ка  не  попал  в
огромный отдел на верхнем этаже, который  весь  был  заставлен  кроватями.
Здесь я наконец нашел себе приют на огромной куче тюфяков. В магазине  уже
зажгли огонь, было очень тепло;  я  решил  остаться  в  своем  убежище  и,
внимательно  следя  за  приказчиками  и  покупателями,  расхаживавшими  по
мебельному отделу, стал дожидаться часа, когда магазин закроют. "Когда все
уйдут, - думал я, - я добуду себе и пищу и платье,  обойду  весь  магазин,
узнаю его запасы и, пожалуй, даже посплю на одной из кроватей". Этот  план
казался мне осуществимым. Я хотел достать  платье,  чтобы  превратиться  в
закутанную, но все же не возбуждающую особых подозрений фигуру,  раздобыть
денег, получить свои книги из почтовой конторы, снять где-нибудь комнату и
разработать план использования тех преимуществ над моими ближними, которые
давала мне моя невидимость.
   Время закрытия магазина наступило довольно скоро;  с  тех  пор,  как  я
забрался на груду тюфяков, прошло не больше часа, и  вот  я  заметил,  что
шторы на окнах  спущены,  а  последних  покупателей  выпроваживают.  Потом
множество проворных молодых людей  принялись  с  необыкновенной  быстротой
убирать товары, лежавшие в беспорядке  на  прилавках.  Когда  толпа  стала
редеть, я оставил свое логово и осторожно пробрался поближе к  центральным
отделам магазина. Меня поразила быстрота, с какой  целая  армия  юношей  и
девушек убирала все, что было выставлено днем для продажи.  Все  картонки,
ткани, гирлянды-кружев, ящики  со  сладостями  в  кондитерском  отделении,
всевозможные предметы, разложенные на  прилавках,  -  все  это  убиралось,
сворачивалось и складывалось на хранение, а то, чего нельзя было убрать  и
спрятать, прикрывалось чехлами из какой-то грубой материи вроде  парусины.
Наконец все стулья были нагромождены на  прилавки,  на  полу  не  осталось
ничего. Окончив свое дело, молодые люди поспешили уйти с выражением  такой
радости на лице, какой  я  никогда  еще  не  видел  у  приказчиков.  Потом
появилась орава подростков с опилками, ведрами и щетками. Мне  приходилось
то и дело увертываться от них, но все же  опилки  попадали  мне  на  ноги.
Разгуливая по темным, опустевшим помещениям, я еще довольно  долго  слышал
шарканье щеток. Наконец через час  с  лишним  после  закрытия  магазина  я
услышал, что запирают двери.  Воцарилась  тишина,  и  я  очутился  один  в
огромном лабиринте отделений и коридоров. Было  очень  тихо:  помню,  как,
проходя мимо одного из выходов  на  Тоттенхем-Корт-роуд,  я  услышал  звук
шагов прохожих.
   Прежде всего я направился в отдел, где видел  чулки  и  перчатки.  Было
темно, и я еле разыскал спички в ящике небольшой конторки.  Но  еще  нужно
было добыть свечку. Пришлось стаскивать покрышки  и  шарить  по  ящикам  и
коробкам, но в конце концов я все же нашел то, что искал; свечи  лежали  в
ящике, на котором была надпись: "Шерстяные панталоны и фуфайки".  Потом  я
взял носки и толстый шерстяной шарф, после  чего  направился  в  отделение
готового платья, где взял брюки, мягкую куртку, пальто и широкополую шляпу
вроде тех, что носят священники. Я снова  почувствовал  себя  человеком  и
прежде всего подумал о еде.
   На верхнем этаже оказалась закусочная, и там я нашел холодное  мясо.  В
кофейнике осталось немного кофе, я зажег газ и подогрел его.  В  общем,  я
устроился недурно. Затем я отправился на поиски одеяла, - в  конце  концов
мне  пришлось  удовлетвориться  ворохом  пуховых  перин,  -  и   попал   в
кондитерский отдел, где нашел целую груду шоколада и засахаренных фруктов,
которыми чуть не  объелся,  и  несколько  бутылок  бургундского.  А  рядом
помещался отдел игрушек, которые навели меня на блестящую мысль:  я  нашел
несколько искусственных носов - знаете, из папье-маше - и тут же подумал о
темных очках. К сожалению, здесь не оказалось оптического отдела. Но  ведь
нос был для меня очень важен; сперва я подумал даже о гриме. Раздобыв себе
искусственный нос, я начал мечтать о париках, масках и прочем.  Наконец  я
заснул на куче перин, где было очень тепло и удобно.
