ется,   что
химический смрад ослабевает, и  тогда  он  улыбается,  облизывает  губы  и
шепчет: "Я убью тебя". Потом он падает без сил и засыпает, а  проснувшись,
видит, что мины кончились - осталось  три  штуки.  Он  выстреливает  их  и
высовывается в окно, обширный двор завода усеян воронками,  зияют  выбитые
стекла, на боках гигантских газгольдеров  темнеют  вмятины,  двор  перерыт
сложной системой траншей,  по  траншеям  короткими  перебежками  двигаются
рабочие, быстрее прежнего бегают вагонетки,  водители  автокаров  защищены
железными  листами,  а  когда  ветер  относит  клубы  ядовитых  паров,  на
кирпичной  стене  заводоуправления  открывается  свежая   белая   надпись:
"Внимание! При обстреле эта сторона наиболее опасна"...

     Виктор дочитал последнюю страницу,  закурил  и  поглядел  на  листок,
заправленный  в  машинку.  Там  было  всего  полторы  строчки:  "Выйдя  из
редакции, журналист Б. хотел было взять такси, но передумал и спустился  в
подземку". Виктор совершенно точно знал, что случилось затем с журналистом
Б. Но писать больше не мог.  Часы  показывали  без  четверти  три.  Виктор
поднялся и распахнул окно. На улице  черным-черно,  и  в  черноте  сверкал
дождь. Виктор докурил у окна сигарету, выбросил окурок  в  мокрую  ночь  и
позвонил портье. Виктор осведомился, какой сегодня день недели. Незнакомый
голос, помедлив, сообщил, что сейчас ночь с  пятницы  на  субботу.  Виктор
поморгал, положил трубку и решительно выдернул листок из машинки.  Хватит.
Двое  суток  подряд,  не  разгибаясь,  никого  не  видя,  ни  с   кем   не
разговаривая, выключив  телефон,  не  отвечая  на  стук,  без  Дианы,  без
выпивки, кажется, даже без еды,  только  время  от  времени  забираясь  на
кровать, чтобы увидеть во сне королеву клопов, как она сидит у притолоки и
шевелит черными усиками... Хватит. Журналист  Б.  подождет  на  платформе,
пока подойдет поезд с надписью "Посадки нет". Ничего с ним не сделается. А
мы пока закусим,  мы  это  заслужили,  ей-богу...  Виктор  убрал  машинку,
спрятал в стол рукопись и пошарил в пустом баре. Потом он  жевал  черствую
булку с джемом и горько сетовал на то,  что  вылил  пол-бутылки  бренди  в
раковину во  избежании  соблазна,  и  радовался,  что  цикл  "За  кулисами
большого города" все-таки начат, и начат неплохо, прекрасно начат,  вполне
удовлетворительно.  Хотя,  наверное,  придется  все  переписать.   Странно
все-таки, подумал он, почему эти рассказы пошли именно сейчас?  Почему  не
год назад, не два года назад, когда я их придумал? Сейчас я должен был  бы
писать о ханурике, вообразившем себя суперменом, вот о чем. Я ведь начал с
этого. Впрочем, такое  со  мной  не  в  первый  раз.  А  если  подумать  и
хорошенько вспомнить, то так бывает всегда. И  именно  поэтому  невозможно
писать  по  заказу.  Начинаешь  писать  роман  о  юных   годах   господина
Президента, а  получается  про  необитаемый  остров,  где  живут  странные
обезьяны,  которые   питаются   не   бананами,   а   мыслями   потерпевших
кораблекрушение... Ну, здесь, положим, связь на поверхности.  Э,  да  чего
там, всегда она есть. Надо только покопаться, а кому охота копаться,  если
хочется выпить после двухдневного воздержания. Спущусь-ка я сейчас вниз, у
портье всегда найдется выпить. Дожую вот сейчас и спущусь...
     Виктор вздрогнул и перестал  жевать.  Из  черного  провала  за  окном
сквозь плеск дождя донесся звук: как  будто  ударили  молотком  по  доске.
Стреляют, с удивлением  подумал  Виктор.  Некоторое  время  он  напряженно
прислушивался.
