.
     - Видишь ли, - сказала она, помолчав, - это мой муж... Бывший муж...



                                    4

     - Давно я вас не видел в городе, - сказал Павор насморочным голосом.
     - Не так уж давно, - возразил Виктор. - Всего два дня.
     - Можно с вами посидеть, или  вы  хотите  побыть  вдвоем?  -  спросил
Павор.
     - Садитесь, - вежливо сказала Диана.
     Павор  сел  напротив  нее  и  крикнул:  "Официант,  двойной  коньяк!"
Смеркалось, швейцар задергивал шторы на окнах. Виктор включил торшер.
     - Я вами восхищаюсь, - обратился  Павор  к  Диане.  -  Жить  в  такой
комнате и сохранить прекрасный цвет лица... - Он чихнул. -  Извините.  Эти
дожди меня доконают... Как работается? - спросил он Виктора.
     - Неважно. Не могу я работать, когда пасмурно  -  все  время  хочется
выпить.
     - Что это за скандал вы учинили у полицмейстера? - спросил Павор.
     - А, чепуха, - сказал Виктор. - Искал справедливости.
     - А что случилось?
     - Скотина бургомистр охотился на мокрецов с капканами. Один  попался,
повредил ногу. Я взял капкан, пошел в полицию и потребовал расследования.
     - Так, - сказал Павор. - А дальше?
     - В этом городе странные законы. Поскольку заявления от  потерпевшего
не поступило, считается,  что  преступления  не  было,  а  был  несчастный
случай,  в  коем  никто,  кроме  потерпевшего   не   повинен.   Я   сказал
полицмейстеру, что приму это к сведению, а он мне объявил, что это угроза;
на чем мы и расстались.
     - А где это случилось? - спросил Павор.
     - Около санатория.
     - Около санатория? Что это мокрецу понадобилось около санатория?
     - По-моему, это никого не касается, - резко сказала Диана.
     - Конечно, - сказал Павор - Я  просто  удивился...  -  Он  сморщился,
зажмурил глаза и со звоном чихнул. -  Фу,  черт,  -  сказал  он.  -  Прошу
прощения.
     Он полез в карман и вытащил большой носовой платок. Что-то со  стуком
упало на пол. Виктор  нагнулся.  Это  был  кастет.  Виктор  поднял  его  и
протянул Павору.
     - Зачем вы это таскаете? - спросил он.
     Павор,  зарывшись  лицом  в  носовой  платок,   смотрел   на   кастет
покрасневшими глазами.
     - Это все из-за вас, - произнес он сдавленным голосом и  высморкался.
- Это вы меня напугали своим рассказом... А между прочим,  говорят,  здесь
действует какая-то местная банда. То ли бандиты, то ли  хулиганы,  а  мне,
знаете ли, не нравится, когда меня бьют.
     - Вас часто били? - спросила Диана.
     Виктор посмотрел на нее. Она сидела в кресле, положив ногу на ногу  и
курила,  опустив  глаза.   Бедный  Павор,  подумал  Виктор.   Сейчас  тебя
отошьют... Он протянул руку и одернул юбку у нее на коленях.
     - Меня? - сказал Павор. - Неужели у меня вид человека, которого часто
бьют? Это надо поправить. Официант, еще  двойной  коньяк!...  Да,  так  на
следующий день я зашел в слесарную мастерскую,  и  мне  там  в  два  счета
смастерили эту штуку. - Он с довольным видом осмотрел  кастет.  -  Хорошая
штучка, даже Голему понравилась...
     - Вас так и не пустили в лепрозорий? - спросил Виктор.
     - Нет, не пустили, и надо понимать, не пустят. Я уже  разуверился.  Я
уже написал жалобы в три департамента, а теперь сижу и  сочиняю  отчет,  -
пожаловался Павор. - На какую сумму лепрозорий  в  минувшем  году  получил
подштанников. Отдельно мужских, отдельно женских. Дьявольски увлекательно.
