одительство!  В  общем,  обошлось.  Старик
растрогался, ладно, говорит, прощаю. Что там у вас с ним случилось?
     - Да так, - неохотно сказал Виктор. - О литературе поспорил.
     - Вы действительно пишете книжки? - спросил долговязый.
     - Да. Как полковник Лоуренс.
     - И прилично платят?
     - ...
     - Надо будет и мне попробовать, - сказал долговязый.  -  Времени  вот
только нет свободного. То одно, то другое...
     - Да, времени нет, - согласился Виктор. При  каждом  движении  медаль
покачивалась и стучала по ребрам. От нее было ощущение, как от горчичника.
Хотелось снять, и тогда сразу полегчает.
     - Вы знаете, я пойду, - сказал он поднимаясь. - Время.
     Долговязый тотчас вскочил.
     - Конечно, - сказал он.
     - До свидания.
     - Честь имею, - сказал долговязый. Молодой человек в очках приспустил
газету и поклонился.
     Виктор вышел в коридор и сейчас же содрал с себя медаль. У него  было
сильное желание бросить ее в урну, но он удержался и сунул ее в карман. Он
спустился вниз на кухню, взял бутылку джина, а когда шел  обратно,  портье
окликнул его:
     - Господин Банев, вам звонил господин бургомистр.  Уже  два  раза.  В
номере вас не было, и я...
     - Что ему нужно? - угрюмо спросил Виктор.
     - Он просил, чтобы вы ему немедленно позвонили.  Вы  сейчас  к  себе?
Если он сейчас позвонит еще раз...
     - Пошлите его в задницу...  -  сказал  Виктор.  -  Я  сейчас  выключу
телефон, и если он будет звонить вам, то так и передайте, господин  Банев,
кавалер  "Трилистника   Второй   Степени",   посылает-де   вас,   господин
бургомистр, в задницу.
     Он заперся в номере, выключил телефон  и  еще  зачем-то  прикрыл  его
подушкой. Затем он сел за стол, налил джину, и, не разбавляя, выпил залпом
весь стакан. Джин обжег глотку и пищевод. Тогда он схватил  ложку  и  стал
жрать клубнику в сливках,  не  замечая  вкуса,  не  замечая,  что  делает.
Хватит, и хватит с меня, - думал он. Не нужно мне ничего, ни  орденов,  ни
генералов, ни гонораров, ни подачек ваших, не нужно мне  вашего  внимания,
ни вашей злобы, ни любви вашей, оставьте меня одного, я по горло сыт самим
собой, и не впутывайте меня в ваши истории... Он  схватил  голову  руками,
чтобы не видеть перед собой бело-синего  лица  Павора  и  этих  бесцветных
безжалостных морд в одинаковых  плащах.  Генерал  Пферд  с  вами,  генерал
Баттокс. Генерал Аршман с вашими орденоносными объятиями, и  Зурзмансор  с
отклеивающимся ликом... Он все пытался понять, на что это похоже.  Высосал
еще пол-стакана и понял, что, корчась, прячется на дно траншеи, а под  ним
ворочается земля, целые геологические пласты,  гигантские  массы  гранита,
базальта,  лавы,  выгибают  друг  друга,  ломают  друг  друга,  стеная  от
напряжения, вспучиваются, выпячиваются, и между делом, походя, выдавливают
его наверх, все выше, выжимают из  траншеи,  выпирают  над  бруствером,  а
времена тяжелые, у властей приступ служебного рвения,  намекнули  кому-то,
что плохо-де работаете, а он - вот он, под  бруствером,  голенький,  глаза
руками зажал, а весь на виду. Лечь бы на дно, думал он. Лечь бы  на  самое
дно, чтобы не слышали и не видели. Лечь бы на дно, как подводная лодка,  -
подумал он и кто-то подсказал ему - чтобы не могли запеленговать. И никому
не давать о себе  знать.  И  нет  меня,  нет.  Молчу,  разбирайтесь  сами.