     ...Ну, хорошо, а что автор хотел сказать этим своим сочинением? Зачем
ему понадобилось воскрешать тяжелые послевоенные  времена,  когда  кое-где
еще встречались клопы и легкомысленные женщины? Может  быть,  автор  хотел
показать героизм и стойкость столицы, которая  под  предводительством  его
Высокопревосходительства... Не выйдет, господин Банев! Не  позволим!  Весь
мир знает, что по прямому  указанию  господина  Президента  на  владельцев
химических предприятий, загрязняющих воздух только в столице наложен штраф
в размере... Что благодаря личной и неусыпной заботе господина  Президента
более ста тысяч детей столицы ежегодно выезжают в загородные лагеря... что
согласно табелю о рангах чины ниже надворных  советников  не  имеют  права
собирать подписи под петициями...
     Тут свет погас. "Эге!" - сказал  Виктор  вслух,  и  лампа  загорелась
снова, но вполнакала. "Эт-то еще что?" - произнес Виктор,  однако  светлей
не стало.  Виктор  подождал  немного,  потом  позвонил  портье.  Никто  не
отозвался. Можно позвонить на электростанцию,  но  для  этого  надо  найти
телефонную книгу, а где ее искать,  и  все  равно  пора  ложиться.  Только
сначала надо выпить. Виктор  поднялся  и  вдруг  услышал  какой-то  шорох.
Кто-то возил по двери руками. Потом в дверь начали толкаться. "Кто там?" -
спросил Виктор, но ему не ответили, слышно было только,  как  толкаются  и
сопят.  Виктору  стало  жутко.  Озаренные  красноватым  полусветом   стены
казались чужими и непривычными, в углах сгустилось слишком много  тени,  а
за дверью возилось что-то большое, тупое и бессмысленное... Чем бы его?  -
подумал Виктор, озираясь, но тут за дверью сказали сиплым шепотом: "Банев,
эй, Банев, ты здесь?" Отпустив вполголоса "идиот", Виктор вышел в прихожую
и повернул ключ. В номер ввалился Р. Квадрига. Он был в халате,  волосы  у
него были всклокочены, глаза бегали.
     - Слава богу, что хоть ты на месте, - сразу же заговорил он. - А то я
совсем со страху спятил...  Слушай,  Банев,  надо  удирать...  Пойдем,  а?
Пойдем отсюда, Банев... - Он  схватил  Виктора  за  рубашку  и  потянул  в
коридор. - Пойдем, невозможно больше...
     - Обалдел, - сказал Виктор, вырываясь.  -  Иди  спать,  рамолик.  Три
часа.
     Но Квадрига снова ловко ухватил его за рубашку, и Виктор с удивлением
обнаружил, что доктор гонорис кауза совершенно  трезв,  от  него  даже  не
пахло.
     - Нельзя спать, - сказал Квадрига. - Из этого  проклятого  дома  надо
удирать. Видишь, что со светом? Мы здесь погибнем... И  вообще  из  города
надо удирать. У меня на вилле машина. Пошли. Я бы  один  уехал,  да  боюсь
выйти...
     - Погоди, не хватайся, - сказал Виктор. - Успокойся сначала.
     Он втащил Квадригу в номер, усадил в кресло, а сам побежал  в  ванную
за стаканом воды. Квадрига сейчас же вскочил и побежал за ним.
     - Мы здесь с тобой одни, никого не осталось, - сказал  он.  -  Голема
нет, швейцара нет, директора нет...
     Виктор открутил кран. В трубах заворчало, вылилось несколько капель.
     - Тебе что, сказал Квадрига, - воды нужно? Пойдем, у меня есть  целая
бутылка. Только быстрее. И вместе.
     Виктор  потряс  кран.  Вылилось  еще  несколько  капель,  и  ворчание
прекратилось.
     - В чем дело? - спросил Виктор, холодея. - Война?
     Квадрига махнул рукой.
     - Да какая война... Удирать надо, пока не поздно, а он "война".
     - Почему - удирать?
     - По дороге, - сказал Квадрига, идиотски хихикнув.
     Виктор отодвинул его локтем, вышел из номера  и  направился  вниз,  к
портье. Квадрига семенил следом.
     - Слушай, - бормотал он. - Давай через черный ход... Только бы  уйти,
а там у меня  машина.  Уже  заправлена,  погружена...  Я  как  чувствовал,
ей-богу... Водочки выпьем и поедем, а то здесь водочки не осталось...