     - Напишите, что у них не хватает медикаментов, - посоветовал  Виктор.
Павор удивленно поднял брови, а Диана лениво сказала:
     - Лучше бросьте вашу писанину,  а  выпейте  стакан  горячего  вина  и
ложитесь спать.
     - Намек понял, - сказал Павор  со  вздохом.  -  Придется  идти...  Вы
знаете, в каком я номере? - спросил он Виктора. - Навестили бы как-нибудь.
     - Двести тридцать третий, - сказал Виктор. - Обязательно.
     - До свидания, - сказал Павор, поднимаясь. - Желаю  приятно  провести
вечер.
     Они смотрели, как он подошел к стойке, взял бутылку красного  вина  и
пошел к выходу.
     - Язык у тебя длинный, - сказала Диана,
     - Да, - согласился  Виктор.  -  Виноват.  Понимаешь,  он  мне  что-то
нравится.
     - А мне - нет, - сказала Диана.
     - И доктору Р. Квадриге тоже - нет. Интересно, почему?
     - Морда у него мерзкая, - ответила Диана. - Белокурая бестия. Знаю  я
таких. Настоящие мужчины. Без чести, без совести, повелители дураков.
     - Вот тебе и на, - удивился Виктор. - А я-то думал, что такие мужчины
должны тебе нравиться.
     - Теперь нет мужчин, - возразила Диана. - Теперь либо  фашисты,  либо
бабы.
     - А я? - осведомился Виктор с интересом.
     -  Ты?  Ты  слишком  любишь  маринованные  миноги.   И   одновременно
справедливость.
     - Правильно. Но, по-моему, это хорошо.
     - Это неплохо. Но если  бы  тебе  пришлось  выбирать,  ты  бы  выбрал
миноги, вот что плохо. Тебе повезло, что у тебя талант.
     - Что это ты такая злая сегодня? - спросил Виктор.
     - А я вообще злая. У тебя - талант, у меня  -  злость.  Если  у  тебя
отобрать талант, а у меня - злость, то останутся два совокупляющихся нуля.
     - Нуль нулю рознь, - заметил Виктор. - Из тебя даже нуль получился бы
не плохой - стройный, прекрасно сложенный нуль. И, кроме того, если у тебя
отобрать твою злость - ты станешь доброй, что тоже в общем неплохо...
     - Если у меня отобрать злость я стану медузой. Чтобы я стала  доброй,
нужно заменить злость добротой.
     - Забавно, - сказал Виктор. - Обычно женщины не любят рассуждать.  Но
уж когда начинают, то становятся  удивительно  категоричными.  Откуда  ты,
собственно, взяла, что у тебя только злость  и  никакой  доброты?  Так  не
бывает. Доброта в тебе тоже есть, только она  не  заметна  за  злостью.  В
каждом человеке намешано всего понемножку, а  жизнь  выдавливает  из  этой
смеси что-нибудь на поверхность...
     В зал ввалилась компания молодых людей, и сразу стало шумно.  Молодые
люди чувствовали себя непринужденно: они обругали официанта,  погнали  его
за пивом,  а  сами  обсели  столик  в  дальнем  углу  и  принялись  громко
разговаривать и гоготать  во  все  горло.  Здоровенный  губастый  дылда  с
румяными щеками, прищелкивая на ходу пальцами и пританцовывая,  направился
к стойке. Тэдди ему что-то подал, он, оттопырив мизинец, взял рюмку  двумя
пальцами, повернулся к стойке спиной, оперся на  нее  локтями  и  скрестил
ноги, победительно оглядывая пустой зал. "Привет, Диана! -  заорал  он.  -
Как жизнь?" Диана равнодушно улыбнулась ему.
     - Что это за диво? - спросил Виктор.
     - Некий Фламин Ювента, - ответила Диана. - Племянничек полицмейстера.