   Еще ни разу, с тех пор как со мной произошла эта необычайная  перемена,
я не чувствовал себя так хорошо, как в тот вечер, засыпая. Я  находился  в
состоянии полной безмятежности и был  настроен  весьма  оптимистически.  Я
надеялся, что утром незаметно выберусь из  магазина,  одевшись  и  закутав
лицо белым шарфом: затем куплю на украденные мною  деньги  очки,  и  таким
образом экипировка моя будет закончена. Ночью мне снились  вперемешку  все
удивительные  происшествия,  которые  случились  со  мной   за   последние
несколько дней. Я видел бранящегося еврея-домохозяина,  его  недоумевающих
пасынков, сморщенное лицо старухи, справляющейся о своей  кошке.  Я  снова
испытывал странное ощущение при виде исчезнувшей белой  ткани.  Затем  мне
представился родной городок и простуженный старичок викарий, шамкающий над
могилой моего отца: "Из земли взят и в землю отыдешь"...
   "И ты", - сказал чей-то голос,  и  вдруг  меня  потащили  к  могиле.  Я
вырывался, кричал, умолял могильщиков, но они стояли неподвижно и  слушали
отпевание; старичок  викарий  тоже,  не  останавливаясь,  монотонно  читал
молитвы и прерывал свое чтение лишь чиханьем. Я  сознавал,  что,  не  видя
меня и не слыша, они все-таки меня  одолели.  Несмотря  на  мое  отчаянное
сопротивление, меня бросили в могилу, и  я,  падая,  ударился  о  гроб,  а
сверху меня стали  засыпать  землей.  Никто  но  замечал  меня,  никто  не
подозревал  о  моем  существовании.  Я  стал  судорожно  барахтаться  -  и
проснулся.
   Бледная лондонская заря уже  занималась:  сквозь  щели  между  оконными
шторами проникал холодный серый свет. Я сел и долго не мог сообразить, что
это за огромное помещение с  железными  столбами,  с  прилавками,  грудами
свернутых материй, кучей одеял и подушек. Затем  вспомнил  все  и  услышал
чьи-то голоса.
   Издали, из комнаты, где было  светлее,  так  как  шторы  там  были  уже
подняты, ко мне приближались двое. Я вскочил, соображая, куда скрыться,  и
это движение выдало им мое присутствие. Я думал, что они  успели  заметить
только проворно удаляющуюся фигуру. "Кто тут?" - крикнул один.  "Стой!"  -
закричал другой. Я свернул за угол и  столкнулся  с  тощим  парнишкой  лет
пятнадцати. Не забудьте, что я был фигурой без лица!  Он  взвизгнул,  а  я
сшиб его с ног, бросился дальше,  свернул  еще  за  угол,  и  тут  у  меня
мелькнула счастливая мысль: я распластался за прилавком. Еще минута - и  я
услышал шаги бегущих людей,  отовсюду  раздались  крики:  "Двери,  заприте
двери!", "Что случилось?" -  и  со  всех  сторон  посыпались  советы,  как
изловить меня.
   Я лежал на полу, перепуганный насмерть. Как это ни странно, в ту минуту
мне не пришло в голову, что надо раздеться, а между тем это было бы  самое
простое. Я решил уйти  одетый,  и  эта  мысль  завладела  мной.  Потом  по
длинному проходу между прилавками разнесся крик: "Вот он!"
   Я вскочил, схватил с прилавка стул  и  пустил  им  в  болвана,  который
первый  крикнул  это,  потом  побежал,  наткнулся  за  углом  на  другого,
отшвырнул его и бросился вверх по лестнице. Он  удержался  на  ногах  и  с
улюлюканьем погнался за мной. На верху  лестницы  были  нагромождены  кучи
этих пестрых расписных посудин, знаете?
   - Горшки для цветов, - подсказал Кемп.
   - Вот-вот,  цветочные  горшки.  На  верхней  ступеньке  я  остановился,
обернулся,  выхватил  из  кучи  один  горшок  и  швырнул  его   в   голову
подбежавшего болвана. Вся куча горшков рухнула, раздались крики, и со всех
сторон стали сбегаться служащие. Я со всех ног кинулся  в  закусочную.  Но
там был какой-то человек в белом, вроде повара,  и  он  тоже  погнался  за
мной. Я сделал последний отчаянный поворот и  очутился  в  отделе  ламп  и
скобяных товаров. Я забежал за  прилавок  и  стал  поджидать  повара.  Как
только он появился впереди погони, я пустил в него лампой. Он упал,  а  я,
скорчившись за прилавком, начал поспешно сбрасывать с себя одежду. Куртка,
брюки, башмаки - все это удалось скинуть довольно быстро, но эти проклятые
фуфайки пристают к телу, как собственная кожа. Повар лежал  неподвижно  по
другую сторону прилавка, оглушенный  ударом  или  перепуганный  до  потери
сознания, но я слышал топот, погоня приближалась, и  я  должен  был  снова
спасаться бегством, точно кролик, выгнанный из кустов.