     В  коридоре  тускло,  как  красные  карлики,  светились  плафоны,  на
лестнице света не было вообще, в вестибюле - тоже,  только  над  конторкой
портье тлела лампочка. Там кто-то сидел, но это был не портье.
     - Пойдем, пойдем, - сказал Квадрига и потянул  Виктора  к  выходу.  -
Туда не надо, там нехорошо...
     Виктор высвободился и подошел к конторке.
     - Что у вас тут за безобразие... - начал он и замолчал. За  конторкой
сидел Зурзмансор и быстро писал в толстой тетради.
     - Банев, - сказал  он  не  поднимая  головы.  -  Вот  и  все,  Банев.
Прощайте. И не забывайте наш разговор.
     - А я не собираюсь уезжать, - возразил Виктор. Голос у него сорвался.
- Я намерен узнать, что  делается  с  электричеством  и  водой.  Это  ваша
работа?
     Зурзмансор поднял желтое лицо.
     - Нет, - сказал он. - Больше мы не работаем. Прощайте,  Банев.  -  Он
протянул через конторку руку в перчатке. Виктор машинально взял эту  руку,
ощутил пожатие и пожал сам. - Такова жизнь, - сказал Зурзмансор. - Будущее
создается тобой, но не для тебя. Вы, кажется, это уже  поняли.  Или  скоро
поймете. Это вас касается больше, чем нас. Прощайте.
     Он кивнул и снова принялся писать.
     - Пойдем! - прошипел над ухом Квадрига.
     - Ничего не понимаю, - громко, на весь вестибюль произнес  Виктор.  -
Что здесь происходит?
     Он не желал, чтобы в вестибюле было тихо. Он не  желал  ощущать  себя
здесь посторонним. Не он здесь посторонний, и нечего Зурзмансору сидеть  в
три часа ночи за конторкой портье. И нечего  меня  запугивать,  я  вам  не
Квадрига... Но Зурзмансор не услышал или не захотел услышать. Тогда Виктор
демонстративно  пожал  плечами  и  направился  в  ресторан.  В  дверях  он
остановился.
     В зале тускло светились  торшеры,  тускло  светилась  люстра,  тускло
светились рожки на стенах, и зал был полон. За столиками  сидели  мокрецы.
Они все были одинаковые, только сидели в разных позах. Одни читали, другие
спали, а многие, словно  окоченев,  неподвижно  смотрели  в  пространство.
Светлели  голые  черепа,  пахло  сыростью  и  медикаментами.   Окна   были
распахнуты, на полу темнела вода. Не было слышно ни  звука,  только  плеск
дождя доносился снаружи...
     Потом перед Виктором появился Голем, напряженный, озабоченный, совсем
старый.
     - Почему вы еще здесь? - спросил  он  вполголоса.  -  Уходите,  здесь
нельзя.
     - Что значит - нельзя? - сказал Виктор, снова раздражаясь. -  Я  хочу
выпить.
     - Тише, - сказал Голем. - Я думал, вы уже уехали.  Я  стучал  к  вам.
Куда вы сейчас?
     - К себе в номер. Возьму бутылку и пойду к себе в номер.
     - Здесь нет спиртного, - сказал Голем.
     Виктор молча  показал  пальцем  на  бар,  где  тускло  блестели  ряды
бутылок. Голем оглянулся.
     - Нет, - сказал он. - Увы.
     - Я хочу пить! - повторил Виктор упрямым голосом.
     Но он не ощущал в себе упрямства. Он хорохорился. Мокрецы смотрели на
него. Читающие опустили книги,  окаменевшие  повернули  черепа,  и  только
спавшие продолжали спать. Десятки блестевших глаз  словно  бы  повисших  в
красноватом сумраке, смотрели на него.
     - Не ходите в номер, - сказал Голем. Уходите из гостиницы. К  Лоле...
Или к доктору на виллу... Только чтобы я знал, где вы сейчас находитесь. Я
за вами заеду... Слушайте, Виктор, не ерепеньтесь, делайте, как я  говорю.
Рассказывать сейчас некогда  и  непристойно.  Жалко,  Дианы  нет,  она  бы
подтвердила...
     - А где Диана?
     Голем опять оглянулся и посмотрел на часы.
     - В четыре часа... или в пять... она будет на автостанции у Солнечных
ворот.
