- В каком-то смысле - да.
     - Водка, зрелища?
     - Безусловно.
     - Страшная болезнь, -  сказал  Виктор.  -  Не  хочу...  И  все  равно
непонятно... Ничего не понимаю. Ну, то, что умных людей сажают за  колючую
проволоку - это я понимаю. Но почему их выпускают, а к ним не пускают...
     - А может быть, это не они сидят за колючей проволокой, а вы сидите.
     Виктор усмехнулся.
     - Подождите, - сказал он. - Это еще не все непонятно.  Причем  здесь,
например, Павор? Ну, ладно - меня не пускают, я - человек посторонний.  Но
должен же кто-то инспектировать  состояние  постельного  белья  и  отхожих
мест? Может быть, у вас там антисанитарные условия.
     - А если его интересуют не санитарные условия?
     Виктор в замешательстве посмотрел на Голема.
     - Вы опять шутите? - спросил он.
     - Опять нет, - ответил Голем.
     - Так он что, по-вашему - шпион?
     - Шпион - слишком емкое понятие, - возразил Голем.
     - Погодите,  -  сказал  Виктор.  -  Давайте  начистоту.  Кто  намотал
проволоку и поставил охрану?
     - Ох, уж эта проволока, - вздохнул Голем. - Сколько  об  нее  порвано
одежды, а  эти  солдаты  постоянно  страдают  поносом.  Вы  знаете  лучшее
средство от поноса? Табак с портвейном... точнее, портвейн с табаком.
     - Ладно, - сказал Виктор. - Значит, генерал Пферд.  Ага...  -  сказал
он. - И этот молодой человек с портфелем... Вот оно что! Значит, это у вас
просто военная лаборатория. Понятно... А Павор,  значит,  не  военный.  По
другому,  значит,  ведомству.  Или,  может  быть,  он  шпион  не  наш,   а
иностранный?
     - Упаси бог! - сказал Голем с ужасом. - Этого нам еще не хватало.
     - Так... А он знает, кто этот парень с портфелем?
     - Думаю, да, - сказал Голем.
     - А этот парень знает, кто такой Павор?
     - Думаю - нет, - сказал Голем.
     - Вы ему ничего не сказали?
     - Какое мне дело?
     - И генералу Пферду не сказали?
     - И не думал.
     - Это не справедливо, - произнес Виктор. - Надо сказать.
     - Слушайте, Виктор, - произнес Голем. - Я позволил вам болтать на эту
тему только для того, чтобы вы испугались и не лезли в  чужую  карту.  Вам
это совершенно ни к чему. Вы и так уже на заметке, вас могут попросить, вы
даже пикнуть не успеете.
     - Меня испугать нетрудно, - сказал Виктор со вздохом. - Я  испуган  с
детства. И все-таки я никак не могу понять: что им всем нужно от мокрецов?
     - Кому - им? - устало и укоризненно спросил Голем.
     - Павору. Пферду. Парню с портфелем. Всем этим крокодилам.
     - Господи, - сказал Голем. - Ну что в наше время нужно крокодилам  от
умных и талантливых людей? Я вот не понимаю, что _в_а_м_ от них нужно. Что
вы лезете во все эти дела? Мало вам своих собственных неприятностей?  Мало
вам господина Президента?
     - Много, - согласился Виктор. - Я сыт по горло.
     - Ну и прекрасно. Поезжайте  в  санаторий,  возьмите  с  собой  пачку
бумаги... хотите я вам подарю пишущую машинку?
     - Я пишу по старой системе, - сказал Виктор. - Как Хэмингуэй.
     - Вот и прекрасно. Я вам подарю огрызок карандаша. Работайте,  любите
Диану. Может быть, вам еще сюжет дать? Может быть, вы уже исписались?
     - Сюжеты рождаются из темы, - важно сказал Виктор. - Я изучаю жизнь.
     - Ради бога, - сказал Голем. - Изучайте  жизнь  сколько  вам  угодно.
