создать  подкомиссию
для изучения этого вопроса  во  главе  с  товарищем  Фарфуркисом.  Рабочим
заместителем  товарища  Фарфуркиса  я  бы  предложил  товарища  Привалова,
человека незаинтересованного и объективного...
     Тут Лавр Федотович вдруг поднялся. Простым глазом было видно, что  он
здорово  сдал  после  вчерашнего.   Обыкновенная   человеческая   слабость
светилась сквозь обычно  каменные  черты  его.  Да,  гранит  дал  трещину,
бастион несколько покосился,  но  все-таки,  несмотря  ни  на  что,  стоял
могучий и непреклонный.
     - Народ... - произнес бастион, болезненно заводя глаза.  -  Народ  не
любит замыкаться в четырех стенах. Народу нужен простор. Народу нужны поля
и реки. Народу нужны ветер и солнце...
     - И луна! - добавил Хлебовводов,  преданно  глядя  на  бастион  снизу
вверх.
     - И луна, - подтвердил Лавр Федотович. - Здоровье народа надо беречь,
оно принадлежит народу. Народу нужна работа на  открытом  воздухе.  Народу
душно без открытого воздуха...
     Мы еще ничего не понимали, даже Хлебовводов еще терялся в догадках, а
проницательный Фарфуркис уже собирал бумаги, упаковывал записную книжку  и
что-то  шептал  коменданту.  Комендант   кивнул   и   почтительно-деловито
осведомился:
     - Народ любит ходить пешком или ездить на машине?
     - Народ... - провозгласил Лавр Федотович, - народ предпочитает ездить
в  открытом  автомобиле.  Выражая  общее  мнение,  я  предлагаю  настоящее
заседание перенести,  а  сейчас  провести  намеченное  на  вечер  выездное
заседание по соответствующим делам. Товарищ Зубо, обеспечьте.  -  С  этими
словами Лавр Федотович грузно опустился в кресло.
     Все засуетились.  Комендант  бросился  вызывать  машину.  Хлебовводов
отпаивал Лавра Федотовича боржомом, а Фарфуркис забрался в сейф и принялся
искать соответствующие дела. Я под шумок схватил  Говоруна  за  шиворот  и
коленом вышиб его вон. Говорун не сопротивлялся: пережитое потрясло его  и
надолго выбило из  колеи.  Он  даже  говорить  не  мог  и  только,  что-то
бессвязно бормоча, пытался целовать мне руки.
     Мы с Эдиком спустились на улицу. Эдик глядел на меня с восхищением  и
говорил, что у меня настоящий административный талант, что он,  Эдик,  так
бы не мог, что есть все-таки, значит, методы борьбы достаточно эффективные
и в то же время достаточно далекие от уголовщины. Я  в  ответ  втолковывал
ему, что все это не так просто, что всем талантам  моим  грош  цена:  будь
здесь  Выбегалло  и  не  страдай  так  Лавр   Федотович   от   последствий
гастрономической  дискуссии,  Клопа  бы  нашего  обязательно  припечатали.
Счастливый случай всех нас спас.
     Тем временем был подан автомобиль. Лавра Федотовича вывели под руки и
бережно погрузили на переднее сиденье. Хлебовводов, Фарфуркис и комендант,
толкаясь и  огрызаясь  друг  на  друга,  оккупировали  заднее  сиденье.  А
машина-то пятиместная, озабоченно сказал Эдик. Нас не возьмут. Я  ответил,
что  не  вижу  в  этом  ничего   плохого.   На   выездной   сессии   будут
рассматриваться дела, не имеющие к  нам  никакого  отношения,  а  мы  пока
сможем пойти и выкупаться. Эдик сказал, что  он  не  пойдет  купаться.  Он
невидимо последует за  автомобилем  и  проведет  сегодня  еще  один  сеанс
позитивной реморализации. Нельзя терять надежду, сказал  он.  Пока  имеешь
дело с человеческими существами, терять надежду нельзя.
     Тут в автомобиле поднялся крик. Сцепились Фарфуркис с  Хлебовводовым.
Хлебовводов, которому от запаха бензина стало хуже, требовал  немедленного
движения вперед. При  этом  он  кричал,  что  народ  любит  быструю  езду.
