же  пасть  разинул  от   любопытства.   Фарфуркис   с
остервенением листал свою книжку,  а  я  соображал,  что  теперь  будет  с
комендантом: просто ли перевод с понижением или приклеют  ему  уголовщину.
Жалко мне было коменданта. Симпатичный он был человек, хоть и дурак.
     - И ведь еще ничего не известно, - сказал Хлебовводов, сосредоточенно
нюхая дело. - Он, может быть, отлил, а потом водой  разбавил...  и  вообще
это, может быть, вода. Набросал туда синьки для  крепости  и  думает,  что
дело в шляпе...
     Дверь распахнулась, и в комнату, нагнув голову, ввалился, держа  руки
в карманах, длинный и тощий Найсморк.
     Прямо с порога он затянул, глядя в нижний дальний угол  комнаты:  "Ну
чего еще... Опять придираетесь... Чего еще я вам не угодил..."  Однако  на
него не обратили внимания. Все  взгляды  зловеще  скрестились  на  бледном
коменданте, который выглядывал из-за спины Найсморка и тоже  ныл:  "...Вот
он пускай и отвечает, а я что... у меня и допуска нет..."
     - Товарищ Зубо, - ровным голосом провозгласил Лавр Федотович,  и  все
замерли. - Надлежит вам представить недостающие пять литров дела.  Срок  -
четыре минуты.
     Я  подскочил  к  коменданту,  подхватил  его  подмышки  и  выволок  в
приемную,  где  и  уложил  на  модных  очертаний  деревянную  скамью   для
посетителей.  Комендант  был  белее  мрамора,  глаза  закачены,  пульс  не
прощупывался. Я подложил  ему  под  голову  свою  куртку,  расстегнул  ему
воротник косоворотки и похлопал по щекам, дуя в лицо. Это не произвело  на
несчастного никакого впечатления, однако ясно было, что он не  умирает,  и
оставив его лежать,  я  заглянул  в  комнату  заседаний.  Мне  было  очень
интересно, как выкрутится Найсморк.
     А  Найсморк  выкручивался  с  блеском.  Он  загнал   Хлебовводова   и
Фарфуркиса в угол, навис над ними двумя своими  баскетбольными  метрами  и
десятью сантиметрами и орал на них, как с трибуны:
     - Я параграф двенадцатый знаю получше  вашего!  Я  на  нем  крокодила
съел, собакой закусил! Там сказано - анфас! По-русски  понимаете?  Ан-фас!
Покажите, где у этого киселя анфас, и я его целый день снимать буду! Где у
него анфас? Где? Ну где? Ну чего же молчите? Я  самого  господина  Сукарно
снимал! Я самого этого снимал... как его... ну, в шляпе еще все  ходил!  Я
параграф двенадцатый наизусть!.. А если фаса нет? У господина Сукарно  фас
был нормальный! У этого... как его... фас был будь здоров, в  три  дня  не
обгадишь! А у этого где?..
     Хлебовводов и Фарфуркис уже не помышляли о нападении.  Бегая  глазами
по сторонам, они только молча рвались из  угла,  толкаясь  и  топоча,  как
взволнованные лошади в загоне. Полковник от крика опять проснулся, и  ему,
видимо, спросонья тоже пришли в голову какие-то лошадиные  аналогии  -  он
ерзал в  кресле  и,  жуя  губами,  пронзительно  вскрикивал:  "Взнуздывай!
Взнуздывай!" Лавр Федотович, удобно развалившись в кресле, разглядывал все
это в бинокль.
     Я вернулся к коменданту и  дал  ему  понюхать  воды  из  графина  для
посетителей. Комендант тут же очнулся, но предпочел  впредь  до  выяснения
притворяться бесчувственным.
     - Товарищ Зубо, - сказал я ему на ухо. -  Ваше  дело  полуобморочное,
лежите тут себе, а минут через  пять-десять  приходите  и  твердите  одно:
ничего, мол, не знаю, ничего  не  делал.  А  я  все  постараюсь  устроить.
Договорились?
     Комендант слабо вздохнул  в  знак  согласия.  Он  даже  хотел  что-то
сказать, но тут дверь с  треском  распахнулась,  и  он  снова  притворился
мертвым. Впрочем, это был всего лишь Найсморк.  Он  с  наслаждением  ахнул
дверью, так что за обоями что-то просыпалось, и сообщил:
     - Меня охрана топтала, когда  я  этого  снимал...  как  его...  и  то
ничего! Не на таковского напали! Где фас? Нет фаса! А нет фаса - нет фото!