Только не вмешивайтесь в процессы.
     - Это невозможно, - возразил Виктор. -  Прибор  неизбежно  влияет  на
картину эксперимента. Разве вы забыли физику? Ведь мы  наблюдаем  не  мир,
как таковой, а мир плюс воздействие наблюдателя.
     - Вам уже один раз дали кастетом по черепу, а в следующий  раз  могут
просто пристрелить.
     - Ну, - сказал Виктор. - Во-первых, может быть, вовсе не кастетом,  а
кирпичом, а во-вторых, мало-ли где мне могут дать по черепу? Меня в  любой
момент могут повесить, так что же, теперь - из номера не выходить?
     Голем покусал нижнюю губу. У него были желтые лошадиные зубы.
     - Слушайте,  вы,  прибор,  -  сказал  он.  -  Вы  тогда  вмешались  в
эксперимент случайно и  немедленно  получили  по  башке.  Если  теперь  вы
вмешаетесь сознательно...
     - Я ни в какой эксперимент не вмешивался, - сказал Виктор.  -  Я  шел
себе спокойно от Лолы и вдруг вижу...
     - Идиот, - сказал Голем. - Идет он себе и видит. Надо было перейти на
другую сторону, ворона ты безмозглая.
     - Чего это я ради буду переходить на другую сторону?
     - А того ради, что один ваш хороший  знакомый  занимался  выполнением
своих прямых обязанностей, а вы туда влезли, как баран.
     Виктор выпрямился.
     - Какой еще хороший знакомый? Там не было ни одного знакомого.
     -  Знакомый  подоспел  сзади  с  кастетом.  У  вас  есть  знакомые  с
кастетами?
     Виктор залпом допил свой  коньяк.  С  удивительной  отчетливостью  он
вспомнил: Павор с покрасневшим  от  гриппа  лицом  вытаскивал  из  кармана
платок, и кастет со стуком падает на пол - тяжелый, тусклый, прикладистый.
     - Бросьте, - сказал Виктор и откашлялся. - Ерунда. Не мог Павор...
     - Я не называл никаких имен, - возразил Голем.
     Виктор положил руки на стол и оглядел свои сжатые кулаки.
     - При чем здесь его обязанности? - спросил он.
     - Кому-то понадобился живой мокрец, очевидно. Киднэпинг.
     - А я помешал?
     - Пытался помешать.
     - Значит, они его все-таки схватили?
     - И увезли. Скажите спасибо, что вас не  прихватили  -  во  избежании
утечки информации. Их ведь судьба литературы не занимает.
     - Значит, Павор... - медленно сказал Виктор.
     - Никаких имен, - напомнил Голем строго.
     -  Сукин  сын,  -  сказал  Виктор.  -  Ладно,  посмотрим...  А  зачем
понадобился им мокрец?
     - Ну как - зачем? Информация... Где взять информацию? Сами  знаете  -
проволока, солдаты, генерал Пферд...
     - Значит, сейчас его там допрашивают? - проговорил Виктор.
     Голем долго молчал. Потом сказал:
     - Он умер.
     - Забили?
     - Нет. Наоборот. - Голем снова помолчал. - Они,  болваны,  не  давали
ему читать, и он умер от голода.
