истекли.
Торопливо бросив бумажку в унитаз, я спустил воду и вернулся  в  гостиную.
Херера все еще сидел в трансе перед гипнотелевизором.  Пришлось  подождать
минут двадцать. Наконец Херера пришел в себя, тряхнул головой, заморгал  и
огляделся вокруг. Когда  он  увидел  меня,  лицо  его  стало  каменным.  Я
улыбнулся и кивнул ему. Он приблизился ко мне.
   - Ну как, companero? [приятель (исп.)] - тихо спросил он.
   - Все в порядке, - ответил я. - Готов в любое время, Гэс.
   - Ждать придется недолго, - промолвил он. -  Знаешь,  в  таких  случаях
всегда лучше впасть  в  транс.  Уж  больно  неприятно  ждать  и  мучиться.
Когда-нибудь очнусь и увижу себя в лапах шпиков. От них пощады не  жди.  -
Он провел точильным камнем по острию меча.
   Теперь я истолковал этот жест совсем по-другому:
   - Для них? - спросил я.
   Он вздрогнул.
   - Что ты! Нет, Жоржи. Для самого себя. Если вдруг струшу. Чтоб не стать
предателем.
   Это  были  смелые  и  благородные  слова,  я   я   проклял   фанатиков,
исковеркавших душу такого прекрасного потребителя, как Гэс. С  моей  точки
зрения, это было равносильно убийству. Сколько пользы мог бы принести Гэс,
работая и покупая товары, принося прибыль своим собратьям во всем мире! Он
мог бы иметь семью,  растить  детей,  которые  в  свою  очередь  стали  бы
потребителями. Больно видеть, что такого человека превратили в фанатика  и
скопца.
   Я решил  непременно  помочь  ему,  как  только  удастся  провалить  всю
организацию. Херера не виноват. За все обязаны ответить те,  кто  настроил
его против существующего порядка вещей. Есть же способы  излечивать  таких
околпаченных простофиль, как Гэс. Я наведу  справки...  Нет,  пожалуй,  не
стоит. Люди любят делать поспешные выводы. Я уже представил себе, как иные
скажут: "Конечно, у меня нет оснований сомневаться в Митче, но,  по-моему,
он зашел слишком далеко..." "Да, "консы" остаются  "консами"  -  это  всем
известно". "Я не хочу сказать, что не доверяю Митчу, но..."
   К черту Хереру! Пусть сам расхлебывает кашу, которую заварил.  Человек,
решивший поставить все с ног на голову, не должен  сетовать,  если  и  сам
полетит вверх тормашками.



9

   Дни казались неделями.  Херера  редко  разговаривал  со  мной.  Но  вот
однажды вечером он неожиданно спросил:
   - Ты когда-нибудь видел Наседку?
   Я ответил, что нет.
   - Тогда пойдем со мной. Могу показать. Не пожалеешь.
   Мы прошли по коридорам до шахты лифта и прыгнули в  грузовую  клеть.  Я
зажмурился. Если глядеть, как мелькают этажи,  можно  потерять  голову  от
страха.  Сороковой,  тридцатый,   двадцатый,   десятый,   нулевой,   минус
десятый...
   - Прыгай, Жоржи! - крикнул Херера. - Ниже только машинное отделение...
   Я прыгнул.
   На минус десятом было темно, с бетонных  стен  сочилась  вода.  Потолок
покоился на огромных опорах. Коридор, куда  мы  вышли,  заполняла  сложная
сеть труб.
   - Система питания, - пояснил Херера.
   Я поинтересовался, из чего сделаны массивные перекрытия.
   - Бетон и свинец.  Чтобы  не  пропускать  радиоактивные  лучи.  Бывает,
Наседка болеет. Рак.  -  Он  сплюнул.  -  Тогда  она  никуда  не  годится.
Приходится сжигать, если вовремя не  отхватишь...  -  Херера  красноречиво
взмахнул мечом.
   Он распахнул передо мною дверь.
   - А вот и ее гнездышко, - сказал он с гордостью. Я взглянул, в  дыхание
замерло у меня в груди.
   Передо мной был огромный  зал  с  куполообразным  потолком  и  бетонным
полом. Малая Наседка заполняла  его  почти  целиком.  Серовато-коричневая,
словно резина, масса в форме полушария, метров тринадцати  в  диаметре.  В
эту пульсирующую массу впивались десятки труб; она жила и дышала.