     - А где она сейчас?
     - Сейчас она занята.
     - Так, - сказал Виктор и тоже посмотрел на часы. -  В  четыре  или  в
пять у Солнечных ворот. - Ему очень хотелось уйти. Невыносимо было  стоять
вот так, в фокусе внимания этого тихого сборища.
     - Может быть, в шесть, - сказал Голем.
     - У Солнечных ворот... - повторил Виктор. - Это там, где вилла вашего
доктора...
     - Вот-вот, - сказал Голем. - Отправляйтесь на виллу и там ждите.
     - По-моему, вы просто хотите меня выпроводить, - сказал Виктор.
     - Да, - сказал Голем. Он вдруг с интересом уставился Виктору в  лицо.
- Виктуар, неужели вам совсем-совсем не хочется отсюда убраться?
     - Мне хочется спать, - небрежно сказал Виктор. - Я две ночи не  спал.
- Он взял Голема за пуговицу и вывел в  вестибюль.  -  Ладно,  я  уеду,  -
сказал он. - Но что это за паноптикум? У вас здесь съезд?
     - Да, - сказал Голем.
     - Или вы подняли восстание?
     - Да, - сказал Голем.
     - А может быть, война началась?
     - Да, - сказал Голем. - Да, да, да, да. Убирайтесь отсюда.
     - Ладно, - сказал Виктор. Он повернулся, чтобы идти, но  остановился.
- А Диана? - спросил он.
     - Ей ничего не грозит, - сказал Голем. - И мне тоже.  Никому  из  нас
ничего не грозит. Во всяком случае, до шести. Может быть, до семи.
     - Вы мне отвечаете за Диану, - сказал Виктор тихо.
     Голем вынул носовой платок и вытер шею.
     - Я отвечаю за все, - сказал он.
     - Да? Я бы предпочел, чтобы вы отвечали только за Диану.
     - Вы мне  надоели,  -  сказал  Голем.  -  Ох,  как  вы  мне  надоели,
прекрасный утенок. Диана с детьми. Диане абсолютно  ничего  не  грозит.  И
уходите. Мне надо работать.
     Виктор повернулся и пошел к лестнице.  Зурзмансора  за  конторкой  не
было, только тлела лампочка над толстой клеенчатой тетрадью.
     - Банев, - позвал Р. Квадрига из какого-то темного угла. -  Куда  ты?
Пойдем!
     - Не могу же я тащиться под дождем в шлепанцах? -  сердито  отозвался
Виктор, не оборачиваясь. Выперли, думал он. Из гостиницы они нас  выперли.
А может быть, из ратуши они нас тоже выперли. И может быть, из города... А
дальше что?
     У себя в  номере  он  быстро  переоделся  и  натянул  плащ.  Квадрига
неотступно путался под ногами.
     - Так и пойдешь в халате? - спросил Виктор.
     - Он теплый, - сказал Квадрига. - А дома еще есть.
     - Болван, иди оденься.
     - Не пойду, - твердо сказал Квадрига.
     - Пойдем вместе, - предложил Виктор.
     - Нет. И вместе не надо. Да ты не бойся, я так... Я привык...
     Квадрига был как пудель, рвущийся гулять. Он подпрыгнул, заглядывая в
глаза, громко дышал, тянул за одежду,  подбегал  к  двери  и  возвращался.
Убеждать его  было  бесполезно.  Виктор  сунул  ему  свой  старый  плащ  и
задумался. Он вынул из стола документы и деньги, рассовал их по  карманам,
закрыл окно и погасил свет. Затем он отдался на волю Квадриге.
     Доктор гонорис кауза, нагнув голову, стремительно протащил его  через
коридор, по служебной лестнице, мимо темной холодной кухни, выпихнул его в
дверь под проливной дождь в кромешную темноту и выскочил следом.
     - Слава богу, выбрались, - сказал он. - Бежим!