     Виктор быстро взглянул на него. Голем печально улыбался.  Или  плакал
от горя. Виктор почувствовал  вдруг  ужас  и  тоску,  душную  тоску.  Свет
торшера померк. Это было похоже на сердечный приступ. Виктор задохнулся  и
с трудом оттянул узел галстука. Боже мой, подумал он, какая же это  дрянь,
какая гадость, бандит, холодный убийца... а после этого, через час,  помыл
руки, попрыскался  духами,  прикинул,  какие  благодарности  перепадут  от
начальства, и сидел рядом, и чокался со мной, и улыбался мне, и говорил со
мной, как с товарищем, и все врал, улыбался и врал, с удовольствием  врал,
наслаждался, издевался надо мной, хихикал в кулак, когда я  отворачивался,
подмигивал сам  себе,  а  потом  сочувственно  спрашивал,  что  у  меня  с
головой...  Словно сквозь туман,  Виктор  видел,  как  доктор  Р._Квадрига
медленно  поднял голову,  разинул в неслышном  крике запекшийся рот и стал
судорожно шарить  по скатерти  трясущимиcя руками,  как слепой,  и глаза у
него были,  как у слепого, когда он вертел головой и все кричал, кричал, а
Виктор ничего  не слышал...  И правильно, я сам дерьмо,  никому не нужный,
мелкий  человечек,  в морду  меня сапогом,  и держать  за руки,  не давать
утираться, а на  кой черт я кому  нужен, надо было бить покрепче, чтобы не
встал, а я как во сне с ватными кулаками,  и боже мой, на кой черт я живу,
и на кой  черт живут все,  ведь это  так просто,  подойти сзади  и ударить
железом в голову,  и ничего  не изменится,  родится за  тысячу  километров
отсюда в ту же самую секунду другой ублюдок... Жирное лицо Голема обрюзгло
еще сильнее  и стало черным  от проступившей щетины, глаза совсем заплыли,
он лежал  в кресле неподвижно,  как бурдюк  с прогоркшим маслом, двигались
только пальцы, когда он медленно брал рюмку за рюмкой, беззвучно отламывал
ножку, ронял и снова брал, и снова ломал и ронял...  И никого не люблю, не
могу любить  Диану,  мало ли  с кем я сплю,  спать-то все умеют,  но разве
можно любить женщину,  которая тебя не любит,  и женщина  не может любить,
когда ты  не любишь ее,  и так все  вертится в  проклятом  бесчеловеческом
кольце,  как  змея  вертится,  гонится  за  своим  хвостом,  как  животные
спариваются  и разбегаются...  А Тэдди плакал,  поставив локти  на стойку,
положив костлявый подбородок  на костлявые кулаки,  его лысый лоб шафранно
блестел под лампой,  и по впалым щекам  безостановочно текли  слезы, и они
тоже блестели  под лампой...  А все потому,  что я дерьмо,  и ни  какой не
писатель,  какой из  меня к черту писатель,  если я не терплю писать, если
писать   - это  мучение,   стыдное,  неприятное,   гадкое,   что-то  вроде
болезненного    физиологического   отправления,    вроде   поноса,   вроде
выдавливания  гноя из  чирья,  ненавижу,  страшно  подумать,  что придется
заниматься этим  всю жизнь,  что обречен,  что теперь  уже не  отпустят, а
будут требовать: давай, давай,  и я буду давать, но сейчас я не могу, даже
думать не могу об этом, господи, пусть я не буду об этом думать, а то меня
вырвет...  Бол-Кунац  стоял  за  спиной  Р._Квадриги  и  смотрел  на часы,
тоненький, мокрый, с мокрым свежим лицом,  с чудными темными глазами, и от
него,  разрывая плотную горячую духоту,  шел свежий запах  - запах травы и
ключевой воды, запах лилий, солнца и стрекоз над озером... И мир вернулся.
Только какое-то  смутное  воспоминание  или ощущение,  или воспоминание об
ощущении метнулось за угол: чей-то отчаянный оборвавшийся крик, непонятный
скрежет, звон, хруст стекла...
     Виктор облизнул губы и потянулся за  бутылкой.  Доктор  Р.  Квадрига,
лежа головой на скатерти, хрипло  бормотал:  "Ничего  не  нужно.  Спрячьте
меня. Ну их..." Голем  озабоченно  сметал  со  стола  стеклянные  обломки.
Бол-Кунац сказал:
     - Господин Голем, простите, пожалуйста.  Вам  письмо,  -  он  положил
перед Големом конверт и снова взглянул на часы. - Добрый  вечер,  господин
Банев, - сказал он.