Будет фас - будет фото. Инструкция!  -  Он  пренебрежительно  поглядел  на
распростертого коменданта и сказал: -  Слабак!  Курица!  Я  таких  пачками
снимал. Закурить есть?
     Я дал ему закурить, и он удалился, грохая всеми дверями по дороге.  Я
тоже  закурил  и,  сделав  две  затяжки,  вернулся  в  комнату  заседаний.
Полковник уже снова дремал. Фарфуркис, отдуваясь, листал записную  книжку,
а Хлебовводов что-то шептал на  ухо  Лавру  Федотовичу.  Завидя  меня,  он
перестал шептать и спросил боязливо:
     - Этот... фотограф... ушел?
     - Да, - сказал я сухо.
     - А комендант где? - грозно спросил Хлебовводов.
     - У него печеночная колика, - сухо сказал я.
     - Госпитализирован? - быстро спросил Фарфуркис.
     - Нет, - сказал я.
     - Тогда пусть войдет, пусть ответит! Это подсудное дело!
     Я набрал в легкие побольше воздуха и начал:
     - Мне непонятно, товарищи, что здесь происходит. Мне непонятно, где я
нахожусь. Это авторитетная комиссия или я не знаю что? Мы присутствуем при
интересном  научном  явлении,  которое  развивается  по  имманентным   ему
законам, представляющим огромный научный интерес. Я вам удивляюсь, товарищ
Выбегалло,  на  вашем  месте  я  бы  давно  потребовал  констатировать   в
протоколе,   что   здесь   обнаружена   несомненная    корреляция    между
калориметрическими и контракционными характеристиками  объекта...  Как  мы
должны это понимать? - сказал я, обращаясь к Эдику.
     - Мы должны понимать это так, -  немедленно  подхватил  Эдик,  -  что
резкое изменение  объема  и  массы  объекта,  так  называемая  контракция,
привело к изменению цвета, а возможно, и химического состава...
     - Я прошу товарищей вдуматься в этот факт! - сказал я. - Особенно вот
вас, товарищ Выбегалло. Мы обнаруживаем изменение цвета, не имея  в  своем
распоряжении ни колориметра, ни спектрографа, ни... э-э..
     - Ни даже простейшего термобарогелиоптера, - восторженно сказал Эдик.
- Такого еще не бывало! Удивительный эффект, наблюдаемый простым глазом! А
если учесть, что эффект этот обнаруживается при  комнатной  температуре  и
при нормальном атмосферном давлении, то можно  смело  утверждать,  что  мы
имеем дело  с  необъяснимым  явлением  феноменальной  ценности.  Я  должен
подчеркнуть,  что  многие  аспекты  проблемы  остались  еще  абсолютно  не
исследованными. Было бы чрезвычайно интересно изучить  влияние  контракции
на вкусовые  и  магические  свойства  данной  субстанции.  Науке  известны
случаи, когда под влиянием контракции магодетерминант Иерусалимского менял
знак на противоположный. Так, например, Роже де Понтреваль установил...
     Пока Эдик, постепенно все более увлекаясь, излагал суть работ Роже де
Понтреваля,  я  старался  определить  настроение  присутствующих.  Реакция
Тройки казалась мне благоприятной: Лавр Федотович за  бинокль  не  брался,
Фарфуркис книжечку не  листал,  Хлебовводов  слушал,  отвесив  челюсть,  а
полковник  спал.  Опасения  мог  внушить  один  лишь  Выбегалло,  который,
по-видимому, все еще прикидывал, какие выгоды можно извлечь из создавшейся
ситуации. Ему надо было помочь определиться, и, как только Эдик  замолчал,
я двинул в бой гвардию.
     - Между прочим, мне  еще  не  ясно,  -  сказал  я,  -  должны  ли  мы
рассматривать  происшедшую  здесь  безобразную  сцену  как  недоразумение,
проистекающее из легкомыслия отдельных членов Тройки или, может быть,  как
сознательную попытку отдельных членов Тройки замазать новооткрытый  эффект
и скрыть его от научной общественности. Такие случаи бывали, - закончил  я
гробовым голосом, сел, выхватил из кармана блокнот и  изобразил  несколько
сверхчеловеческих профилей.
     Было слышно, как на столе перед председателем умывается муха.
     - Грррм, - сказал Лавр Федотович. - Какие вопросы к докладчику?.. Нет
вопросов? Какие предложения?
     Было видно, что Выбегалло понял, с  какой  стороны  масло  на  данном
бутерброде. Однако он не торопился. Он  встал,  разгладил  бороду,  уперся
растопыренными пальцами в тома  "Малой  Энциклопедии"  и  некоторое  время
смотрел поверх голов.