Фарфуркис же, чувствуя  себя  единственным  в  машине  деловым  человеком,
ответственным  за  все,  доказывал,   что   присутствие   постороннего   и
непроверенного шофера превращает закрытое  заседание  в  открытое  и  что,
кроме  того,  согласно  инструкции,  заседания   в   отсутствие   научного
консультанта проводиться не могут, а если и проводятся,  то  в  дальнейшем
признаются недействительными. "Затруднение? - осведомился Лавр  Федотович,
слегка окрепшим  голосом.  -  Товарищ  Фарфуркис,  устраните".  Ободренный
Фарфуркис с азартом принялся устранять. Я не успел и глазом моргнуть,  как
меня  кооптировали  в  качестве  ВРИО  научного  консультанта,  шофер  был
отпущен, а я оказался на его месте. "Давай, давай, -  шептал  мне  на  ухо
невидимый Эдик. - Ты мне еще,  может  быть,  поможешь..."  Я  нервничал  и
озирался. Вокруг машины собралась толпа ребятишек. Одно дело -  сидеть  со
всей этой компанией в закрытом помещении, и совсем другое  -  выставляться
на всеобщее обозрение. Ребятишки откровенно глазели. Между тем неугомонный
Фарфуркис вспомнил про полковника, забытого наверху, и  вновь  сцепился  с
Хлебовводовым.
     - Да зачем нам этот старый хрен? - стонал Хлебовводов.
     - Неудобно, неудобно, - говорил Фарфуркис. - Комендант, сбегайте.
     - Да куда мы его посадим? - с надрывом  спрашивал  Хлебовводов.  -  В
багажник, что ли, мы его посадим?
     - Ничего, ничего, как-нибудь разместимся.
     Я решил прекратить эту постыдную сцену.
     -   Напоминаю,   -   сказал   я   строго.   -   Согласно   инструкции
завода-изготовителя  -  машина  пятиместная.  Нарушения  инструкции  я  не
потерплю. Я из-за вашего полковника  прокол  в  техталон  зарабатывать  не
намерен.
     Комендант, уже высунувший было ногу наружу, втянул ее обратно.
     - Ехать бы... - умирал Хлебовводов. - С ветерком бы...
     - Гррм, -  сказал  Лавр  Федотович.  -  Есть  предложение  ехать.  Не
дожидаясь задержавшихся. Другие предложения есть?.. Шофер, поезжайте.
     Я завел двигатель и стал осторожно разворачивать  машину,  пробираясь
сквозь толпу  ребятишек.  Лавр  Федотович  совсем  приободрился.  Ласковое
теплое солнце и свежий налетающий ветерок сотворили с ним маленькое  чудо.
Он даже впал в юмористическое настроение и позволил себе сказать  каламбур
про полковника: "Спал он, спал, а  теперь  вот  все  проспал".  Я  наконец
развернулся, и мы покатили по улицам Нового Китежа.
     Первое время Фарфуркис страшно надоедал мне советами. То он советовал
мне остановиться - там, где остановка была запрещена; то он  советовал  не
гнать и помнить мне о ценности жизни Лавра  Федотовича;  то  он  требовал,
чтобы я ехал быстрее, потому что встречный  ветер  недостаточно  энергично
овевает чело Лавра Федотовича; то он требовал, чтобы я не обращал внимания
на сигналы светофоров, ибо это подрывает авторитет Тройки...
     Однако, когда мы миновали белые китежградские черемушки и выехали  за
город, когда перед нами открылись зеленые луга, а  вдали  засинело  озеро,
когда  машина  запрыгала  по  щебенке  с  гребенкой,  в  машине  наступила
умиротворенная  тишина.  Все  подставили  лица  встречному  ветерку,   все
щурились на солнышко, всем было  хорошо.  Лавр  Федотович  закурил  первую
сегодня "Герцеговину Флор". Хлебовводов тихонько затянул какую-то ямщицкую
песню, комендант подремывал, прижимая к груди папки  с  делами,  и  только
Фарфуркис  после  короткой  борьбы  нашел  в  себе   силы   справиться   с
изнеженностью. Развернув карту Китежграда с  окрестностями,  он  деятельно
наметил маршрут, который, впрочем, оказался никуда не годным,  потому  что
Фарфуркис забыл, что у нас автомобиль, а не вертолет. Я предложил ему свой
вариант: озеро - болото - холм. На озере мы должны были  рассмотреть  дело
плезиозавра; на болоте - рационализировать  и  утилизировать  имеющее  там
место гуканье; а  на  холме  нам  предстояло  обследовать  так  называемое
заколдованное место.