Господи, почему я никак не могу сделаться циником?.. Лечь бы на  дно,  как
подводная лодка, чтобы  не  могли  запеленговать.  Лечь  бы  на  дно,  как
подводная лодка, -  твердил  он,  -  и  позывных  не  передавать.  Он  уже
чувствовал ритм, и сразу заработало: сыт я по горло... до подбородка...  и
не хочу я ни пить, ни писать. Он налил джину и выпил. Я не хочу  ни  петь,
ни писать... ох, надоело петь и писать... Где банджо, подумал он.  Куда  я
сунул банджо? Он полез под кровать и вытащил банджо. А мне на вас плевать,
подумал он. Ох, до  какой  степени  мне  плевать!  Лечь  бы  на  дно,  как
подводная лодка, чтобы не могли запеленговать. Он ритмично бил по струнам,
и в  этом  сначала  пол,  потом  вся  комната,  а  потом  весь  мир  пошел
притоптывать и поводить плечами. Все генералы  и  полковники,  все  мокрые
люди с отвалившимися лицами, все департаменты безопасности, все президенты
и Павор Сумман, которому выкручивали руки и били  по  морде...  Сыт  я  по
горло, до подбородка, даже от песен стал уставать... не стал уставать, уже
устал, но "стал уставать" - это хорошо, а значит, это так и  есть...  лечь
бы на дно, как подводная лодка, чтоб  не  могли  запеленговать.  Подводная
лодка... горькая водка... а также молодка, а также наводка,  а  лагерь  не
тетка... вот как, вот как...
     В дверь уже давно стучали, все громче и громче,  и  Виктор,  наконец,
услышал, но не испугался, потому что это был  не  ТОТ  стук.  Обыкновенный
радующий стук мирного человека, который  злится,  что  ему  не  открывают.
Виктор открыл дверь. Это был Голем.
     - Веселитесь, - сказал он. - Павора арестовали.
     - Знаю, знаю, - сказал Виктор весело. - Садитесь, слушайте...
     Голем не сел, но Виктор все равно ударил по струнам и запел:

              Сыт я по горло, до подбородка,
              Даже от песен стал уставать.
              Лечь бы на дно, как подводная лодка,
              Чтоб не могли запеленговать...

     - Дальше я еще не сочинил, - крикнул  он.  -  Дальше  будет  водка...
молодка... лагерь не тетка... А потом - слушайте:

              Не помогают ни девки, ни водка,
              С водки - похмелье, а с девок - что взять?
              Лечь бы на дно, как подводная лодка,
              И позывных не передавать...
              Сыт я по горло, сыт я по глотку,
              О-о-ох, надоело петь и играть!
              Лечь бы на дно, как подводная лодка,
              Чтоб не могли запеленговать...

     - Все, - крикнул он  и  швырнул  банджо  на  кровать.  Он  чувствовал
огромное облегчение, как-будто что-то изменилось, как будто он стал  нужен
там, над бруствером, на виду у всех, - оторвал руки от зажмуренных глаз  и
оглядел серое грязное поле, ржавую колючую проволоку, серые мешки, которые
раньше были людьми,  нужное,  бесчестное  действие,  которое  раньше  было
жизнью, и со всех сторон над бруствером поднялись люди и тоже  огляделись,
и кто-то снял пале со спускового крючка...
     - Завидую, - сказал Голем. - Но не пора ли вам засесть за статью?
     - И не подумаю, - сказал Виктор. - Вы меня не знаете, Голем, -  я  на
всех плевал. Да садитесь же, черт возьми! Я пьян,  и  вы  тоже  напейтесь!
Снимайте плащ... Снимайте, я вам говорю! - заорал он. -  И  садитесь.  Вот
стакан, пейте! Вы ничего не понимаете, Голем, хоть вы и пророк. И  вам  не
позволю. Не понимать - это моя прерогатива. В этом  мире  все  слишком  уж
хорошо понимают, что должно быть, что есть и что будет. И большая нехватка
в людях, которые не понимают. Вы думаете, почему я  представляю  ценность?
Только потому, что я не понимаю. Передо мной разворачивают перспективы - а
я говорю: нет, непонятно. Меня оболванивают теориями, предельно простыми -
а я говорю:  нет,  ничего  не  понимаю.  Вот  поэтому  я  нужен...  хотите
клубники? Хотя я все съел. Тогда закурим...
     Он встал и прошелся по комнате. Голем со стаканом в  руке  следил  за
ним, не поворачивая головы.
     - Это удивительный парадокс, Голем. Было время, когда я все  понимал.
Мне было шестнадцать лет, я был старшим рыцарем Легиона, я  абсолютно  все
понимал, и я был никому не нужен! В одной драке мне  проломили  голову,  я
месяц пролежал в больнице, и  все  шло  своим  чередом  -  Легион  победно
двигался  вперед  без  меня,  господин  Президент   неумолимо   становился
господином Президентом, и опять же без меня. Потом то же самое повторилось
на войне. Я офицерил, хватал ордена и при этом, естественно, все  понимал.