     - Эта... - начал он. - Я уже тут неоднократно  говорил,  не  знаю,  в
протокол меня занесли или нет, шумно было очень, говорил я  уже,  значить,
что эффект колориметрической контракции до сих пор не обнаруживался, а  мы
его тут... эта... обнаружили, и  свалили  на  коменданта,  на...  ле  пувр
Зубо... Не все, конечно, свалили, а некоторые отдельные... эта...  далекие
от науки. Я уже тут говорил, что рано,  товарищи,  дело  номер  шестьдесят
четвертое рационализировать, а тем более, упаси бог, утилизировать.  Дело,
конечно, надо отложить, и отложить его надо на срок, который  потребуется,
а вот чего отложить нельзя, товарищи, чего мы с  вами  не  имеем  никакого
права откладывать, так это вопроса о  приоритете.  Дан  нотр  позисьон  нэ
определенный  де  девуар  [В  нашем  положении   существуют   определенные
обязанности]. И в данном случае наша девуар состоит в  том,  чтобы  эффект
назвать и... эта...  сохранить  для  истории.  А  потому  я  категорически
предлагаю ходатайствовать перед компетентными органами о присвоении  этому
эффекту имени товарища Вунюкова. Се ту се ке же ву ди [И это  все,  что  я
могу вам сказать].
     Дальше  все  пошло  как  по  маслу.  Появился   комендант,   который,
разумеется,  подслушивал  под  дверью.  Встретили  его  благосклонно,   он
твердил, что ничего не знает, что это дело научное, а у него  только  едва
восемь классов за душой... а его уверяли, что все выяснилось,  что  нельзя
же так,  работа  есть  работа,  бывают  срывы,  бывают  отдельные  ошибки.
Фарфуркис пожал ему руку в знак извинения, Хлебовводов назвал  братком,  а
Лавр Федотович даже пошутил: "Была вам здесь сегодня баня,  товарищ  Зубо,
так что посетите-ка вы сегодня баню!" Когда все отсмеялись, Лавр Федотович
снова посуровел и произнес:
     - Повестка заседания исчерпана. Я констатирую, что данное  заседание,
как и все предыдущие, происходило в деловой и  рабочей  атмосфере.  Другие
предложения будут? Нет? Тогда объявляю дневное заседание Тройки закрытым и
предлагаю перейти к отдыху и обеду.
     Он погрузил в  портфель  все  свои  председательские  принадлежности,
поднялся  из-за  стола  и  степенно  двинулся  к  выходу.  Хлебовводов   и
Выбегалло, сбив с ног зазевавшегося Фарфуркиса, кинулись,  отпихивая  друг
друга, открывать ему дверь.
     - Бифштекс - это мясо, - благосклонно сообщил им Лавр Федотович.
     - С кровью! - преданно закричал Хлебовводов.
     - Ну зачем же с кровью? -  донесся  голос  Лавра  Федотовича  уже  из
приемной.
     Мы с Эдиком распахнули все окна.  С  лестницы  доносилось:  "Нет  уж,
позвольте, Лавр Федотович... Бифштекс без крови, Лавр Федотович - это хуже
чем выпить и не закусить..." - "Наука полагает, что...  эта...  с  лучком,
значить..." - "Народ любит хорошее мясо... например, бифштексы..."
     - В гроб они меня вгонят, - озабоченно сказал комендант.  -  Погибель
они моя, мор, глад и семь казней египетских...
     - Товарищ Зубо, - сказал я сурово, - извольте объяснить, что  же  это
произошло на самом деле? Почему так  мало  пришельца?  Почему  он  в  этой
банке?
     - Ничего не знаю, ничего не делал, это эффект научный, -  забарабанил
комендант. Я прервал его.
     - Товарищ Зубо, вы мне это прекратите, ведь Корнеев из вас душу вынет
за эти штучки. Вы знаете Корнеева.
     Комендант знал Корнеева. Он снова наладился было в обморок, но тут  в
комнату  вернулся  Фарфуркис.  Тройка,  как  всегда,  забыла   за   столом
полковника. Фарфуркис разбудил его и увел, приговаривая:  "Неужели  трудно
было проснуться вовремя? Старая вы песочница, в самом деле...  Удивительно
даже!"
     - Ну? - сказал я, когда они удалились.
     - Вы расскажите нам, пожалуйста, товарищ Зубо,  -  попросил  вежливый
Эдик, - может быть, делу удастся помочь...
     Комендант понурился.