     Фарфуркис,  к  моему  удивлению,  не  возражал.  Выяснилось,  что  он
полностью доверяет моей  водительской  интуиции,  более  того,  он  вообще
всегда был высокого мнения о моих способностях. Ему  будет  очень  приятно
работать со мной в клопиной подкомиссии, он давно меня держит на  примете,
он вообще всегда держит на примете нашу чудесную талантливую молодежь.  Он
сердцем всегда с молодежью, но он не закрывает глаза  на  ее  существенные
недостатки. Нынешняя молодежь мало борется, мало уделяет внимания  борьбе,
нет у нее  стремления  бороться  больше,  бороться  за  то,  чтобы  борьба
по-настоящему стала главной, первоочередной задачей всей  борьбы,  а  ведь
если она, наша чудесная, талантливая молодежь, и  дальше  будет  так  мало
бороться, то в этой борьбе у нее останется немного шансов стать  настоящей
борющейся  молодежью,  всегда  занятой  борьбой  за  то,  чтобы  сделаться
настоящим борцом, который борется за то, чтобы борьба...
     Плезиозавра мы увидели еще издали - нечто похожее на ручку от зонтика
торчало из воды в двух километрах от берега. Я подвел  машину  к  пляжу  и
остановился. Фарфуркис все еще боролся с  грамматикой  во  имя  борьбы  за
борющуюся молодежь, а Хлебовводов уже стремительно выбросился из машины  и
распахнул  дверцу  рядом  с  Лавром  Федотовичем.  Однако  Лавр  Федотович
выходить не пожелал. Он благосклонно посмотрел на Хлебовводова и  сообщил,
что в озере - вода, что заседание  выездной  сессии  Тройки  он  объявляет
открытым и что слово предоставляется товарищу Зубо.
     Комиссия расположилась на травке рядом с  автомобилем,  настроение  у
всех было какое-то нерабочее. Фарфуркис расстегнулся, а  я  и  вовсе  снял
рубашку, чтобы не терять случая подзагореть. Комендант, поминутно  нарушая
инструкцию, принялся отбарабанивать анкету плезиозавра по кличке Лизавета,
никто его не слушал, Лавр  Федотович  задумчиво  разглядывал  озеро  перед
собой, словно бы прикидывая, нужно ли оно народу, а Хлебовводов вполголоса
рассказывал Фарфуркису, как он работал председателем колхоза имени  Театра
Музкомедии и получал по пятнадцать поросят от свиноматки. В двадцати шагах
от нас шелестели  овсы,  на  дальних  лугах  бродили  коровы,  и  уклон  в
сельскохозяйственную тематику представлялся вполне извинительным.
     Когда комендант зачитал  краткую  сущность  плезиозавра,  Хлебовводов
сделал ценное замечание: ящур - опасная болезнь скота, заявил он, и  можно
только удивляться, что здесь он плавает на свободе. Некоторое время  мы  с
Фарфуркисом лениво втолковывали ему, что ящур - это одно,  а  ящер  -  это
совсем другое. Хлебовводов, однако, стоял на  своем,  ссылаясь  на  журнал
"Огонек",  где  совершенно  точно  и  неоднократно   упоминался   какой-то
ископаемый  ящур.  "Вы  меня  не  собьете,  -  говорил  он.  -  Я  человек
начитанный, хотя и без высшего образования." Фарфуркис, не  чувствуя  себя
достаточно  компетентным,  отступился,  я  же  продолжал   спорить,   пока
Хлебовводов не предложил позвать сюда плезиозавра и  спросит  его  самого.
"Он говорить не умеет", - сообщил комендант, присевший  рядом  с  нами  на
корточки. "Ничего, разберемся, - возразил  Хлебовводов.  -  Все  равно  же
полагается его вызвать, так хоть польза какая-то будет".
     - Гррм, - сказал Лавр Федотович. - Вопросы к докладчику имеются?  Нет
вопросов? Вызовите дело, товарищ Зубо.
     Комендант вскочил и заметался по берегу. Сначала он сорванным голосом
кричал: "Лизка! Лизка!" Но, поскольку плезиозавр, по-видимому,  ничего  не
слышал, комендант сорвал с себя пиджак  и  принялся  размахивать  им,  как
потерпевший  кораблекрушение  при  виде  паруса  на  горизонте.  Лизка  не
подавала никаких признаков жизни. "Спит, - с отчаянием сказал комендант. -
Окуней наглоталась и спит..." Он еще немного побегал и  помахал,  а  потом
попросил меня погудеть. Я принялся  гудеть.  Лавр  Федотович,  высунувшись
через борт, глядел на плезиозавра в бинокль. Я гудел минуты две,  а  потом
сказал, что хватит, - нечего аккумуляторы подсаживать, - дело казалось мне
безнадежным.
     - Товарищ Зубо, - не опуская  бинокля,  произнес  Лавр  Федотович.  -
Почему вызванное дело не реагирует?
     Комендант побледнел и не нашелся, что сказать.
     - Хромает у вас в хозяйстве дисциплинка, - подал голос Хлебовводов. -
Подраспустили подчиненных.