   Херера стоял рядом и пояснял:
   - Весь день хожу вокруг  нее.  Как  только  увижу,  какой-нибудь  кусок
созрел, стал нежным и сочным, - тут же отсекаю его. - Его  меч,  сверкнув,
снова разрезал воздух. На этот раз он отсек  ломоть  Наседки  величиной  с
хорошую отбивную. - Ребята, идущие за мной, подхватывают отрезанные куски,
разделывают их и бросают  на  конвейер.  -  Неподвижные  ленты  конвейеров
уходили в темные отверстия в стенах.
   - А ночью она растет?
   - Нет. Ночью трубы перекрывают, пищи дают ровно столько, чтобы  Наседка
не померла с голоду. Каждую ночь она  почти  отдает  Богу  душу,  а  утром
воскресает, как святой Лазарь. -  Он  любовно  похлопал  мечом  плашмя  по
упругой резинообразной массе.
   - Ты ее любишь? - задал я глупый вопрос.
   - Конечно, Жоржи. Иной раз она и шутки шутит со мной.
   Он огляделся по  сторонам,  медленно  обошел  зал  и  заглянул  во  все
конвейерные люки. Из одного он достал короткий  брус  и  подпер  им  дверь
зала. Брус одним концом уперся в дверную перекладину, а  другим  -  в  еле
заметную ямку в бетонном полу. Получился довольно надежный запор.
   - Одну из ее шуток я тебе сейчас покажу, - сказал  Херера  со  знакомой
мне ацтекской улыбкой и жестом фокусника  вынул  из  кармана  нечто  вроде
свистка  без  мундштука,  снабженного  небольшим  баллончиком.  -  Не  мое
изобретение, - поспешил он заверить меня. - Эту  штуку  называют  свистком
Гальтона [свисток, работающий по  принципу  ультразвуковых  волн],  а  кто
такой Гальтон, я и сам толком не знаю. А теперь гляди в оба и слушай.
   Он сжал баллончик и направил свисток на  Малую  Наседку.  Я  ничего  не
услышал, но вздрогнул от отвращения,  когда  резинообразная  масса  начала
отступать, образуя полусферическое углубление.
   - Не пугайся, companero. Иди за мной. - Он протянул  мне  электрический
фонарик.  Я  послушно  включил  его.  Играя  свистком,  Херера   направлял
неслышимые ультразвуковые волны на Малую Наседку, и она пропускала нас все
дальше и дальше, пока углубление  не  превратилось  в  сводчатый  коридор,
полом которому служило бетонное основание гнезда Наседки.
   Ступив под своды коридора, Херера приказал: - Не отставай. - Сердце мое
замирало от страха, но  я  последовал  за  Херерой.  Мы  продвинулись  еще
немного. Своды коридора  поднялись,  образуя  купал,  а  за  нашей  спиной
коридор становился все уже и уже...
   Мы находились внутри Малой Наседки, в полусферическом пузыре,  медленно
двигавшемся сквозь стотонную серо-коричневую резинообразную массу.
   - Посвети-ка на пол, companero, -  сказал  Херера,  и  я  направил  луч
фонаря вниз. Бетонный пол  был  исчерчен  какими-то  линиями,  которые  на
первый взгляд казались хаотичными, но Херера прекрасно  ориентировался  по
ним. Мы продвинулись еще на несколько дюймов, и  в  голове  у  меня  вдруг
мелькнула мысль - а что если свисток Гальтона откажет?..
   Прошла, казалось, вечность с тех пор, как мы начали бесконечно медленно
продвигаться  в  глубь  Малой  Наседки,  но  вот  луч   фонаря   упал   на
металлический полукруг на полу. Херера остановился, и я увидел под  ногами
крышку люка. Херера трижды топнул по крышке ногой. Она тут же открылась.
   - Прыгай, - приказал он мне, и я, не раздумывая, прыгнул вниз. Упав  на
что-то мягкое, я лежал, дрожа от страха. Через секунду рядом со мной  упал
Херера, и крышка люка над  нами  захлопнулась.  Херера  поднялся,  потирая
руку.
   - Ну и работенка, - сказал он. - Нажимаешь, нажимаешь, а сам  ни  черта
не слышишь. Когда-нибудь свисток разладится, а я даже и не замечу... -  Он
снова улыбнулся.


   - Джордж Гроуби - Ронни Боуэн.
   Херера представил меня низкорослому флегматичному потребителю в костюме
служащего.
   - А это Артуро Денцер. - Денцер был совсем юн и заметно нервничал.
   Я  находился  в  небольшом  хорошо  освещенном  помещении,  похожем  на
контору, с бетонным полом  и  вентиляционными  установками.  Здесь  стояли
столы и переговорное  устройство.  Трудно  было  поверить,  что  выбраться
отсюда можно лишь через бурую неправдоподобную массу Малой Наседки. Но еще
труднее поверить, что только крохотный свисток Гальтона может  сдвинуть  с
места это огромное чудище.