     - Нет, - сказал он. - Никак этому делу уже не поможешь.  Кто  разбил,
не знаю, а только прихожу я сегодня утром готовить его к  демонстрации,  а
горшок евонный, глиняный, ну, в  котором  он  прилетел,  лопнул,  половина
вытекла, лужа на полу, и дальше вытекает. Ну  что  мне  было  делать?  Эх,
думаю, семь бед - один ответ. Перелил я, что осталось, в эту банку, совру,
думаю, что-нибудь, а может, и вовсе не заметят... Но  это  еще  что!  -  В
глазах его  мелькнул  пережитый  ужас.  -  Бурый  ведь  он  был,  ребятки,
переливал его, видел... А тут выхожу за  банкой  -  мать  моя,  мамочка  -
синий!.. Не-ет, вгонят они меня в гроб, сегодня бы уже и вогнали, если  бы
не вы, ребятки, благодетели мои...
     Мы с Эдиком переглянулись.
     - М-м? - спросил я.
     - Ну что ты, - неуверенно сказал Эдик, - Не может быть... Вряд  ли...
Сомнительно что-то... Хотя...
     Когда мы спускались по лестнице, он сказал:
     - Вся беда в том, что это - Витька. Никогда нельзя угадать, на что он
не способен.



                                    5

     Вечернее заседание не состоялось. Официально нам было объявлено,  что
Лавр Федотович, а также товарищи Хлебовводов  и  Выбегалло  отравились  за
обедом грибами и врач  рекомендовал  им  всем  до  утра  полежать.  Однако
дотошный комендант не поверил официальной версии. Он при  нас  позвонил  в
гостиничный ресторан и переговорил со своим кумом, метрдотелем. И что  же?
Выяснилось:  за  обедом   Лавр   Федотович,   выступая   против   товарища
Хлебовводова   в   практической   дискуссии   относительно   сравнительных
преимуществ прожаренного бифштекса перед  бифштексом  с  кровью,  стремясь
выяснить на деле,  какое  из  этих  состояний  бифштекса  наиболее  любимо
народом  и,  следовательно,  перспективно,  скушали  под  коньячок  и  под
пльзенское  бархатное  по  четыре  экспериментальные   порции   из   фонда
шеф-повара. Теперь им совсем плохо, лежат пластом и  до  утра,  во  всяком
случае, на людях появиться не смогут.
     Комендант ликовал, как школьник, у которого внезапно и тяжело заболел
любимый учитель. Я - тоже. Один только Эдик остался недоволен. Он как  раз
намеревался на  вечернем  заседании  учинить  очередной  сеанс  позитивной
реморализации всей компании.
     Мы купили по стаканчику мороженого, попрощались с комендантом и пошли
к себе в  гостиницу.  По  дороге  на  меня  напал  из-за  угла  старикашка
Эдельвейс. Я дал ему рубль, но это не произвело на него обычного действия.
Я отдал ему свое мороженое, но он  не  отставал.  Материальные  блага  его
больше не интересовали. Он жаждал благ  духовных.  Он  требовал,  чтобы  я
включился  в  качестве  руководителя  в  работу  по  усовершенствованию  и
модернизации  его  эвристического  агрегата  и  для  начала  составил   бы
развернутый план этой работы, рассчитанной на  три  года  (пока  он  будет
учиться в аспирантуре). Через пять минут беседы  свет  стал  мраком  перед
моими глазами, горькие слова готовы были вырваться, и  страшные  намерения
близились к осуществлению. Старикашку спас Эдик. "Такого  рода  работу,  -
вежливо, но твердо сказал он, - следовало бы начать с тщательного изучения
литературы. Приходилось ли вам читать "Азбуку радиотехники" Кина?" Старику
вообще не приходилось читать, и скрывать этого он не стал.  "Прекрасно,  -
сказал я, возвращаясь к  жизни.  -  Немедленно  запишитесь  в  библиотеку,
возьмите там "Азбуку", "Геометрию" Киселева и что-нибудь  по  алгебре  для
восьмого  класса.  Прочтите  и  законспектируйте.  До  конца  этой  работы
извольте меня не беспокоить". Старикашка спросил меня, что такое  алгебра,
и  удалился,  увлекаемый  агрегатом,  которому,  видимо,  надоело   стоять
спокойно.
     Поднявшись в свой номер, мы обнаружили там следующее. Витька Корнеев,
очень довольный, валялся в ботинках на моей койке  и  разглагольствовал  о
свободе воли. Роман, голый  по  пояс,  сидел  у  окна,  и  Федя  осторожно
обмазывал   ему   алую   распухшую   спину   какой-то    желтой    дрянью,
распространяющей аптекарский запах. Клоп Говорун  взобрался  на  стену  и,
зажав нос, с  неодобрением  на  них  поглядывал,  ожидая  случая  вставить
словечко-другое.