Мне прострелили грудь, я  угодил  в  госпиталь,  и  что  же  -  кто-нибудь
побеспокоился,  где  Банев,  куда  делся  наш  Банев,  наш  храбрый,   все
понимающий Банев? Ни хрена подобного! А вот когда я перестал понимать  что
бы то ни было - о, тогда все переменилось. Все газеты заметили меня.  Куча
департаментов заметила меня. Господин Президент лично  удостоил...  А?  Вы
представляете, какая это редкость - непонимающий человек! Его знают, о нем
пекутся генералы и покой... э-э... полковники, он позарез нужен  мокрецам,
его почитают личностью, кошмар! За что? А за то, господа, что он ничего не
понимает! - Виктор сел. - Я здорово пьян? - спросил он.
     - Не без этого, - сказал Голем. - Но это не важно, продолжайте.
     Виктор развел руками.
     - Все, - сказал он виновато. - Я иссяк. Может быть, вам спеть?
     - Спойте, - согласился Голем.
     Виктор взял банджо и стал петь. Он спел "Мы - храбрые ребята",  потом
"Урановые люди", потом "Про пастуха, которому  бык  выбодал  один  глаз  и
который поэтому нарушил государственную границу", потом "Сыт я по  горло",
потом "Равнодушный город", потом "Про правду и про ложь", потом снова "Сыт
я по горло", потом затянул государственный гимн на мотив "Ах, какие  ножки
у нее", но забыл слова, перепутал строфы и отложил банджо.
     -  Опять  иссяк,  -  сказал  он  грустно.  -  Так,  говорите,  Павора
арестовали? А я это знаю. Он сидел как раз у меня, где вы сидите...  А  вы
знаете, что он хотел сказать, но не успел? Что через  десять  лет  мокрецы
овладеют земным шаром и всех нас передавят. Как вы полагаете?
     - Вряд ли, - сказал Голем. - Зачем нас давить?  Мы  сами  друг  друга
передавим.
     - А мокрецы?
     - Может быть, они не дадут нам передавить друг друга. Трудно сказать.
     - А может быть, помогут? - сказал Виктор с пьяным смехом...  -  А  то
ведь мы даже давить не умеем. Десять  тысяч  лет  давим  и  все  никак  не
передавим... Слушайте, Голем, а зачем вы мне  врали,  что  вы  их  лечите?
Никакие они не больные, они все здоровые, как мы  с  вами,  только  желтые
почему-то...
     - Гм, - произнес Голем. - Откуда у вас такие  сведения?  Я  этого  не
знал.
     - Ладно, ладно, больше вы меня не обманете.  Я говорил  с  Зурр...  с
Зу...  с  Зурзмансором.   Он  мне  все  рассказал:  секретный  институт...
Обмотались повязками в целях сохранения... Вы знаете, Голем, они там у вас
воображают, будто смогут вертеть генералом Пфердом до бесконечности. А  на
самом деле -  калифы  на  час.  Сожрет  он  их  вместе  с  повязками  и  с
перчатками, когда проголодается... Фу, черт, как пьян - все плывет...
     Но он немного лукавил. Он хорошо видел перед собой толстое сизое лицо
и маленькие, непривычно внимательные глазки.
     - И Зурзмансор сказал вам, что он здоров?
     - Да, - сказал Виктор. - Впрочем, не помню... Скорее всего,  нет.  Но
видно же...
     Голем поскреб подбородок краем стакана.
     - Жалко, что вы пьяны, -  сказал  он.  -  Впрочем,  может  быть,  это
хорошо. У меня сегодня хорошее настроение. Хотите, я расскажу вам  все,  о
чем догадываюсь и что думаю о мокрецах?
     - Валяйте, - согласился Виктор. - Только больше не врите.
     - Очковая болезнь, - сказал Голем, - это очень любопытная  штука.  Вы
знаете, кого поражает очковая болезнь? - он замолчал. - Нет, не  буду  вам
ничего рассказывать.
     - Бросьте, - сказал Виктор. - Вы уже начали.
     - Ну и дурак, что начал, - возразил Голем. Он посмотрел на Виктора  и
ухмыльнулся. - Задавайте вопросы,  -  сказал  он.  -  Если  вопросы  будут
глупые, я на них с удовольствием отвечу... Давайте, давайте, а то я  опять
раздумаю.
     В дверь постучали.
     - Идите к черту! - гаркнул Виктор. - Я занят!
     - Простите, господин Банев, -  сказал  робкий  голос  портье.  -  Вам
звонит супруга.
     - Вранье! У меня нет никакой супруги...  Впрочем,  пардон.  Я  забыл.
Ладно, я ей сейчас позвоню, спасибо. - Он схватил стакан, налил до  краев,
сунул Голему и сказал: - Пейте и ни о чем не думайте, я сейчас.
