   женщины,   в   том   числе   пост   капитана   и  других
офицеров-пилотов.  На  корабле существовал специальный женский отсек, возле
дверей  которого  днем  и ночью стояли два вооруженных десантника. В боевых
кораблях  на  всех  важных  пунктах стоят часовые, а эти двери вели, помимо
прочего, в головной отсек, где размещалась рубка управления.
     Наши  офицеры  пользовались правом прохода в головные отсеки, все они,
включая лейтенанта, обедали там вместе с женским персоналом. Но они никогда
особенно  не  задерживались - ели и тут же возвращались к нам. Возможно, на
других  кораблях, к примеру на транспортных, водились другие порядки, но на
"Роджере"  все  обстояло  именно  так.  И  лейтенант,  и  капитан  Деладрие
заботились о надежности "Роджера". И мне кажется, они своего добились.
     На караульную службу мы смотрели как на привилегию. Во-первых, это был
отдых  -  стоять,  скрестив  руки на груди, широко расставив ноги, думать -
вроде  и не спишь, а вроде что-то снится. Во-вторых, так приятно сознавать,
что  в  любой  момент  ты можешь увидеть женщину, хотя не имеешь даже права
заговорить  с  ней,  кроме  как  по служебной необходимости. А однажды меня
вызвали прямо в рубку капитана. Она взглянула мне в глаза и попросила:
     - Отнесите это главному инженеру, пожалуйста.
     В   мои  ежедневные  обязанности  кроме  уборки  входило  обслуживание
электронной  аппаратуры  под руководством падре Миглаччио, командира первой
группы.  Я  делал  почти  то  же  самое, что и в детской лаборатории Карла.
Боевые  выбросы  случались  не  так  уж  часто,  но на корабле всем хватало
работы.  Если  у  человека  не  было  особых  талантов, он мог целыми днями
убирать  в  отсеках,  мыть переборки - сержант Джелал был просто помешан на
чистоте.  Мы  следовали  простому закону Мобильной Пехоты: все идут в бой и
все  работают  в  обычные дни. Шеф-поваром, причем очень хорошим, у нас был
Джонсон - сержант из второй группы, большой добродушный парень из Джорджии.
У  него  запросто можно было выманить что-нибудь сверх нормы. Он сам всегда
ел в неположенное время и не понимал, почему этого же нельзя делать другим.
     Но  все же "Роджер Янг" был прежде всего боевым кораблем. Мы совершали
боевые   выбросы,   причем  каждый  раз  разные:  принципы  нового  выброса
намеренно  отличались  от  предыдущего, чтобы баги не могли подготовиться к
нападению.  Однако  на  стратегические битвы мы больше не замахивались, наш
корабль  занимался патрулированием, одиночными набегами и рейдами. Секрет в
том,  что  Земная  Федерация  тогда еще не была готова к крупным сражениям.
Амбициоз