     - Где-то я его видел, - сказал Виктор.
     - Да ну его к черту, - нетерпеливо сказала Диана. - Все люди  медузы,
и ничего в них такого не замешано. Попадаются изредка настоящие, у которых
есть что-нибудь свое - доброта, талант, злость...  Отними  у  них  это,  и
ничего не останется, станут медузами, как и все. Ты,  кажется,  вообразил,
что нравишься мне своим пристрастием к миногам и справедливости? Чепуха! У
тебя талант, у тебя книги, у тебя известность, а в остальном ты  такая  же
дремучая рохля, как и все.
     -  То  что  ты  говоришь,  -  объявил  Виктор,  -  до  такой  степени
неправильно, что я даже  не  обижаюсь.  Но  ты  продолжай,  у  тебя  очень
интересно меняется лицо, когда  ты  говоришь.  Он  закурил  и  передал  ей
сигарету. - Продолжай.
     - Медузы, - сказала она горько. - Скользкие глупые медузы.  Копаются,
ползают, стреляют, сами не знают, чего  хотят,  ничего  не  умеют,  ничего
по-настоящему не любят... как черви в сортире.
     - Это неприлично, - сказал Виктор. - Образ, несомненно  выпуклый,  но
решительно не аппетитный. И вообще все это банальности. Диана, милая  моя,
ты не мыслитель. В прошлом веке в провинции это еще как-то  звучало  бы...
общество, по крайней мере, было бы сладко шокировано, и  бледные  юноши  с
горящими глазами таскались бы за  тобой  по  пятам.  Но  сегодня  это  уже
очевидности. Сегодня уже все знают, что  есть  человек.  Что  с  человеком
делать - вот вопрос. Да и то признаться, уже навяз в зубах.
     - А что делают с медузами?
     - Кто? Медузы?
     - Мы.
     - Насколько я знаю-ничего. Консервы из них, кажется, делают.
     - Ну и ладно, - сказала Диана.  -  Ты  что-нибудь  заработал  за  это
время?
     - А как же! Я написал страшно трогательное письмо  другу  Роц-Тусову.
Если после этого письма он не устроит Ирму в пансионат, значит,  я  никуда
не годен.
     - И это все?
     - Да, - сказал Виктор. - Все остальное я выбросил.
     - Господи! - сказала Диана. - А я то за тобой ухаживала, старалась не
мешать, отгоняла Росшепера...
     - Купала меня в ванне, - напомнил Виктор.
     - Купала тебя в ванне, поила тебя кофе...
     - Погоди, - сказал Виктор. - Но ведь я тоже купал тебя в ванне...
     - Все равно.
     - Как это-все равно? Ты  думаешь,  легко  работать,  выкупав  тебя  в
ванне? Я сделал шесть вариантов описания этого процесса, и все они  никуда
не годятся.
     - Дай почитать.
     - Только для мужчин, - сказал Виктор. - Кроме того,  я  их  выбросил,
разве я тебе не  сказал?  И  вообще,  там  было  так  мало  патриотизма  и
национального самосознания, что все равно никому нельзя было бы показать.
     - Скажи, а  ты  как  -  сначала  напишешь,  а  потом  уже  вставляешь
национальное самосознание?
     -  Нет,  -  сказал  Виктор.  -  Сначала  я  проникаюсь   национальным
самосознанием до глубины души:  читаю  речи  господина  Президента,  зубрю
наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания.  Потом,  когда
меня начинает рвать - не тошнить, а уже рвать, - я принимаюсь  за  дело...
Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, что мы будем делать завтра.
     - Завтра у тебя встреча с гимназистами.
     - Это быстро. А потом?
     Диана не ответила. Она  смотрела  мимо.  Виктор  обернулся...  К  ним
подходил мокрец во всей своей красе: черный, мокрый, с повязкой на лице.
     - Здравствуйте, - сказал он Диане. - Голем еще не вернулся?