     - А, работяги! - вскричал при виде  нас  Витька,  дрыгнув  ногами.  -
Прозаседавшиеся!  Как  здоровье  многоуважаемого  товарища  Вунюкова?  Как
утилизировали дело номер шестьдесят четыре? Распили на четверых или вылили
на помойку?
     - Значит, это все-таки ты натворил? - сказал Эдик.
     - Хватать и тикать, - ответил Витька. - Сто раз я вам говорил.
     - Убирайся с моей койки, - потребовал я.
     - Я вам тысячу раз говорил, остолопам, - сказал Витька, перебираясь с
моей койки на свою. - Нельзя ждать милостей от природы  и  бюрократии.  Я,
например, никогда не жду. Я выбираю подходящий момент, хватаю и рву когти.
Но я знаю, что все вы чистоплюи и моралисты. Без меня вы бы здесь  сгнили.
Но я есть! И я сегодня все устрою. Эдельвейса я утоплю в канализации. Чего
тебе еще нужно, Сашка? Черный Ящик тебе? Будет тебе Черный Ящик,  я  знаю,
где он у них стоит... Теперь Амперян. Чего тебе нужно, Амперян?  А,  Клопа
тебе? Давай сюда тару какую-нибудь...
     С этими словами он схватил Говоруна за ногу и потащил  со  стены,  но
тот заорал таким ужасным голосом, что из соседнего номера к нам  постучали
и в грубых выражениях предложили прекратить  безобразие.  Витька  отпустил
Клопа,  и  Говорун,  оскорбленно   отодвинувшись,   принялся   массировать
потревоженную ногу.
     Витька понизил голос и начал рассказывать, как он нынче ночью  проник
по водопроводной трубе  в  павильон,  где  томился  в  своем  керамическом
снаряде Жидкий пришелец; как он долго не мог вскрыть  контейнер,  как  он,
наконец, несмотря на кромешную тьму, расколол его  взглядом  над  бидоном,
позаимствованным в кладовке у коменданта  ("...у  него  там  целое  сырное
производство, у кулака, даже сепаратор есть..."), как потом  долго  искал,
что бы этакое налить в опустевший контейнер, пока не обнаружил  в  подвале
ведро с какой-то бурдой... В Институт он  трансгрессировался  в  два  часа
ночи, работал  до  обеда,  как  зверь,  получил  огромное  удовольствие  и
кое-какие довольно пока скромные результаты, и вот он снова здесь, юный  и
свежий, как д'Артаньян, чья шпага всегда - к услугам друзей. Пришелец шлет
всем приветы, утверждает, что только в Витькиной лаборатории  почувствовал
себя на Земле как дома, а  бидон  он,  Витька,  честно  приволок  обратно,
потому что он, Витька, ученый,  а  не  какой-нибудь  паршивый  домушник  и
теперь намерен вскорости вернуть бидон владельцу, так что если кому-нибудь
нужно  что-нибудь  хапнуть  на  территории  Колонии,  то  ради  бога,   не
стесняйтесь, он, Витька, готов.
     Роман отнесся к этому рассказу, в общем,  сочувственно,  хотя  слушал
его уже второй раз и этот второй раз, по его словам, ничем не отличался от
первого: то же хвастовство и те же сомнительные притязания на честность. Я
не без восхищения обозвал  Витьку  шпаной  и  уголовником.  Эдик  же  явно
расстроился и сказал, что это нечестно, что это свинство,  что  коменданта
сегодня из-за Витьки чуть не довели до разрыва сердца, что это  не  метод,
что Витька доиграется, что порядочные люди так не поступают и так далее.
     Витька неприятно ухмыльнулся и спросил, а как же поступают порядочные
люди. Он, Витька, очень интересуется узнать, что в такой  ситуации  обычно
делают порядочные  люди.  Он,  Витька,  уже  полмесяца  ждет  каких-нибудь
порядочных  результатов  от  действий  порядочных   людей.   Может   быть,
порядочные люди все-таки снизойдут и  просветят  его,  темного  уголовного
Витьку, как надлежит им, порядочным людям, поступать. Может быть, они даже
поступят как-нибудь, наконец?
     Эдик ответил, что да, порядочным человеком быть гораздо труднее,  чем
темным  и  уголовным.  Действия  порядочных  людей  всегда  направлены  на
улучшение  окружающего  мира.  Порядочные   люди   не   могут   испытывать
удовлетворения, если им удалось достигнуть пусть  даже  самой  благородной
цели  неблагородными  средствами.  Тем  и  труднее  положение  порядочного
человека в сравнении с положением  темного  и  уголовн