   "Сюда, полисмен!" -  крикнул  кто-то.  Я  снова  очутился  в  мебельном
отделе, в конце которого стоял целый лес платяных  шкафов.  Я  забрался  в
самую гущу, лег на пол и, извиваясь, как  угорь,  освободился  наконец  от
фуфайки. Когда из-за угла появились полисмен и трое служащих, я стоял  уже
голый, задыхаясь и дрожа от страха. Они набросились на жилетку и кальсоны,
уцепились за брюки. "Он бросил свою добычу, - сказал один из  приказчиков.
- Наверняка он где-нибудь здесь".
   Но они меня не нашли.
   Я стоял, глядя, как они ищут меня, и проклинал судьбу за свою  неудачу,
ибо одежды я все-таки лишился. Потом  я  отправился  в  закусочную,  выпил
немного молока и, сев у камина, стал обдумывать свое положение.
   Вскоре пришли два приказчика и  стали  горячо  обсуждать  происшествие.
Какой  вздор  они  мололи!  Я  услышал  сильно  преувеличенный  рассказ  о
произведенных мною опустошениях и  всевозможные  догадки  о  том,  куда  я
подевался. Потом я снова стал обдумывать план действий. Стащить что-нибудь
в магазине теперь, после всей этой суматохи, было совершенно невозможно. Я
спустился в  склад  посмотреть,  не  удастся  ли  упаковать  и  как-нибудь
отправить  оттуда  сверток,  но  не  понял  их  системы  контроля.   Около
одиннадцати часов я решил, что в магазине оставаться бессмысленно, и,  так
как снег растаял и было теплей, чем накануне, вышел  на  улицу.  Я  был  в
отчаянии от своей неудачи, а относительно будущего планы  мои  были  самые
смутные.



        23. НА ДРУРИ-ЛЕЙН

   - Теперь вы можете себе  представить,  -  продолжая  Невидимка,  -  как
невыгодно было мое положение. У меня не было ни крова, ни одежды.  Одеться
- значило отказаться  от  всех  моих  преимуществ,  превратиться  в  нечто
странное и страшное. Я ничего не ел,  так  как  принимать  пищу,  то  есть
наполнять  себя  непрозрачным  веществом,  значило  бы  стать   безобразно
видимым.
   - Об этом я не подумал, - сказал Кемп.
   - Да и я тоже. А снег открыл мне глаза на другие опасности.  Я  не  мог
выходить на улицу, когда шел  снег:  он  облеплял  меня  и  таким  образом
выдавал. Дождь тоже выдавал бы мое присутствие,  очерчивая  меня  водяным;
контуром и превращая в поблескивающую фигуру человека - в пузырь. А туман?
При тумане я тоже превращался  бы  в  мутный  пузырь,  в  размытый  силуэт
человека. Кроме того, бродя по улицам при  лондонском  климате,  я  пачкал
ноги, и на коже оседали сажа и пыль. Я не  знал,  скоро  ли  грязь  выдаст
меня. Но я ясно понимал, что это время не за горами, поскольку речь шла  о
Лондоне. Я направился к трущобам в районе Грейт-Портленд-стрит и  очутился
в конце улицы, где жил прежде. Я не пошел этой дорогой, потому  что  перед
еще дымившимися развалинами дома, который я поджег, стояла  густая  толпа.
Мне необходимо было достать платье. Я не знал, чем прикрыть лицо. Тут  мне
бросилась в глаза одна из тех лавчонок, где продается все: газеты, сласти,
игрушки, канцелярские принадлежности, елочные украшения  и  так  далее;  в
витрине я увидел целую выставку масок и носов. Это снова навело меня на ту
же  мысль,  что  и  вид  игрушек  в  "Omnium".  Я  повернул  назад  уже  с
определенной целью  и,  избегая  многолюдных  улиц,  направился  к  глухим
кварталам к северу от Стрэнда:  я  вспомнил,  что  где-то  в  этих  местах
торгуют своими изделиями несколько театральных костюмеров.