     - Добрый вечер, - сказал Виктор, наливая себе коньяку.
     Голем внимательно читал письмо. За стойкой Тэдди  шумно  сморкался  в
клетчатый носовой платок.
     - Слушай, Бол-Кунац, - сказал Виктор. -  Ты  видел,  кто  меня  тогда
ударил?
     - Нет, - сказал Бол-Кунац, поглядев ему в глаза.
     - Как так - нет? - сказал Виктор, нахмурившись.
     - Он стоял ко мне спиной, - объяснил Бол-Кунац.
     - Ты его знаешь, - сказал Виктор. - Кто это был?
     Голем издал неопределенный звук. Виктор  быстро  оглянулся  на  него.
Голем, не обращая ни на кого внимания, задумчиво рвал  записку  на  мелкие
клочки. Обрывки он спрятал в карман.
     - Вы ошибаетесь, - сказал Бол-Кунац. - Я его не знаю.
     - Банев, - пробормотал Р. Квадрига. - Я тебя прошу... Я не  могу  там
один... Пойдем со мной... Очень жутко...
     Голем поднялся, поискал пальцем в жилетном кармане, потом крикнул:
     - Тэдди! Запишите на меня... И учтите, что я разбил четыре рюмки... -
Ну, я пошел, - сказал он Виктору. - Подумайте и примите разумное  решение.
Может быть, вам даже лучше уехать.
     - До свидания, господин Банев, - вежливо  сказал  Бол-Кунац.  Виктору
показалось, что мальчик едва заметно отрицательно покачал головой.
     - До свидания, Бол-Кунац, - сказал он. - До свидания.
     Они ушли. Виктор в задумчивости допил коньяк. Подошел официант,  лицо
у него было все опухшее, все в красных пятнах. Он стал убирать со стола, и
движения его были непривычно неловки и неуверенны.
     - Вы здесь недавно? - спросил Виктор.
     - Да, господин Банев. Сегодня с утра.
     - А что Питер, заболел?
     - Нет,  господин  Банев.  Он  уехал.  Не выдержал. Я тоже,  наверное,
уеду...
     Виктор посмотрел на Р. Квадригу.
     - Отведите его потом в номер, - сказал он.
     - Да, конечно, господин Банев, - ответил официант нетвердым голосом.
     Виктор расплатился, прощально помахал Тэдди и вышел  из  ресторана  в
вестибюль. Он поднялся на второй этаж,  подошел  к  двери  Павора,  поднял
руку, чтобы постучать, постоял немного и,  не  постучав,  снова  спустился
вниз. Руки у портье были мокрые, к ним приставали клочья волос, и волосами
был обсыпан его форменный сюртук, а на лице, на обеих щеках вспухли свежие
царапины. Он посмотрел на Виктора - глаза у него были ошалелые. Но  сейчас
нельзя было замечать всех  этих  странностей,  это  было  бы  бестактно  и
жестоко и тем более нельзя было говорить об этом, необходимо было  сделать
вид, будто ничего не случилось, все это надо отложить на потом, на завтра,
или, может быть, даже на послезавтра. Виктор спросил:
     - Где остановился этот... знаете, молодой человек в очках, он  всегда
ходит с портфелем.
     Портье замялся. Как бы в поисках выхода,  он  посмотрел  на  номерную
доску с ключами, а потом все-таки ответил:
     - В триста двенадцатом, господин Банев.
     - Спасибо, - сказал Виктор, кладя на конторку монетку.
     - Только они не любят, когда их беспокоят, - нерешительно предупредил
портье.
     - Я знаю, - сказал Виктор. - Я и не думал их беспокоить. Я просто так
спросил... загадал, Понимаете ли: если в четном, то все будет хорошо.
     Портье бледно улыбнулся.
     - Какие же у вас могут быть неприятности, господин Банев?  -  Вежливо
спросил он.