     Виктор поразился, какое лицо сделалось у Дианы. Как на картине.  Даже
не на картине - на иконе. Странная неподвижность. Черт, и ты недоумеваешь,
то ли это замысел мастера, то ли бессилие ремесленника. Она  не  ответила.
Она молчала, и мокрец тоже молча смотрел на нее, и никакой  неловкости  не
было в этом молчании - они были вместе, а Виктор и  все  прочие  отдельно.
Виктору это очень н понравилось.
     - Голем, наверное, сейчас придет, - сказал он громко.
     - Да, - сказала Диана. - Присядьте, подождите.
     У нее был обычный голос, и она улыбалась мокрецу обычной  равнодушной
улыбкой. Все было как обычно - Виктор был с Дианой, а мокрец и все  прочие
были отдельно.
     -  Прошу!  -  весело  сказал  Виктор,  указывая  на  кресло   доктора
Р._Квадриги.
     Мокрец сел, положив на колени руки в черных перчатках.  Виктор  налил
ему коньяку. Мокрец привычно-небрежным жестом  взял  рюмку,  покачал,  как
будто взвешивая, и снова поставил на стол.
     - Я надеюсь, вы не забыли? - сказал он Диане.
     - Да, - сказала Диана. - Да. Сейчас принесу. Виктор, дай мне ключ  от
номера, я сейчас приду.
     Она взяла ключ и быстро пошла к выходу. Виктор закурил. Что с  тобой,
приятель? - сказал  он  себе.  Что-то  тебе  слишком  многое  мерещится  в
последнее время. Нежный ты стал, чувствительный какой-то. Ревнивый. А зря,
тебя это совершенно не касается - все эти бывшие мужья, все  эти  странные
знакомства... Диана - это Диана, а ты  -  это  ты.  Росшепер  -  импотент.
Импотент. Вот и будет с тебя... Он знал, что все это не так просто, что он
уже проглотил какую-то траву, но он  сказал  себе:  хватит,  и  сегодня  -
сейчас, пока - ему удалось убедить себя, что действительно хватит.
     Мокрец сидел напротив, неподвижный и страшный, как  чучело.  От  него
пахло сыростью, и еще чем-то, какой-то медициной. Мог ли я  подумать,  что
когда-нибудь буду  сидеть  с  мокрецом  в  ресторане  за  одним  столиком.
Прогресс, ребята, движется куда-то понемножку... Или это  мы  стали  такие
всеядные: дошло до нас, наконец, что все люди - братья? Человечество, друг
мой, я горжусь собою... А вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?
     - Моя фамилия -  Банев,  -  представился  Виктор  и  спросил:  -  Как
здоровье вашего... пострадавшего? Того, что попал в капкан?
     Мокрец быстро повернулся к нему. Смотрит, как через бруствер, подумал
Виктор.
     - Удовлетворительно, - ответил мокрец сухо.
     - На его месте я подал бы заявление в полицию.
     - Не имеет смысла, - сказал мокрец.
     - Почему же? - сказал Виктор. - Не обязательно обращаться  в  местную
полицию, можно обратиться в окружную...
     - Нам это не нужно.
     Виктор пожал плечами.
     - Каждое ненаказанное преступление рождает новое преступление.
     - Да, но нас это не интересует.
     Они помолчали. Потом мокрец сказал:
     - Меня зовут Зурзмансор.
     - Знаменитая фамилия, - вежливо сказал Виктор. -  Вы  не  родственник
Павлу Зурзмансору? Социологу?
     Мокрец прищурил глаза.
     - Даже не однофамилец, - сказал он. - Мне говорили, Банев, что завтра
вы выступаете в гимназии...
     Виктор не успел ответить.  За  спиной  у  него  двинулось  кресло,  и
молодцеватый баритон произнес:
     - А ну, зараза, пошел отсюда вон!