   День был холодный, дул пронзительный  северный  ветер.  Я  шел  быстро,
чтобы на меня не натыкались сзади. Каждый перекресток представлял для меня
опасность, за  каждым  прохожим  я  должен  был  зорко  следить.  В  конце
Бедфорд-стрит какой-то  человек,  мимо  которого  я  проходил,  неожиданно
повернулся и, налетев на меня, сшиб меня на мостовую, где я едва не  попал
под колеса пролетки. Оказавшиеся поблизости извозчики решили,  что  с  ним
случилось что-то вроде удара. Это столкновение так подействовало на  меня,
что я зашел на рынок Ковент-Гарден и там  сел  в  уголок,  возле  лотка  с
фиалками, задыхаясь и дрожа от страха.  Я,  видно,  сильно  простудился  и
вынужден был вскоре уйти, чтобы не привлечь внимания своим чиханьем.
   Наконец я достиг цели своих поисков, -  это  была  грязная,  засиженная
мухами лавчонка в переулке близ Друри-Лейн, где  в  окне  были  выставлены
театральные костюмы, поддельные драгоценности,  парики,  туфли,  домино  и
фотографии актеров. Лавка была старинная,  низкая  и  темная,  а  над  нею
высились еще четыре этажа мрачного, угрюмого дома. Я заглянул в окно и, не
увидев никого  в  лавке,  вошел.  Звякнул  колокольчик.  Я  оставил  дверь
открытой, а сам шмыгнул мимо манекена и спрятался в углу за большим трюмо.
С минуту никто не появлялся. Потом я услышал в лавке чьи-то тяжелые шаги.
   Я успел уже составить план действий. Я предполагал  пробраться  в  дом,
спрятаться где-нибудь наверху,  дождаться  удобной  минуты  и,  когда  все
стихнет, подобрать себе парик, маску,  очки  и  костюм,  а  там  незаметно
выскользнуть  на  улицу,  может  быть,  в  весьма  нелепом,  но   все   же
правдоподобном виде. Между прочим,  я  надеялся  унести  и  деньги,  какие
попадутся под руку.
   Хозяин лавки был маленький тощий горбун с  нахмуренным  лбом,  длинными
неловкими руками и очень короткими кривыми ногами. По-видимому, мой приход
оторвал его от еды. Он оглядел  лавку,  ожидание  на  его  лице  сменилось
сначала изумлением, а потом гневом, когда он увидел, что  в  лавке  никого
нет. "Черт бы побрал этих мальчишек!" - проворчал он. Потом вышел на улицу
и огляделся. Через минуту он вернулся, с досадой захлопнул дверь ногой  и,
бормоча что-то про себя, ушел внутрь дома.
   Я выбрался из своего убежища, чтобы последовать за ним, но, услышав мое
движение, он  остановился  как  вкопанный.  Остановился  и  я,  пораженный
тонкостью его слуха. Он захлопнул дверь перед самым моим носом.
   Я стоял в нерешительности. Вдруг я снова услышал его  быстрые  шаги,  и
дверь опять открылась. Он стал оглядывать лавку: как видно, его подозрения
еще не рассеялись окончательно. Затем,  все  так  же  что-то  бормоча,  он
осмотрел с обеих сторон прилавок, заглянул под стоявшую  в  лавке  мебель.
После этого он остановился, опасливо озираясь. Так как  он  оставил  дверь
открытой, я шмыгнул в соседнюю комнату.
   Это была странная каморка, убого обставленная, с грудой масок  в  углу.
На столе стоял остывший завтрак. Поверьте, Кемп, мне было  нелегко  стоять
там, вдыхая запах кофе, и смотреть, как он принялся за еду. А ел он  очень
неаппетитно. В комнате было три двери, из которых одна  вела  наверх,  обе
другие - вниз, но все они были закрыты. Я не мог выйти из комнаты, пока он
был там, не мог даже двинуться с места из-за его дьявольской чуткости, а в
спину мне дуло. Два раза я чуть было не чихнул.
   Ощущения мои были необычны и интересны, но вместе с  тем  я  чувствовал
невыносимую усталость и насилу дождался,  пока  он  кончил  свой  завтрак.
Наконец он насытился, поставил  свою  жалкую  посуду  на  черный  жестяной
поднос, на котором стоял кофейник, и, собрав крошки с запачканной горчицей
скатерти, двинулся с подносом к двери. Так как руки его были заняты, он не
мог закрыть за собой дверь, что ему, видимо, хотелось сделать.  Никогда  в
жизни  не  видел  человека,  который  так  любил  бы  затворять  двери!  Я
последовал  за  ним  в  подвал,  в  грязную,  темную  кухню.  Там  я  имел
удовольствие видеть, как он мыл посуду, а затем, не ожидая никакого  толка
от моего пребывания внизу, где мои босые ноги вдобавок стыли  на  каменном
полу, я вернулся наверх и сел в его кресло у камина. Так как огонь угасал,
то я, не подумав, подбросил углей. Этот шум немедленно привлек хозяина, он
прибежал в волнении и начал обшаривать комнату, причем один  раз  чуть  не
задел меня. Но и этот тщательный осмотр,  по-видимому,  мало  удовлетворил
его. Он остановился в дверях  и,  прежде  чем  спуститься  вниз,  еще  раз
внимательно оглядел всю комнату.