     - Всякие могут быть, - вздохнул Виктор. - Большие и малые.  Спокойной
ночи.
     Он  поднялся  на  третий   этаж,   двигаясь   неторопливо,   нарочито
неторопливо, словно  бы  для  того,  чтобы  все  обдумать  и  взвесить,  и
прикинуть возможные последствия, и учесть все, на три года вперед,  но  на
самом деле думал только о том, что ковер  на  лестнице  давным-давно  пора
сменить, облез ковер, вытерся. И только уже перед  тем,  как  постучать  в
дверь триста двенадцатого номера (люкс: две спальни и гостиная, телевизор,
приемник первого класса, холодильник и бар), он чуть не сказал вслух:  "Вы
крокодилы, господа? Очень приятно. Так вы у меня будете жрать друг друга".
     Стучать  пришлось  довольно  долго:  сначала   деликатно   костяшками
пальцев, а когда не ответили - более решительно кулаком, а когда и на  это
не отреагировали -  только  скрипнули  половицей  и  задышали  в  замочную
скважину - тогда, повернувшись задом, каблуками, уже совсем грубо.
     - Кто там? - спросил, наконец, голос за дверью.
     - Сосед, - ответил Виктор. - Откройте на минутку.
     - Что вам надо?
     - Мне надо сказать вам пару слов.
     - Приходите утром, - сказал голос за дверью. - Мы уже спим.
     - Черт бы вас подрал, - сказал Виктор, рассердившись.  -  Вы  хотите,
чтобы меня здесь увидели? Откройте, чего вы боитесь?
     Щелкнул ключ и дверь  приоткрылась.  В  щели  появился  тусклый  глаз
долговязого профессионала. Виктор показал ему раскрытые ладони.
     - Пару слов, - сказал он.
     - Заходите, - сказал долговязый. - Только без глупостей.
     Виктор вошел в прихожую, долговязый закрыл за ним дверь и зажег свет.
Прихожая была тесная, вдвоем они с трудом помещались в ней.
     - Ну, говорите, - сказал долговязый. Он был в пижаме, спереди  чем-то
запачканный.  Виктор  с  изумлением  принюхался  -  от  долговязого  несло
спиртом. Правую руку он, как и полагалось, держал в кармане.
     - Мы так и будем здесь беседовать? - осведомился Виктор.
     - Да.
     - Нет, - сказал Виктор. - Здесь я беседовать не буду.
     - Как хотите, - сказал долговязый.
     - Как хотите, - сказал Виктор. - Мое дело маленькое. Они помолчали.
     Долговязый, уже не скрываясь, внимательно обшаривал Виктора глазами.
     - Кажется, ваша фамилия Банев? - сказал он.
     - Кажется.
     - Ага, - сказал долговязый хмуро. - Так какой же вы сосед? Вы  живете
на втором этаже.
     - Сосед по гостинице, - объяснил Виктор.
     - Ага... Так что вам нужно, я не пойму.
     - Мне нужно кое-что вам сообщить, - сказал Виктор. -  Есть  кое-какая
информация. Но я уже начинаю раздумывать, стоит ли.
     - Ну, ладно, - сказал долговязый. - Пойдемте в ванную.
     - Знаете, - сказал Виктор. - Я, пожалуй, пойду.
     - А почему вы не хотите в ванную? Что за капризы?
     - Вы знаете, - сказал Виктор, - я  раздумал.  Я,  пожалуй,  пойду.  В
конце концов это не мое дело. - Он сделал движение.
     Долговязый даже закряхтел от раздирающих его противоречий.
     - Вы, по-моему, писатель, - сказал он. - Или я вас с кем-то путаю?
     - Писатель, писатель, - сказал Виктор. - До свидания.
     - Да нет, погодите. Так бы сразу и сказали. Пойдемте. Вот сюда.