   Разговор начал Боуэн.
   - Рады видеть тебя здесь, Гроуби, - сказал он. - Херера утверждает, что
ты не лишен смекалки. Я не сторонник бюрократических формальностей, но все
же хотелось бы знать, кто и что ты.
   Я выложил ему то, что знал о Джордже Гроуби, и он все записал. Когда  я
упомянул о низком уровне "своего"  образования,  он  подозрительно  поджал
губы.
   - Скажу прямо, ты не производишь впечатление парня малообразованного.
   - Сами знаете, как это бывает, - пояснил я. - В детстве я много, читал,
был наблюдателен. Нелегко расти в семье, где пятеро детей. Ты и  не  самый
старший, чтобы тебя слушались, и не самый младший,  чтобы  тебя  баловали.
Чувствовал себя заброшенным, а поэтому и старался наверстать, что мог.
   Он удовлетворился моим объяснением.
   - Что ж, молодец. А что ты умеешь делать?
   - Я?  Пожалуй,  мог  бы  написать  листовку  получше  той,  которую  вы
распространяете.
   - Вот как? А что еще?
   - Ну, и  вообще  пропаганда.  Можно  пустить  слухи,  а  люди  даже  не
сообразят, что слухи распускают кон... то есть мы. Слухи, которые  вызовут
недовольство, заставят роптать.
   - Недурная мысль. Например?
   Голова у меня работала неплохо.
   - Например, пустить в столовой слух, что научились  вырабатывать  новый
вид белка. На вкус он точь-в-точь как ростбиф  и  стоит  всего  доллар  за
фунт. Сказать, что о нем объявят через три дня. А когда пройдут  обещанные
три дня и никто ничего не объявит, можно отпустить  шуточку  вроде  такой:
"Какая разница между ростбифом и Малой Наседкой?" Ответ:  "Разница  -  150
лет прогресса". Такие шуточки всегда схватывают на лету, и, смотришь, люди
с удовольствием начнут вспоминать старые добрые времена.
   Придумать все  это  было  для  меня  сущим  пустяком.  Мне  не  впервые
приходилось пускать в ход смекалку, чтобы расхваливать с моей точки зрения
никуда негодные вещи.
   Боуэн записывал все на бесшумной пишущей машинке.
   - Неплохо, - сказал он. - Очень остроумно,  Гроуби.  Мы  попробуем.  Но
почему именно три дня?
   Не мог же я ему объяснить, что три дня  -  это  тот  оптимальный  срок,
когда  слухи  неизбежно  выходят  за  рамки  узкого  круга  и   становятся
достоянием всех. Вместо этого я смущенно пробормотал:
   - Просто мне показалось, что три дня - самое подходящее время.
   - Что ж, попробуем. А теперь, Гроуби, ты должен пройти курс обучения. У
нас есть классические труды консервационистов, и тебе следует их прочесть.
Есть  специальные   издания,   за   которыми   надо   следить.   Например,
"Статистические  отчеты",  "Журнал  космических  полетов",   "Биометрика",
"Сельскохозяйственный  бюллетень"  и  многие   другие.   Если   встретятся
трудности,  обращайся   за   помощью.   Тебе   следует   выбрать   область
деятельности, которая тебя заинтересует, специализироваться в  ней,  чтобы
вести исследовательскую работу. Чем консервационист осведомленней, тем  он
полезней.
   - А какое отношение к  этому  имеет  "Журнал  космических  полетов"?  -
спросил я с растущим волнением. Мне вдруг показалось,  что  здесь  кроется
разгадка  саботажа  Ренстеда,  моего  похищения,  бесконечных  задержек  и
проволочек с проектом "Венера". Не проделки ли это "консов"? Не решили  ли
они по своей глупости и неспособности логически мыслить,  что  космические
полеты повредят их планам сохранения жизни на Земле, или еще что-нибудь  в
этом роде?
   - Какое отношение? Да самое непосредственное. О полетах надо знать все.
   Я продолжал прощупывать почву.
   - Разумеется, для того чтобы помешать им?
   - Наоборот! - возмущенно воскликнул Боуэн. -  Подумай  только,  Гроуби,
что значит для нас Венера,  Целая  нетронутая  планета  с  богатствами,  в
которых так  нуждается  человечество,  с  плодородными  почвами,  запасами
продовольствия, сырья. Пошевели-ка мозгами.
   - А-а, - протянул я. Гордиев узел оставался неразвязанным.