     Виктор обернулся. Над ним возвышался губастый Фламин Ювента  или  как
его там, словом, племянничек. Виктор глядел на него не дольше секунды,  но
уже чувствовал сильнейшее раздражение.
     - Вы это кому, молодой человек? - осведомился он.
     - Вашему приятелю, - любезно сообщил Фламин Ювента и снова гаркнул: -
Тебе говорят, мокрая шкура!
     - Одну минуточку, - сказал Виктор и встал. Фламин  Ювента,  ухмыляясь
смотрел на него сверху вниз.  Этакий  юный  Голиаф  в  спортивной  куртке,
сверкающей  многочисленными  эмблемами,   наш   простейший   отечественный
штурмфюрер, верная опора нации с  резиновой  дубинкой  в  заднем  кармане,
гроза левых, правых и умеренных. Виктор протянул руку  к  его  галстуку  и
спросил, изобразив озабоченность и любопытство: "Что это у вас  такое?"  И
когда юный Голиаф машинально наклонил голову, чтобы поглядеть, что у  него
там такое, Виктор крепко ущемил его большой  нос  большим  и  указательным
пальцем. "Э!" - ошеломленно воскликнул юный Голиаф и попытался  вырваться,
но Виктор его не выпустил, и  некоторое  время  старательно  и  с  ледяным
наслаждением крутил и выворачивал этот наглый крепкий  нос,  приговаривая:
"Веди себя прилично, щенок, племянничек, штурмовичок  вшивый,  сукин  сын,
хамло..."  Позиция  была  исключительно  удобной:  юный  Голиаф   отчаянно
лягался, но между ними было кресло, юный Голиаф месил воздух кулаками,  но
руки  у  Виктора  были  длинные  и  Виктор  все  крутил,  вращал,  драл  и
вывертывал, пока у  него  над  головой  не  пролетела  бутылка.  Тогда  он
оглянулся: на него  раздвигая  столы  и  опрокидывая  кресла,  с  грохотом
неслась вся банда - пятеро. Причем двое  из  них  были  очень  рослые.  На
мгновение все застыло, как на фотоснимке  -  черный  Зурзмансор,  спокойно
откинувшийся в кресле; Тэдди, повисший в прыжке над стойкой; Диана с белым
свертком посередине зала; а на заднем плане в  дверях  -  свирепое  усатое
лицо швейцара; и совсем рядом - злобные морды с  разинутыми  ртами.  Затем
фотография кончилась и началось кино.
     Первого верзилу Виктор очень удачно сшиб ударом по скуле. Тот исчез и
некоторое время не появлялся. Но  другой  верзила  попал  Виктору  в  ухо.
Кто-то еще ударил его ребром ладони по щеке. Видимо, промахнулся по  орлу.
А еще кто-то - освободившийся Голиаф? - прыгнул на  него  сзади.  Все  это
было грубое уличное хулиганье - опора нации, - только  один  из  них  знал
бокс, а остальные жаждали не столько драться,  сколько  увечить,  выдавить
глаз, разорвать  рот,  лягнуть  в  пах.  Будь  Виктор  один,  они  бы  его
искалечили, но с тыла на них  набежал  Тэдди,  который  свято  исповедовал
золотое правило всех вышибал - гасить любую драку в самом  зародыше,  а  с
фланга появилась Диана, Диана Бешеная, оскаленная ненавистью, непохожая на
себя, уже без белого пакета, а с тяжелой плетенной бутылью в руках; и  еще
подоспел швейцар, человек хотя и пожилой, но,  судя  по  ухваткам,  бывший
солдат - он действовал связкой ключей, словно это был ремень со  штыком  в
ножнах. Так что когда из кухни прибежали два официанта, делать им было уже
нечего. Племянник удрал, забыв на столике транзистор. Один  из  молодчиков
остался лежать под столиком - это был тот, которого Диана свалила бутылью,
остальных  четверых  Виктор  с  Тэдди,  подбадривая  друг  друга   удалыми
возгласами, буквально вынесли из зала на кулаках, прогнали через вестибюль
и пинками забили в вертящуюся дверь. По инерции они вылетели наружу сами и
только там осознали под дождем полную победу и несколько успокоились.