     Они вошли в гостиную, где сплошь были  портьеры  -  справа  портьеры,
слева портьеры, прямо, на огромном окне, портьеры.  Огромный  телевизор  в
углу сверкал цветным экраном, звук был выключен. В другом углу из  мягкого
кресла под торшером смотрел на Виктора поверх развернутой газеты  очкастый
молодой человек, тоже в пижаме и шлепанцах.  Рядом  с  ним  на  журнальном
столике возвышалась четырехугольная бутылка и  сифон.  Портфеля  нигде  не
было видно.
     - Добрый вечер, -  сказал  Виктор.  Молодой  человек  молча  наклонил
голову.
     - Это ко мне, - сказал долговязый. - Не обращай внимания.
     Молодой человек снова кивнул и закрылся газетой.
     - Прошу сюда, - сказал долговязый. Они прошли в  спальню  направо,  и
долговязый сел на кровать. -  Вот  кресло,  -  сказал  он.  -  Садитесь  и
выкладывайте.
     Виктор сел. В спальне  густо  пахло  застоявшимся  табачным  дымом  и
офицерским одеколоном. Долговязый сидел на кровати и смотрел  на  Виктора,
не вынимая руки из кармана. В гостиной хрустела газета.
     - Ладно,  -  сказал  Виктор.  Не  то,  чтобы  ему  удалось  полностью
преодолеть сомнение, но раз он  сюда  пришел,  надо  было  говорить.  -  Я
примерно представляю себе, кто вы такие. Может быть, я ошибаюсь,  и  тогда
все в порядке. Но если я не ошибаюсь, то вам полезно будет узнать, что  за
вами следят и стараются вам помешать.
     - Предположим, - сказал долговязый. - И кто же за нами следит?
     - Вами очень интересуется человек по имени Павор Сумман.
     - Что? - сказал долговязый. - Санинспектор, что ли?
     - Он не санинспектор.  Вот,  собственно,  и  все,  что  я  хотел  вам
сказать. - Виктор встал, но долговязый не пошевелился.
     - Предположим, - повторил он. - А откуда вы это, собственно, знаете?
     - Это важно? - спросил Виктор.
     Некоторое время долговязый раздумывал.
     - Предположим, что не важно, - произнес он.
     - Ваше дело - проверить, - сказал Виктор. -  А  я  больше  ничего  не
знаю. До свидания.
     - Да куда же  вы,  погодите,  -  сказал  долговязый.  Он  нагнулся  к
туалетному столику, вытащил бутылку и стакан. - Так хотели войти и  теперь
уже уходите... Ничего, если из одного стакана?
     - Это смотря что, - ответил Виктор и сел.
     - Шотландское, - сказал долговязый. - Устраивает?
     - Настоящее шотландское?
     - Настоящий скоч. Получайте, - он протянул Виктору стакан.
     - Живут же люди, - сказал Виктор и выпил.
     - Куда нам до писателей, - сказал долговязый и тоже выпил.  -  Вы  бы
все-таки рассказали толком.
     - Бросьте, - сказал Виктор. - Вам за это деньги платят. Я вам  назвал
имя, адрес вы сами знаете, вот и займитесь. Тем более, что я на самом деле
ничего не знаю. Разве что... - Виктор остановился и сделал  вид,  что  его
осенило. Долговязый немедленно клюнул.
     - Ну, - сказал он. - Ну?
     - Я знаю, что он похитил одного мокреца и что он действовал вместе  с
городскими легионерами. Как его там... Фламента... Ювента...
     - Фламин Ювента, - подсказал долговязый.
     - Вот-вот.
     - Насчет мокреца - это точно? - спросил долговязый.
     - Да. Я попытался помешать, а господин санитарный  инспектор  треснул
меня кастетом по голове. А потом, пока я валялся, они увезли его на джипе.
     - Так-так,  -  произнес  долговязый.  -  Значит,  это  был  Сумман...
Слушайте, а вы молодец, Банев! Хотите еще виски?
     - Хочу, - сказал Виктор. Чтобы он не говорил себе, как бы