   Я пристроился в уголке с фотокопиями журнала "Биометрика"  и  время  от
времени обращался к Боуэну за разъяснениями, в которых совсем не нуждался:
"Биометрика" была настольным журналом каждого  работника  рекламы.  В  нем
сообщалось об изменениях в составе населения, его образовательном цензе, о
росте смертности и ее причинах и о прочих вещах.  Почти  в  каждом  номере
содержалось что-нибудь полезное для нас, работников рекламы, и  что-нибудь
такое, что неизменно приводило в негодование "консов". Нас всегда  радовал
прирост населения. Чем  больше  потребителей,  тем  больше  товаров  можно
продать. Радовались мы и тогда, когда снижался  уровень  грамотности.  Чем
невежественнее население, тем легче всучить ему  ненужный  товар.  Но  эти
фанатики "консы" думали иначе, и теперь мне приходилось притворяться,  что
я во всем с ними согласен.
   Покончив с "Биометрикой", я принялся за "Журнал  космических  полетов".
Новости были плохие, очень плохие. Чувствовалось, что население  молчаливо
и упорно протестует против трудностей, вызванных строительством ракеты для
полета  на  Венеру;  преобладали  пораженческие  настроения,  когда   речь
заходила о колонизации Венеры,  и  высказывалось  мнение,  что  колонистам
будет нечем заняться, даже если на Венере и удастся создать колонию.
   Проклятый Ренстед!
   Но самая неприятная новость ожидала меня на обложке последнего  номера,
где я прочел подпись под  фотографией:  "Джек  О'Ши  с  улыбкой  принимает
поздравления и поцелуй от прелестной подруги,  после  того  как  президент
вручил ему Медаль почета". Прелестной подругой Джека оказалась ни  больше,
ни меньше, как моя жена Кэти.


   Став членом ячейки "консов", я сразу же принялся за дело. Через три дня
столовая глухо бурлила от скрытого недовольства. А через  неделю  массовый
потребитель уже говорил:
   - Какого дьявола я не родился сто лет назад?.. Черт  побери,  почему  в
этот барак напихали столько  коек!..  Как  бы  мне  хотелось  работать  на
собственном клочке земли...
   "Консы" ликовали. За неделю я сделал больше, чем они за год. Боуэн - он
ведал кадрами - сказал:
   - Нам нужна твоя голова, Гроуби. Мы не допустим, чтобы ты надрывался на
работе черпальщика. Если на днях  начальник  Отдела  перемещений  спросит,
знаешь ли ты химию питания, отвечай, что знаешь.  Я  сам  пройду  с  тобой
ускоренный курс и расскажу все необходимое. Мы  уберем  тебя  подальше  от
солнца.
   Это случилось через неделю, когда все вокруг уже говорили:
   - Неплохо бы погулять в лесочке. Представляете, сколько раньше на Земле
было деревьев!
   Или:
   - Провались он пропадом, этот суп из соленой воды!
   А ведь прежде им  и  в  голову  не  приходило,  что  их  кормят  супом,
сваренным на морской воде.
   Вскоре, как и предполагал Боуэн, начальник Отдела  перемещений  спросил
меня:
   - Гроуби, ты знаком с химией питания?
   - Как странно, что вы меня об этом спросили.  Я  действительно  немного
изучал   ее.   Знаю   серно-фосфорно-карбидно-кислородно-водородно-азотную
формулу питания хлореллы, оптимальную температуру и все такое прочее.
   Очевидно, это намного превосходило его собственные познания, поэтому он
только крякнул и отошел от меня, немало удивленный.
   Неделю спустя, когда из уст  в  уста  передавался  довольно  скабрезный
анекдот о фирме "Старзелиус", меня  перевели  на  восьмичасовую  работу  в
центральный пилон, где  я  стал  следить  за  измерительными  приборами  и
регулировал поступление питательной жидкости в чаны с хлореллой. Это  была
работа попроще и полегче. Все свободное время я проводил в подземелье  под
Малой Наседкой,  пробираясь  туда  теперь  почти  без  страха  при  помощи
собственного  гальтоновского  свистка.  Я  переделал   для   "консов"   их
фантастически бездарную листовку Номер Один. Вот что получилось:

   "Способны ли Вы преуспеть в жизни?
   Только Вы сами можете ответить на следующие вопросы:
   Являетесь ли Вы умным, дальновидным человеком - мужчиной или женщиной в
возрасте от 14 до 50 лет?
   Достаточно  ли  Вы  инициативны  и  честолюбивы,  чтобы  выполнить   по
настоящему важную работу, которая Вас ждет?
   Можно ли Вам безоговорочно доверить величайшую и  самую  обнадеживающую
из тайн нашего времени?
   Если Вы тут же не вскакиваете и не кричите: "Да!" - лучше не  трудитесь
читать дальше.
   Если же Вы сразу ответите "да", то Вы, Ваши родные и друзья заслуживают
того, чтобы..." и прочее в том же духе.


   Боуэн был потрясен.
   - Не кажется ли тебе, что, обращаясь только к умным и образованным,  мы
несколько сужаем круг?.. - обеспокоенно спросил он.
   Я не стал ему объяснять, что разница в пропаганде на  высшие  и  низшие
слои потребителя состоит лишь в том, что  последним  все  надо  сказать  в
устной форме, потому что они не умеют читать. Я заверил  Боуэна,  что  его
опасения напрасны, и он удовлетворенно закивал головой.
   - У тебя природный талант работника  рекламы,  Гроуби,  -  торжественно
изрек он. - В Америке консервационистов ты бы далеко пошел.
   Я скромно промолчал. А он продолжал:
   - Я просто не имею права держать тебя здесь и должен  передать  дальше.
Нельзя, чтобы такой талант пропадал. Я уже подал  рапорт...  -  он  кивком
указал на переговорное устройство, - и думаю, что  тебя  скоро  затребуют.
Пожалуй, это будет правильней. Конечно, жаль с тобой  расставаться,  но  я
нажал кнопки, машина уже  заработала.  Вот  посмотри  справочник  клиентов
"Хлореллы".
   Сердце у меня подскочило от радости. Я знал, что "Хлорелла"  поставляет
сырье многим фирмам Нью-Йорка.
   - Спасибо, - пробормотал я. - Где бы я ни был,  что  бы  ни  случилось,
буду служить не за страх, а за совесть.
   - Знаю, Гроуби, - одобрительно сказал он. - Э-э...  но  прежде  чем  ты
уйдешь... у меня к тебе просьба,  в  некотором  роде  личная,  Джордж.  Я,
видишь ли, сам немного пописываю. Кое-что вот прихватил с собой.  Конечно,
вашему брату это покажется черновыми набросками, но если бы  ты  проглядел
их на досуге...
   Наконец я вырвался от него со справочником и четырнадцатью "набросками"
под мышкой. Как я и предполагал, это была  грубая  стряпня  без  малейшего
проблеска таланта. Боуэн доверительно сообщил мне, что у него есть их  еще
немало, и мы сможем славно поработать вместе.
   Забыв обо всем, я с жадностью набросился на справочник.


   Переключение вентилей и кранов не  так  изматывало  к  концу  дня,  как
работа черпальщика, а Боуэн не слишком  обременял  меня  заданиями  ячейки
"консов", чтобы я мог сидеть над его "набросками".  В  результате  у  меня
впервые  появились  свободное  время   и   возможность   получше   изучить
обстановку: Херера как-то взял меня с собой в город, и  я  наконец  узнал,
как он проводит свои таинственные свободные дни.
   То, что я узнал,  поразило  меня,  но,  пожалуй,  не  настроило  против
Хереры.  Просто  я  лишний  раз   убедился,   что   пропасть,   отделяющую
высокооплачиваемого  работника  рекламы  от   рядового   потребителя,   не
преодолеть с помощью такого эфемерного понятия, как "дружба".
   Выйдя из старой трубы подземки и очутившись под  мелким  костариканским
дождичком, мы  направились  в  один  из  захудалых  ресторанчиков.  Херера
потребовал, чтобы каждому из нас дали по настоящей картофелине, и  настоял
на том, что за все платит он.
   - Нет, Жоржи, считай, что у нас праздник. Ты не  выдал  меня,  когда  я
передал тебе листовку? Не выдал? Вот мы и отметим это.
   Во время ужина Херера был великолепен - настоящий  фонтан  красноречия,
каскад шуток на двух языках, низвергавшийся на меня и на официантов. Глаза
его блестели, говорил он торопливо и неестественно  возбужденным  голосом,
смеялся к месту и не к  месту  -  точь-в-точь  юноша  на  первом  любовном
свидании. Да, юноша на первом свидании... Я вспомнил свой первый  вечер  с
Кэти, бесконечно длинный вечер в Центральном  парке,  когда,  взявшись  за
руки, мы шли по темным коридорам, танцзал и час, равный вечности, когда мы
стояли у ее двери...
   Херера хлопнул меня по плечу, и, очнувшись, я увидел, что он и официант
покатываются со смеху, глядя на меня. Я