     Комендант рванул на себе рубашку и разинул безмолвный рот.
     -  Ситуация  чревата  подрывом  авторитета,  -   сокрушенно   заметил
Фарфуркис. - Спать нужно ночью, а днем нужно работать.
     Комендант  в  отчаянии  принялся  раздеваться.  Действительно,  иного
выхода у него не было. Хлебовводов и Фарфуркис  висели  над  ним,  сверкая
оскаленными  клыками,  а  Лавр  Федотович   уже   давно   начал   медленно
поворачивать голову в его сторону.  Я  спросил  коменданта,  умеет  ли  он
плавать. Выяснилось, что нет, не умеет, но это ему все равно.  "Ничего,  -
кровожадно  сказал  Хлебовводов.  -  На  дутом  авторитете  выплывет."   Я
осторожно высказал сомнение в целесообразности  предпринимаемых  действий.
Комендант, несомненно, утонет, сказал я, и есть ли  необходимость  в  том,
чтобы Тройка брала на  себя  несвойственные  ей  функции,  подменяя  собой
станцию спасения на водах. Кроме  того,  напомнил  я,  в  случае  утонутия
коменданта задача все равно останется невыполненной, и логика событий под-
сказывает  нам,  что  тогда   плыть   придется   либо   Фарфуркису,   либо
Хлебовводову.
     Фарфуркис возразил  на  это,  что  вызов  дела  является  функцией  и
прерогативой  представителя  местной  администрации,  а   за   отсутствием
такового  -  функцией  научного  консультанта,  так  что  мои   слова   он
рассматривает как выпад и как попытку валить с больной головы на здоровую.
Я заявил в ответ, что здесь и сейчас я  выступаю  не  столько  в  качестве
научного консультанта, сколько в качестве водителя  казенного  автомобиля,
от коего не имею права удаляться  далее  чем  на  двадцать  шагов...  "Вам
следовало бы помнить приложение к Правилам движения по улицам и дорогам, -
заметил я укоризненно, ничем особенно не рискуя. -  А  именно  -  параграф
двадцать первый такового".
     Наступило тягостное молчание. Черная  ручка  от  зонтика  по-прежнему
неподвижно маячила на горизонте. Все с  трепетом  следили,  как  медленно,
словно трехствольная орудийная башня линейного крейсера, поворачивается  в
нашу сторону голова Лавра Федотовича. Все мы были на одном плоту, и никому
из нас не хотелось залпа.
     - Господом нашим... - не выдержал комендант. Он уже стоял на  коленях
в одном белье. - Спасителем Иисусом Христом!.. Не боюсь я плыть и  утонуть
не боюсь!.. Но ей-то что, Лизке-то...  У  ей  хайло,  что  твои  ворота!..
Глотка у ей, что твое метро! Она не меня, она корову может сглотнуть,  как
семечку!.. Спросонья-то...
     - В конце концов, - несколько нервничая, произнес Фарфуркис, -  зачем
нам ее звать? В конце концов, и отсюда видно, что никакого интереса она не
представляет.  Я  предлагаю  ее  рационализировать  и   за   ненадобностью
списать...
     - Списать ее, заразу! - радостно подхватил Хлебовводов. - Корову  она
может сглотнуть, подумаешь! Тоже мне, сенсация! Корову и я могу сглотнуть,
а ты вот от этой коровы добейся... пятнадцать поросят, понимаешь, добейся,
вот это работа!
     Лавр Федотович наконец развернул главный калибр. Однако вместо  дикой
орды  враждующих  индивидуумов,  вместо  гнезда   кипения   противоречивых
страстей,  вместо  недисциплинированных,  подрывающих  авторитет   Тройки,
пауков  в  банке,  он  обнаружил  перед  собою,  в  перекрестии   прицела,
сплоченный рабочий коллектив, исполненных  энтузиазма  и  делового  рвения
сотрудников, горящих единым стремлением: списать заразу  Лизку  и  тут  же
перейти к  следующему  вопросу.  Залпа  не  последовало.  Орудийная  башня
развернулась в  обратном  направлении,  и  чудовищные  жерла  отыскали  на
горизонте ничего не подозревающую ручку от зонтика.
     - Народ... - донеслось из боевой рубки. - Народ  смотрит  вдаль.  Эти
плезиозавры народу...
     - Не нужны! - выпалил Хлебовводов из малого калибра - и промазал.