     Он включил телефон и набрал номер Лолы.  Лола  говорила  очень  сухо:
извини, что помешала, но я собираюсь ехать к Ирме, не соблаговолишь ли  ты
присоединиться?
     - Нет! - сказал Виктор. - Не соблаговолю. Я занят.
     - Все-таки это твоя дочь! Неужели ты опустился до такой степени...
     - Я занят! - рявкнул Виктор.
     - И тебя не волнует, что с твоей дочерью?
     - Перестань валять дурака, - сказал Виктор.  -  Ты,  кажется,  хотела
избавиться от Ирмы. Ты избавилась. Что тебе еще нужно?
     Лола принялась плакать.
     - Перестань, - сказал Виктор, морщась. - Ирме там хорошо. Лучше,  чем
в самом лучшем пансионате. Поезжай и убедись сама...
     - Грубый, бездушный, эгоистичный боров, - объявила  Лола  и  повесила
трубку. Виктор шепотом выругался, и снова выключил телефон  и  вернулся  к
столу.
     - Слушайте, Голем, - сказал он, - что вы там делаете с  детьми?  Если
вы там готовите смену, то я не понимаю...
     - Какую смену?
     - Ну, какую... Вот я спрашиваю: какую?
     - Насколько мне известно, - сказал Голем, - дети очень довольны.
     - Мало ли что... Я и без вас знаю, что они довольны. Но что  они  там
делают?
     - А разве они вам не говорили?
     - Кто?
     - Дети.
     - Как они мне могли говорить, если я здесь, а они там?
     - Они строят новый мир... - сказал Голем.
     - А... Да, это они мне говорили. Но это же так, философия. Что вы мне
опять врете, Голем? Какой может быть  новый  мир  за  колючей  проволокой?
Новый мир под командованием генерала Пферда?. А если они там заразятся?
     - Чем? - спросил Голем.
     - Очковой болезнью, естественно!
     - В шестой раз повторяю, что генетические болезни не заразны.
     - В шестой, в шестой... - проворчал Виктор, потеряв нить. - А что это
такое вообще очковая болезнь?
     - Болезнь.
     - Что от нее болит? Или, может быть, это секрет?
     - Нет, это везде опубликовано.
     - Ну, расскажите, - сказал Виктор. - Только без терминов.
     - Сначала - изменения кожи.  Прыщи,  волдыри,  особенно  на  руках  и
ногах... иногда - гнойные язвы...
     - Скажите, Голем, а это вообще важно?
     - Для чего?
     - Для сути - нет, сказал Голем. - Я думал, вам это интересно.
     - Я хочу понять суть! - сказал Виктор проникновенно.
     - А сути вы не поймете, - сказал Голем, слегка понизив голос.
     - Почему?
     - Во-первых, потому что вы пьяны...
     - Это еще не причина, - сказал Виктор.
     - А, во-вторых, потому что это вообще невозможно объяснить.
     - Так не бывает, - заявил Виктор. - Вы просто не хотите говорить.  Но
я на вас не в обиде. Подписка, разглашение, военный трибунал... Павора вот
забрали... Бог с вами. Я только не понимаю, почему ребенок должен  строить
новый мир в лепрозории. Другого места не нашлось?
     - Не нашлось, - ответил Голем. - В лепрозории  живут  архитекторы.  И
подрядчики.
     - С автоматами, - сказал Виктор. - Видел. Ничего не  понимаю.  Кто-то
из вас врет. Либо вы, либо Зурзмансор.
     - Конечно, Зурзмансор, - хладнокровно сказал Голем.
     - А может быть, вы оба врете. А я вам обоим верю, потому что  есть  в
вас что-то... Вы мне только скажите, Голем, чего они хотят? Только честно.
     - Счастья, - сказал Голем.
     - Для кого? Для себя?
     - Не только.
     - А за чей счет?
     - Для них этот вопрос не имеет смысла, - медленно сказал Голем. -  За
счет травы, за счет облаков, за счет текущей воды... за счет звезд.
     - Совсем как мы, - сказал Виктор.
     - Ну, нет, - возразил Голем. - Совсем не так.
     - Почему? Мы тоже...
     - Нет, потому что мы вытаптываем траву, рассеиваем  облака,  тормозим
воду... Вы меня поняли слишком буквально, а это аналогия.
     - Не понимаю, - сказал Виктор.
     - Я вас предупреждал. Я сам многое не понимаю, но я догадываюсь.
     - А есть кто-нибудь, кто понимает?
     - Не знаю. Вряд ли. Может быть, дети... Но даже если они и  понимают,
то по-своему. Очень по-своему.
     Виктор взял банджо и потрогал струны. Пальцы не слушались. Он положил
банджо на стол.