     - Сопляки паршивые, - сказал Тэдди, закуривая сразу две  сигареты,  -
себе и Виктору. - Манеру взяли  -  каждый  четверг  буянить.  Прошлый  раз
недоглядел - два кресла сломали. А кому платить? Мне!
     Виктор щупал распухшее ухо.
     - Племянничек ушел, - сказал он с сожалением. - Так  я  до  него  как
следует не добрался.
     - Это хорошо, - сказал Тэдди деловито. - С  этим  губастым  лучше  не
связываться. Дядюшка у него знаешь кто, да и  сам  он...  опора  Родины  и
Порядка, или как они там называются.  А  драться  ты,  господин  писатель,
навострился. Такой, помню, хлипкий сопляк был - тебе, бывало, дадут, а  ты
и под стол. Молодец.
     - Такая уж у меня профессия, - вздохнул Виктор. - Продукт  борьбы  за
существование. У нас как ведь - все на одного.  А  господин  Президент  за
всех.
     - Неужели до драки доходит? - простодушно удивился Тэдди.
     - А ты думал! Напишут на тебя похвальную статью, что ты-де  проникнут
национальным самосознанием, идешь искать критика, а он уже с компанией - и
все молодые, задорные крепыши, дети Президента...
     - Надо же, - сказал Тэдди сочувственно. - И что?
     - По-разному. И так бывает, и эдак.
     К подъезду подкатил джип, отворилась дверца, и под дождь, прикрывшись
одним плащом, вылезли  молодой  человек  в  очках  и  с  портфелем  и  его
долговязый спутник.  Из-за  руля  выбрался  Голем.  Долговязый  с  острым,
каким-то профессиональным интересом смотрел, как  швейцар  выбивает  через
вертящуюся дверь последнего  буяна,  еще  не  вполне  пришедшего  в  себя.
"Жалко, этого не было, - шепотом сказал Тэдди, указывая на долговязого.  -
Вот это мастер! Это тебе не ты.  Профессионал,  понял?"  "Понял",  -  тоже
шепотом ответил Виктор. Молодой человек с портфелем  и  долговязый  рысцой
пробежали мимо и  нырнули  в  подъезд.  Голем  неторопливо  двинулся  было
следом, уже издали улыбаясь Виктору, но дорогу ему заступил  Зурзмансор  с
белым свертком под мышкой. Он что-то ему  сказал  вполголоса,  после  чего
Голем перестал улыбаться и вернулся  в  машину.  Зурзмансор  пробрался  на
заднее сидение, и джип укатил.
     - Эх! - сказал Тэдди. - Не того мы били, господин Банев.  Люди  кровь
из-за него проливают, а он сел в чужую машину и уехал.
     - Ну, это ты зря, - сказал Виктор. - Больной несчастный человек, -  -
сегодня он, завтра ты. Мы  с  тобой  сейчас  пойдем  и  выпьем,  а  его  в
лепрозорий повезли.
     - Знаем мы, куда его повезли! - непримиримо сказал Тэдди. - Ничего ты
не понимаешь в нашей жизни, писатель.
     - Оторвался от нации?
     - От нации не от нации, а жизнь нашу ты не знаешь. Поживи-ка  у  нас:
который год дожди, на полях все погнило, дети от рук отбились...  Да  чего
там - ни одной кошки в городе не осталось, от мышей спасенья нет...  Э-эх!
- сказал он, махнув рукой. - Пошли уж.
     Они вернулись в вестибюль, и Тэдди спросил  швейцара,  уже  занявшего
свой пост:
     - Что! Много наломали?
     - Да, нет, - ответил швейцар, - можно считать, что  обошлось.  Торш