     Но бегать он не умел. Его одолевала одышка, да и темно было так,  что
идти приходилось почти наощупь,  держась  за  стены.  Разве  только  общее
направление можно было угадывать по уличным фонарям, горевшим  вполнакала,
да кое-где сквозь щели в занавесках просачивался красноватый  свет.  Дождь
сыпал  без  передышки,  но  улицы  не  были  совершенно  пустынны;  кто-то
переговаривался вполголоса, мяукал грудной младенец,  пару  раз  проезжали
тяжелые грузовики,  какая  то  телега  прогремела  железными  ободьями  по
асфальту.  "Все  бегут,  -  бормотал  Квадрига.  -  Все  удирают.  Одни мы
тащимся..."  Виктор молчал.  Под ногами хлюпало,  туфли промокли,  по лицу
ползла мутноватая вода.  Квадрига цеплялся как клещ,  все это  было гадко,
бездарно,  и тащиться  предстояло через  весь город, и конца этому не было
видно.  Он  налетел  на  водосточную  трубу,  что-то  хрустнуло,  Квадрига
оторвался и сейчас же плачуще заорал на весь город:  "Банев! Где ты?" Пока
они шарили в мокрой темноте, ища друг друга, над головами хлопнуло окошко,
придушенный голос осведомился: "Ну, что слышно?"  "Темно, так и не так..."
- ответил Виктор. "Точно! - с энтузиазмом подхватил голос. - И воды нет...
Хорошо,  мы корыто  успели набрать."  "А что  будет?"  -  спросил  Виктор,
придерживая Квадригу,  рвущегося вперед.  После некоторого  молчания голос
произнес:   "Эвакуацию  объявят,   не  иначе...   Эх,  жизнь!"   И  окошко
захлопнулось.  Потащились  дальше.  Квадрига,  держась  за Виктора  обеими
руками,  принялся  сбивчиво  рассказывать,  как  он  проснулся  от  ужаса,
спустился вниз и увидел  там этот шабаш...  Налетели впотьмах на грузовик,
ощупью обогнули  его и налетели  на человека  с каким-то грузом.  Квадрига
опять заорал. "В чем дело?" - свирепо спросил Виктор. "Дерется, - обиженно
сообщил Квадрига.  - Прямо по печени.  Ящиком".  На тротуарах  оказывались
наперекосяк поставленные  автомобили, холодильники,  буфеты, целые заросли
растений в горшках,  Квадригу занесло в открытый зеркальный шкаф, потом он
запутался в велосипеде.  Виктор медленно  стервенел.  На каком-то  углу их
остановили, осветив фонариком.  Блеснули мокрые  солдатские каски,  грубый
голос с южным выговором объявил:  "Военный патруль. Предъявите документы."
У Квадриги документов, естественно, не было, и он немедленно стал кричать,
что он  доктор,  что он  лауреат,  что он  лично  знаком...  Грубый  голос
презрительно  сказал:  "Шпаки. Пропустить".  Пересекли  городскую площадь.
Перед полицейским управлением  сгрудились автомобили  с зажженными фарами.
Бессмысленно метались  золоторубашечники,  сверкая  медью  своих  пожарных
шлемов, раздавались зычные неразборчивые команды. Видно  было,  что  центр
паники здесь. Отсветы фар еще некоторое время озаряли дорогу, затем  снова
стало темно.
     Квадрига больше не бормотал, а только пыхтел и постанывал.  Несколько
раз он падал, увлекая за собой Виктора. Они извозились как свиньи.  Виктор
совершенно отупел и больше не ругался, пелена  покорной  апатии  обволокла
мозг, надо было  идти,  отпихивать  невидимых  встречных,  снова  и  снова
поднимать  Квадригу  за  ворот  разбухшего  халата,  нельзя  было   только
останавливаться и  ни  в  коем  случае  нельзя  было  идти  назад.  Что-то
вспомнилось ему, что-то давно бы шее, позорное, горькое, неправдоподобное,
только тогда было зарево и людская каша на улицах, и вдали дома с  окнами,
заклеенные крест-накрест, и в лицо летел пепел, и вонь горелой  бумаги,  а
на крыльцо красивого особняка с огромным национальным флагом вышел высокий
полковник в роскошной лейб-гусарской форме, снял фуражку и застрелился,  а
мы ободранные,  окровавленные,  проданные,  преданные,  тоже  в  гусарской
форме,  но  уже  не  гусары,  а  почти  дезертиры   засвистели,   заржали,
заулюлюкали, и кто-то запустил в труп полковника обломок своей сабли...
     - А ну, стой! - шепотом сказали из темноты и уперлись в грудь  чем-то
знакомым. