остараюсь сделать все, что в моих силах, но на это потребуется  время.  Я
должен  получить  разрешение  службы  контрразведки,  морской  разведки  и
Центрального  разведывательного  управления,  а  также  Федерального  бюро
расследований. Комиссии по атомной энергии, Отдела безопасности, Отдела...
   Я взглянул на Кэти; она беспомощно пожала плечами.
   - Хватит, - остановил, я чиновника. - Пожалуй, действительно не стоит.
   Он с облегчением вздохнул.
   - Простите, мистер Кортней, но  нам  пришлось  бы  впервые  испрашивать
такое разрешение, а если не знаешь всех ходов и выходов,  сами  понимаете,
как нелегко его получить.
   - Понимаю, - вполне искренне согласился я с ним. -  Скажите,  оправдали
ли себя такие меры предосторожности?
   - Думаю, что да, мистер Кортней. По крайней мере до сих пор  у  нас  не
было ни единого случая саботажа или шпионажа со стороны иностранных держав
или  "консов".  -  Он  самодовольно  постучал  костяшкой  правой  руки  по
обручальному кольцу из настоящего дуба, красовавшемуся на  среднем  пальце
его левой руки. Я решил по приезде проверить его  счета:  чиновник  с  его
жалованьем не имеет возможности покупать такие дорогие украшения.
   - А разве наши работы могут заинтересовать "консов"? - полюбопытствовал
я.
   - Кто знает. Контрразведка, ЦРУ и Комиссия по атомной энергии  считают,
что могут, но  морская  разведка,  ФБР  и  Отдел  безопасности  утверждают
обратное.  Не  хотите  ли   познакомиться   с   комиссаром   Макдональдом,
начальником местной разведки? Большой специалист по "консам".
   - Хочешь познакомиться со специалистом по "консам", Кэти? - спросил я.
   - Если у нас есть время, - ответила Кэти.
   -  Я  распоряжусь,  чтобы  в   случае   чего   задержали   самолет,   -
предупредительно предложил чиновник,  стараясь  хоть  этим  компенсировать
неудачу с отменой приказа. Он провел нас по лабиринту узких проходов между
бараками и складами к административному  зданию,  а  затем,  миновав  семь
контрольных постов, - в кабинет комиссара Макдональда.
   Макдональд  был  типичным  офицером-служакой,  при  встрече  с  которым
невольно  испытываешь  гордость  за  Америку,  -   спокойный,   уверенный,
преисполненный сознания долга. По его погонам и нашивкам я определил,  что
он служит в сыскном агентстве "Пинкертон" и отрабатывает по контракту свой
третий пятилетний срок.
   Это был  кадровый  разведчик.  Его  руку  украшало  сосновое  кольцо  с
выгравированным недреманным оком, лишенное  всяких  безвкусных  украшений.
Это был отличительный знак, свидетельство высшего класса.
   - Вас интересуют "консы"? - тихо спросил  он.  -  Я  к  вашим  услугам.
Борьбе с ними я посвятил всю свою жизнь.
   - Личные мотивы, комиссар? - спросил я, надеясь  услышать  какую-нибудь
романтическую историю.
   - Отнюдь нет. Просто профессиональный интерес. Я люблю слежку,  погоню,
преследования, но в наше время этого почти нет.  Для  того  чтобы  поймать
"конса", достаточно простейшей ловушки. Вы,  должно  быть,  уже  знаете  о
взрыве бомбы в Топеке? Конечно, нехорошо, критиковать коллег,  но,  право,
они могли бы догадаться, что все было подстроено "консами". Они используют
любой предлог для демонстрации.
   - Но почему вы так думаете, комиссар? - спросила Кэти.
   Макдональд многозначительно улыбнулся.
   -  Интуиция.   Это   трудно   объяснить.   "Консы",   конечно,   против
гидравлической разработки недр. Но дело не в этом.  Им  достаточно  любого
предлога для того, чтоб выразить недовольство.
   - Почему же они против? - настаивала Кэти. - Ведь нам нужны и уголь,  и
руда?
   - Ну вот еще, - шутливо недовольным тоном ответил Макдональд. - Вы  еще
чего доброго захотите, чтобы я начал объяснять  вам  психологию  "консов".
Некоторых я допрашивал сутками, но  ни  разу  не  получал  вразумительного
ответа. Поймай я этого "конса" из Топеки, уверен, он бы охотно болтал,  но
все это было бы отъявленной чепухой.  Например,  он  сказал  бы,  что  при
гидравлическом способе разработки разрушается верхний слой почвы. -  Ну  и
что же? - Разве вы не понимаете? - Чего не понимаю? - Да ведь верхний слой
почвы невозможно  восстановить!  -  Ну  и  что  же?  -  ответил  бы  я.  -
Восстановят, если нужно. А кроме того,  куда  лучше  выращивать  овощи  на
искусственных почвах. Тогда он обязательно сказал бы, что на искусственных
почвах не вырастить пастбищ для скота и все такое прочее. Разговоры с ними
всегда заканчиваются так. Они утверждают, что мир летит в тартарары и люди
должны наконец это понять, а я им отвечаю,  что  до  сих  пор  все  как-то
обходилось, обойдется и дальше.
   Кэти недоверчиво рассмеялась, а он продолжал:
   - Все они болваны и  ужасно  упрямы.  Но  дисциплина  у  них  железная,
система ячеек. Если поймаешь  одного,  то  зацепишь  еще  одного-двух,  не
больше. Связи между ячейками нет, а связь с верхушкой поддерживается через
специальных людей. Мне кажется, я хорошо знаю "консов" и поэтому не  боюсь
саботажа или демонстраций на своем участке. Здесь у них ничего не выйдет.


   В самолете, откинувшись на спинки сидений, мы с Кэти смотрели,  как  на
уровне наших глаз вдоль пассажирской  кабины  парадным  строем  проплывала
реклама. Это была старая добрая реклама  для  детей,  текст  к  которой  я
написал много лет назад, еще в пору моего  ученичества.  Легонько  толкнув
Кэти локтем, я сообщил ей об этом, пока реклама подмигивала нам под  звуки
детской песенки Виктора Герберта "В стране игрушек".
   Вдруг мелодия оборвалась, экран погас и холодный голос диктора объявил:
   "Самолет   пролетает   над   сдвигом   Сан-Андреас.   Начинается   зона
землетрясений. Пассажиры ставятся в известность, что, согласно федеральным
законам, пока самолет находится над зоной землетрясений,  любые  страховые
полисы от несчастных случаев при землетрясениях не действительны".
   Потом опять парадным строем поплыла реклама.
   - Надо думать, - заметила вдруг Кэти, - где-нибудь здесь в самом  конце
совсем крошечными буквами набрано: "Страховые полисы от увечий, нанесенных
яком, действительны везде, кроме Тибета".
   - Страховой полис на  такой  случай?  Неужели  он  у  тебя  есть?  -  в
недоумении спросил я.
   - Кто знает, где бедной девушке может повстречаться разъяренный як?
   -  Ты,  кажется,  изволишь  шутить?  -  заметил  я  обиженно,  стараясь
сохранить достоинство.  -  Через  несколько  минут  посадка.  Я  хотел  бы
нагрянуть к Гаррису без предупреждения. Парень он неплохой, но Ренстед мог
заразить его пораженческими настроениями.  В  нашей  профессии  это  самое
опасное заболевание.
   - Можно я поеду с тобой, Митч?
   Мы смотрели в окна, пока наш самолет  медленно  кружил  над  аэродромом
Сан-Диего, дожидаясь сигнала на посадку. Кэти была в этих краях впервые, а
я однажды уже приезжал сюда. Но в этом районе тебя всегда ждет  что-нибудь
новое. Дома здесь то и дело рушатся и воздвигаются  новые.  Да  разве  это
дома!  Они  скорее  похожи  на  шатры  из  пластмассы.   Когда   случается
землетрясение, они шатаются, но стоят на месте, а если землетрясение такой
силы, что не выдерживают даже эти конструкции, потери не так уж  велики  -
несколько потрескавшихся пластмассовых щитов да сборные детали, которые на
худой конец всегда можно извлечь из-под обломков и снова пустить в дело.
   Развертывать капитальное строительство  в  Южной  Калифорнии  не  имело
никакого смысла.  С  тех  пор  как  испытания  водородных  бомб  в  районе
Сан-Андреас привели к сильным сдвигам почвы, возникла реальная  опасность,
что в один прекрасный день весь район преспокойно сползет в  Тихий  океан.
Случиться это могло в любую минуту. Но, глянув  вниз,  мы  убедились,  что
Сан-Диего все еще стоит на месте и, как всякие приезжие, понадеялись, что,
пока мы здесь, ничего не произойдет.  Говорят,  что  раньше  землетрясения
случались чуть ли не  каждый  день  и  вызывали  панику  среди  населения,
главным  образом  потому,  что  здания  старой  конструкции,   разрушаясь,
загромождали улицы  грудами  обломков.  Но  постепенно,  как  и  следовало
ожидать от местных уроженцев, они привыкли к  землетрясениям  и,  пожалуй,
теперь даже  гордились  ими.  Ссылаясь  на  многочисленные  статистические
данные, они даже могли убедить вас, что в этих краях  куда  больше  шансов
погибнуть от удара молнии или упавшего метеорита, чем от землетрясения.
   Мы наняли быстроходный педальный лимузин с тремя водителями, и он мигом
доставил нас в местное отделение фирмы "Фаулер Шокен". Я не очень  доверял
сотрудникам Отдела рынков. Чутье подсказывало  мне,  что  у  Хэма  Гарриса
наверняка есть свой человек на аэродроме, который не замедлит предупредить
его о моем приезде. Гаррис, конечно, соответствующим образом подготовится,
а в таких случаях, как известно, любая ревизия ничего не даст.
   Но поведение секретарши Гарриса немало удивило меня. Ни мое имя, ни мое
лицо не были ей знакомы. Когда я назвал себя, она лениво ответила:
   - Пойду узнаю, сможет ли мистер Гаррис принять вас, мистер Коннели.
   - Мистер Кортней, а не  Коннели,  милая  барышня,  а  к  тому  же  я  -
начальник вашего мистера Гарриса.
   А потом перед  нашими  глазами  предстала  картина  такого  безделья  и
нерадивости, что у меня от ужаса волосы встали дыбом.
   Сняв пиджак, Гаррис дулся в  карты  с  двумя  младшими  клерками.  Двое
других юнцов с остекленевшим тупым взором сидели  перед  гипнотелевизором,
находясь, несомненно, в состоянии полного транса. Еще один клерк,  сидя  у
стола, рассеянно постукивал пальцем по клавишам счетной машины.
   - Гаррис! - рявкнул я громовым голосом. Все, кроме тех, кто сидел перед
телевизором, вздрогнули, повернулись в мою сторону и застыли  с  открытыми
ртами. Я подошел и выключил телевизор: теперь и эти  двое  тоже  осоловело
уставились на меня.
   - М-м-истер Кортней, - запинаясь,  пробормотал  Гаррис.  -  Мы  вас  не
ждали...
   - Вижу, что не ждали. Можете продолжать, - заявил я клеркам,  -  а  мы,
Гаррис, пройдем в ваш кабинет.
   Кэти скромно последовала за нами.
   - Гаррис, - сказал я. - За хорошую работу многое можно простить.  А  вы
посылали нам  чертовски  ценные  для  нашего  проекта  сведения.  Но  меня
беспокоит, серьезно беспокоит то, что я здесь  увидел.  Надеюсь,  все  еще
поправимо...
   В это время на столе Гарриса зазвонил телефон, и я снял трубку.
   - Хэм! - послышался взволнованный голос. -  Он  здесь,  поторопись!  Он
взял лимузин.
   - Благодарю, - заметил я и положил трубку на рычаг.  -  Ваш  "жучок"  с
аэродрома. - Гаррис побледнел. - А теперь покажите образцы рекламы, записи
интервью, анализ  общественного  мнения,  карточки  учета,  короче  -  всю
работу, включая и вашу собственную.  Покажите  то,  что  вам  хотелось  бы
скрыть от меня. Выкладывайте-ка все на стол.
   Он долго молчал, стоя передо мной, и наконец сказал:
   - У меня ничего нет.
   - Что же вы можете мне показать?
   - Общие сводки, - пробормотал он, - сводные отчеты.
   - Иначе говоря, фальшивки? Фиктивные сводки, которыми вы потчевали  нас
все время по телеграфу?
   Он кивнул головой. Вид у него был несчастный.
   - Как вы могли, Гаррис! -  воскликнул  я,  -  как  -  могли  -  вы  так
работать!!!
   Он стал сбивчиво оправдываться. Здесь не было  злого  умысла:  это  его
первая ответственная должность. Допустим, он не справился, но он старался,
чтобы нижние чины его не  подвели,  вникал  в  мельчайшие  детали,  а  все
сделать самому невозможно; подчиненные это поняли, обленились, и теперь их
не призовешь к порядку. Однако от жалостливого тона он  вскоре  перешел  к
воинственно-наступательному.  Да  так  ли  уж  он  виноват?  Ведь   проект
существует только на бумаге, не все ли равно, как его выполнять. Может, он
весь полетит в мусорную корзинку. Не он первый,  не  он  последний  -  так
работают все, и ничего страшного в этом нет.
   - Хватит, - сказал я. - Вы не  правы  и  сами  должны  бы  это  понять.
Реклама  -  это  искусство,  но  искусство,  требующее  строгого  изучения
средств, вкусов потребителя. Вы буквально выбили у нас почву  из-под  ног.
Придется спасать то, что можно, и начинать все сначала.
   Но он не собирался сдаваться.
   - Напрасная трата  времени,  мистер  Кортней,  поверьте.  Я  работаю  с
мистером Ренстедом не первый год и знаю его мнение, а он не меньшая шишка,
чем вы. Он уверен, что все это бумагомарание  -  чушь,  которая  влетит  в
копеечку и ничего не даст.
   Я знал Мэтта Ренстеда получше этого Гарриса, знал, что он,  как  и  все
мы, предан фирме.
   - Что? - возмутился я. - Вы можете это доказать? У вас компрометирующие
письма, подслушанные телефонные разговоры?
   - Кажется, у меня что-то сохранилось, - пролепетал Гаррис  и  нырнул  в
стол. Он рылся в бумагах, вытаскивал  куски  магнитофонных  лент,  тут  же
прослушивал их, и на лице его все  больше  застывало  выражение  испуга  и
растерянности.
   - Ничего не могу найти, но я абсолютно уверен... - лепетал он в  полном
отчаянии.
   Конечно, он был уверен. В этом и состояло  величайшее  искусство  нашей
профессии - вбить человеку в голову любую идею, да так,  чтобы  он  и  сам
того не заметил. Вот так Ренстеду и удалось разложить этого  слабовольного
типа, посеять в его душе неверие, а  затем  послать  его  сюда,  чтобы  он
провалил мой проект.
   - Вы уволены, Гаррис, - сказал я. -  Убирайтесь  и  никогда  больше  не
попадайтесь мне на глаза. Не советую вам пытать счастья в рекламном деле.
   Я вышел в контору и объявил сотрудникам:
   - Вы уволены. Все. Поживей собирайтесь и проваливайте. Расчет  получите
по почте.
   Они остолбенели, а Кэти шепнула мне:
   - Неужели так надо, Митч?
   - Да, именно так, черт побери! Почему никто из них не  сообщил  о  том,
что здесь творится? Они все преспокойно бездельничали и  прохлаждались.  Я
говорил тебе, - в нашем деле это самая страшная болезнь.  Теперь  ты  сама
убедилась.
   Мимо нас с обиженным и недоумевающим  видом  прошмыгнул  к  выходу  Хэм
Гаррис. Он был уверен, что мистер Ренстед вступится за него. В одной  руке
он держал плащ, в другой - разбухший портфель. И даже не взглянул на меня.
   Я вернулся в опустевший  кабинет  Гарриса  и  связался  по  телефону  с
Нью-Йорком.
   - Эстер? Говорит мистер Кортней. Я сейчас уволил весь  штат  конторы  в
Сан-Диего. Сообщите об этом в Отдел личного состава, пусть  подготовят  им
расчет. А теперь соедините меня с мистером Ренстедом.
   Я ждал целую минуту, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Наконец  в
трубке снова послышался голос Эстер.
   - Простите, что заставила вас ждать, мистер Кортней. Секретарь  мистера
Ренстеда сообщила, что его нет в городе. Он уладил конфликт  с  Институтом
гинекологии и решил отдохнуть несколько дней в Литтл-Америке.
   - Отдохнуть, черт побери!  Срочно  закажите  мне  билет  на  первую  же
ракету, отбывающую в Литтл-Америку. Я вылетаю в Нью-Йорк, а  оттуда  -  на
Южный полюс. Понятно?
   - Да, мистер Кортней.
   Я  повесил  трубку  и  только  тогда  заметил,  каким   пристальным   и
сочувствующим взглядом смотрит на меня Кэти.
   - Знаешь, Митч, - наконец  сказала  она,  -  пожалуй,  я  была  к  тебе
несправедлива, когда упрекала за несносный  характер.  Теперь  я  понимаю,
откуда он, если вся работа у тебя такая.
   - Ну, пожалуй, не вся, - ответил  я.  -  Это  один  из  самых  злостных
случаев саботажа, с которым мне  приходилось  сталкиваться.  Но  и  других
неприятностей хватает. Каждый норовит подложить тебе свинью. Надо  спешить
на аэродром, дорогая. Ты едешь со мною?
   Она помедлила, прежде чем ответить.
   - Ты не рассердишься, если я останусь и осмотрю город?
   - Конечно, нет. Надеюсь, ты найдешь здесь много  интересного.  А  когда
вернешься в Нью-Йорк, я уже буду там.
   Мы поцеловались на прощанье, и я выбежал из кабинета Гарриса.
   Контора к тому времени уже опустела. Я велел сторожу, как только  уйдет
Кэти, запереть помещение и никого не пускать до особого распоряжения.
   Выйдя на улицу, я поднял глаза и увидел Кэти: она махала мне  рукой  из
окна этого неправдоподобного, зыбкого здания.



6

   Когда в Нью-Йорке я сбежал по трапу, Эстер уже ждала меня.
   - Молодчина, - похвалил я ее. - Когда отлетает ракета на полюс?
   - Через двенадцать минут, с шестой  полосы,  мистер  Кортней.  Вот  ваш
билет. А это завтрак на всякий случай...
   - Прекрасно. - Я действительно не успел поесть. Мы направились к шестой
полосе; жуя на ходу бутерброд с эрзац-сыром, я спросил:
   - Что нового в конторе?
   - Ваши увольнения  в  Сан-Диего  наделали  много  шума.  Отдел  личного
состава пожаловался мистеру Шокену, но он вас поддержал  -  так  балла  на
четыре, не больше.