     Выяснилось, что эти плезиозавры нужны народу позарез,  что  отдельные
члены Тройки  утратили  чувство  перспективы,  что  отдельные  коменданты,
видимо, забыли, чей хлеб  они  едят,  что  отдельные  представители  нашей
славной научной интеллигенции  обнаруживают  склонность  смотреть  на  мир
через черное стекло и что, наконец, дело номер восемь впредь до  выяснения
должно быть отложено и пересмотрено позже -  в  один  из  зимних  месяцев,
когда до него можно будет добраться по льду. Других предложений  не  было,
вопросов к докладчику - тем более. На том и порешили.
     -  Перейдем  к  следующему  вопросу,  -  объявил  Лавр  Федотович,  и
действительные члены Тройки,  толкаясь  и  выдирая  друг  у  друга  клочья
шерсти, устремились  к  заднему  сиденью.  Комендант  торопливо  одевался,
бормоча: "Я же тебе это припомню... Лучшие же куски  отдавал...  Как  дочь
родную... Скотина водоплавающая..."
     Затем мы двинулись дальше по проселочной дороге, ведущей вдоль берега
озера. Дорога была страшненькая, и я  возносил  хвалу  небесам,  что  лето
стоит сухое, иначе тут  бы  нам  был  и  конец.  Однако  хвалил  я  небеса
преждевременно, потому что по мере приближения к болоту  дорога  все  чаще
обнаруживала тенденцию к исчезновению  и  к  превращению  в  две  поросшие
осокой сырые рытвины. Я врубил демультипликатор  и  прикидывал  физические
возможности своих  спутников.  Было  совершенно  ясно,  что  от  толстого,
дряблого Фарфуркиса проку  будет  немного.  Хлебовводов  выглядел  мужиком
жилистым, но непонятно было, оправился ли он в достаточной  степени  после
желудочного удара. Лавр же Федотович вряд ли  даже  соизволит  вылезти  из
машины. Так что действовать в случае  чего  придется  мне  с  комендантом,
потому что Эдик не станет себя, наверное, обнаруживать ради  того  только,
чтобы  вытолкнуть  из  грязи  девятисоткилограммовую  машину   с   грузным
Вунюковым на борту.
     Пессимистические размышления мои  были  прерваны  появлением  впереди
гигантской черной лужи. Это не была патриархальная буколическая лужа  типа
миргородской, всеми изъезженная и ко всему  притерпевшаяся.  Это  не  была
также  и  мутная  глинистая  урбанистическая  лужа,  лениво   и   злорадно
расплывшаяся среди неубранных куч строительного мусора. Это было спокойное
и  хладнокровное,  зловещее  в  своем  спокойствии  мрачное   образование,
небрежно,  но  основательно  расположившееся  между  двумя  рядами   хилой
осиновой поросли, - загадочное,  словно  глаз  Сфинкса,  коварное,  словно
царица Тамара, наводящее на кошмарные мысли о бездне, набитой  затонувшими
грузовиками. Я резко затормозил и сказал:
     - Все, приехали.
     - Грррм, - произнес Лавр Федотович. - Товарищ Зубо, доложите дело.
     В наступившей тишине было слышно, как колеблется комендант. До болота
было еще довольно далеко, но комендант тоже видел лужу  и  тоже  не  видел
выхода. Он покорно вздохнул и зашелестел бумагами.
     - Дело номер тридцать восьмое, - прочитал  он.  -  Фамилия:  прочерк.
Имя: прочерк. Отчество: прочерк. Название: Коровье Вязло...
     - Минуточку! - прервал его Фарфуркис встревоженно. - Слушайте!
     Он  поднял  палец  и  застыл.  Мы  прислушались  и  услышали.  Где-то
далеко-далеко победно запели серебряные  трубы.  Множественный  звук  этот
пульсировал, нарастал и словно бы  приближался.  Кровь  застыла  у  нас  в
жилах. Это трубили комары, и притом не все, а пока  только  командиры  рот
или даже только командиры батальонов и  выше.  И  таинственным  внутренним
взором зверя, попавшего в  ловушку,  мы  увидели  вокруг  себя  гектары  и
гектары топкой грязи, поросшие редкой осокой, покрытые слежавшимися слоями
прелых  листьев,  с  торчащими  гнилыми  сучьями,  и  все  это  под  сенью
болезненно тощих осин, и на  всех  этих  гектарах,  на  каждом  квадратном
сантиметре - отряды поджарых рыжеватых каннибалов, лютых,  изголодавшихся,
самоотверженных.
     - Лавр Федотович! - пролепетал Хлебовводов. - Комары!
     -  Есть  предложение!  -  нервно  закричал  Фарфуркис.   -   Отложить
рассмотрение данного дела до октября... нет, до декабря месяца!
     - Грррм,  -  произнес  Лавр  Федотович  с  удивлением.  -   Народ  не
пон