     - Голем, - сказал он. - Вот вы - коммунист. Какого черта вы делаете в
лепрозории? Почему вы не на баррикаде? Почему вы не на митинге? Москва вас
не похвалит.
     - Я - архитектор, - спокойно сказал Голем.
     - Какой вы архитектор, если вы ни черта не понимаете? И вообще,  чего
вы меня водите за нос? Мы с вами час бьемся, а что вы мне  сказали?  Жрете
джин и напускаете туману. Стыдно, Голем. И врете бесперечь.
     - Ну уж и бесперечь, - сказал Голем. - Хотя не без этого. Не бывает у
них гнойных язв.
     - Дайте сюда стакан, - сказал Виктор. - Уже напились. - Он плеснул из
бутылки и выпил. - Черт вас разберет, Голем. Ну зачем вам  все  это?  Если
можете рассказывать - рассказывайте,  а  если  это  тайна  -  нечего  было
начинать.
     - Это очень просто объяснить, - благодушно  сказал  Голем,  вытягивая
ноги. - Я же пророк, вы меня сами так обзывали.  А  пророки  все  в  таком
положении: знают много, и рассказать им хочется -  поделиться  с  приятным
собеседником,  похвастаться  для   придания   веса.   А   когда   начинают
рассказывать, появляется этакое ощущение неудобства, неловкости... Вот они
и зуммерят, как господь бог, когда его спросили насчет камня.
     - Как угодно, - сказал Виктор. - Поеду в лепрозорий и узнаю  все  без
вас... А ну, предскажите что-нибудь.
     Он с интересом следил, как отнимаются  руки  и  ноги,  и  думал,  что
хорошо бы выпить еще стакан для комплекта  и  завалиться  спать,  а  потом
проснуться и поехать к Диане. Все получиться не так плохо. И  вообще,  все
не так уж плохо. Он представил себе, как споет Диане про подводную  лодку,
и ему стало совсем хорошо. Он взял мокрое весло, которое лежало на  корме,
и оттолкнулся от берега, и лодка сразу же закачалась.  Никакого  дождя  не
было, даже облаков н было, был красный закат, и он поплыл прямо на  закат,
и весла срывались с верхушек волн. Лечь бы на дно... И он лег бы, но  было
неловко, потому что над ухом лениво гудел голос Голема:
     - Они очень молоды, у них все впереди, а у нас впереди - только  они.
Конечно, человек овладеет Вселенной, но это будет не нравственный богатырь
с мышцами, и, конечно, человек справится с самим собой, но только  сначала
он изменит себя... Природа не обманывает, она выполняет  обещания,  но  не
так, как мы думали, и зачастую не так, как нам хотелось бы...  Зурзмансор,
который сидел на носу лодки, повернул голову и стало видно, что у него нет
лица, лицо он держал в руках, и лицо смотрело на Виктора -  хорошее  лицо,
честное, но от него тошнило, а Голем все не отставал, все гудел...
     - Ложитесь спать, - пробормотал Виктор, растягиваясь  на  дне  лодки.
Шпангоуты резали ему бока, и было очень неудобно,  но  уж  очень  хотелось
спать. - Ложитесь спать, Голем...



                                    11

     Проснувшись, он обнаружил, что лежит в постели. Было темно, в окно  с
дробным треском хлестал дождь. Он с трудом  поднял  руки  и  протянулся  к
ночнику, но пальцы наткнулись на холодную гладкую стену. Странно,  подумал
он. А где Диана? Или здесь не  санаторий?  Он  попробовал  облизать  губы,
толстый шершавый язык не повиновался. Очень  хотелось  курить,  но  курить
было нельзя ни в коем случае. Ага, собственно, мне хочется пить.  "Диана!"
- позвал он. Да здесь же не санаторий. В санатории ночник справа, а  здесь
справа стена... Так это же мой номер! - подумал он с восторгом. Как я сюда
попал? Он лежал под одеялом и был раздет до  белья.  Что-то  я  не  помню,
чтобы раздевался, подумал он. Кто-то меня  раздел.  Хотя,  может  быть,  я
разделся сам... Он потер ногой об ногу. Ага, босой.  Черт,  руки  чешутся,
волдыри какие-то, поразвели клопов в номерах. Съеду. Куда  это  я  ехал  в
лодке? А, это Павор здесь клопов развел... Он вдруг вспомнил  о  Паворе  и
сел, но его замутило, и он лег на спину. Давно я так не надирался, однако.
Павор... "Серебряный Трилистник"... Когда это было? Вчера? Он скривился  и
стал драть ногтями левую руку. Что