   Новость была не из приятных. Двенадцать баллов - это ураган,  буря.  Из
кабинета Шокена доносились бы громовые раскаты: "Да как смеете вы,  мелкая
сошка, критиковать действия члена правления, облеченного правами?!. Чтоб я
больше этого не слышал!.." и так далее. Четыре  балла  -  это  всего  лишь
крепчает ветерок,  и  мелким  суденышкам  лучше  укрыться  в  гавани,  ну,
что-нибудь вроде: "Джентльмены, я уверен,  что  мистер  Кортней  имел  все
основания принять подобные меры. Занимаясь будничными делами,  люди  часто
теряют чувство Большой перспективы..."
   Я спросил у Эстер:
   - Что, секретарша Ренстеда - просто одна из его сотрудниц  или...  -  я
хотел было сказать "наушница",  но  вовремя  удержался:  -  ...э-э...  его
доверенное лицо?
   - Да, он ей очень доверяет, - уклончиво ответила Эстер.
   - А как она отнеслась к скандалу в Сан-Диего?
   - Мне передали - хохотала, как безумная.
   Больше я не стал расспрашивать. Выяснить как бы невзначай, что думает о
тебе большое начальство, - это одно, но выспрашивать, что говорят  рядовые
сотрудницы, - все равно, что  поощрять  подчиненных  к  доносам.  Хотя  не
скажу, чтобы у нас в конторе было мало охотниц до этого.
   - Я хочу тут же вылететь обратно, - сказал я  Эстер.  -  Только  выясню
кое-что с Ренстедом.
   - Ваша жена не едет с вами?
   - Нет. Я собираюсь разорвать Ренстеда на куски, а она  хирург  и,  чего
доброго, еще вздумает сшить его.
   Эстер вежливо хихикнула.
   - Приятного путешествия, мистер Кортней, - сказала она.  Мы  подошли  к
шестой полосе.


   Но путешествие оказалось не из приятных. Летели Мы  довольно  низко  на
отвратительной  маломестной  туристской  ракете.   Призматические   стекла
иллюминаторов неизменно вызывают у меня приступы воздушной болезни.  Когда
поворачиваешь голову и смотришь в такое стекло, видишь все внизу, прямо по
вертикали. Но, пожалуй, хуже всего  оказалась  реклама  -  творение  фирмы
"Таунтон и Кь". Глядишь в иллюминатор и только  начинаешь  внушать  своему
проклятому нутру, что все в порядке, а самому себе - что  внизу  под  нами
немало  любопытного,  как  на  стекла  наплывает  начальная  и   бесстыжая
таунтоновская реклама, и в уши назойливо лезет идиотский мотив.
   Пролетая  над  долиной  Амазонки;  по   интереснейшим   местам,   я   с
любопытством  разглядывал  "Третью  электрическую"  -  величайшую  в  мире
гидроэлектростанцию, как вдруг началось:

   Чудо-бюст, чудо-бюст,
   Чудо из чудес!

   Сопровождавшие  эту  пошлятину  изображения  были  выдержаны  в   самом
низкопробном духе. Я в который уже раз возблагодарил Господа бога  за  то,
что не работаю у Таунтона.
   Примерно то же повторилось над Огненной Землей. Ракета описала  большой
круг, чтобы туристы могли посмотреть китобойные промыслы.  Под  нами  было
огромное водное пространство, огороженное плавучими бонами - туда свободно
проникал планктон, но попавшие в  западню  киты  уже  не  могли  выбраться
оттуда. Я с восхищением смотрел, как самка  кита  кормит  детеныша  -  это
напоминало  заправку  самолета  в  воздухе.  Но  тут  иллюминаторы   опять
помутнели - пассажиров начали потчевать  очередной  порцией  таунтоновской
рекламы:

   Не мудрено, что он к тебе нейдет!
   Скорей купи наш дивный "Антипот"!