   Я просидел в маленькой гостиной целую вечность. Наконец он  вернулся  и
открыл дверь наверх. Мне удалось проскользнуть вслед за ним.
   На лестнице он вдруг остановился, так что я чуть не наскочил  на  него.
Он  стоял,  повернув  голову,  глядя  мне  прямо  в  лицо  и   внимательно
прислушиваясь. "Готов поклясться..." - сказал он. Длинной волосатой  рукой
он  пощипывал  нижнюю  губу.  Взгляд  его  скользил  по  лестнице.  Что-то
пробурчав, он стал подниматься наверх.
   Уже взявшись за ручку двери, он снова остановился с выражением того  же
сердитого недоумения на лице. Он явно улавливал шорох моих движений.  Этот
человек,  по-видимому,  обладал  исключительно  тонким  слухом.  Вдруг  им
овладело бешенство. "Если кто-нибудь забрался в  дом!.."  -  закричал  он,
крепко выругавшись, и, не докончив угрозы, сунул руку в карман.  Не  найдя
там того, что искал, он шумно бросился мимо меня вниз.  Но  я  за  ним  не
последовал, а уселся на  верхней  ступеньке  лестницы  и  стал  ждать  его
возвращения.
   Вскоре он появился снова, все еще что-то бормоча. Он открыл дверь,  но,
прежде чем я успел войти, захлопнул ее перед моим носом.
   Я решил осмотреть дом и  потратил  на  это  некоторое  время,  стараясь
двигаться как можно тише: Дом был совсем ветхий, до того сырой,  что  обои
отстали от стен, и полный крыс. Почти  все  дверные  ручки  поворачивались
очень туго, и я боялся их  трогать.  Некоторые  комнаты  были  совсем  без
мебели, а другие завалены театральным хламом, купленным,  если  судить  по
его виду, из вторых рук. В небольшой комнате рядом  со  спальней  я  нашел
ворох старого платья. Я стал нетерпеливо рыться в нем и, увлекшись,  забыл
о тонком слухе хозяина. Я услышал крадущиеся шаги и поднял голову как  раз
вовремя: хозяин  появился  на  пороге  со  старым  револьвером  в  руке  и
уставился на развороченную кучу платья. Я стоял, не шевелясь,  все  время,
пока он с разинутым ртом подозрительно оглядывал  комнату:  "Должно  быть,
это она, - пробормотал он. - Черт бы ее побрал!" Он бесшумно закрыл  дверь
и сейчас же запер ее на ключ. Я услышал его удаляющиеся шаги.  И  вдруг  я
понял, что заперт. В первую минуту я растерялся. Прошел от двери к окну  и
обратно, остановился, не зная, что делать. Меня охватило бешенство.  Но  я
решил прежде всего осмотреть платье, и первая же моя попытка стащить  узел
с верхней полки снова привлекла хозяина. Он явился еще более мрачный,  чем
раньше.  "На  этот  раз  он  коснулся  меня,   отскочил   и,   пораженный,
остановился, разинув рот, посреди комнаты.
   Вскоре он  несколько  успокоился.  "Крысы",  -  сказал  он  вполголоса,
приложив палец к губам. Он явно был несколько испуган. Я бесшумно вышел из
комнаты, но при этом скрипнула половица. Тогда этот дьявол стал ходить  по
всему дому с револьвером наготове, запирая подряд все двери и пряча  ключи
в карман. Сообразив, что он задумал, я пришел в  такую  ярость,  что  чуть
было не упустил удобный случай. Я теперь точно знал, что он один  во  всем
доме. Поэтому я без всяких церемоний хватил его по голове.
   - Хватили по голове?! - воскликнул Кемп.
   - Да, оглушил его, когда он шел вниз. Ударил стулом, который  стоял  на
площадке лестницы; он покатился вниз, как мешок со старой обувью.
   - Но, позвольте, простая гуманность...
   - Простая гуманность годится для обыкновенных людей. Вы поймите,  Кемп,
мне во что бы то ни стало нужно было выбраться из этого дома одетым и так,
чтобы он меня не видел. Другого  способа  я  не  мог  придумать.  Потом  я
заткнул ему рот камзолом эпохи Людовика Ч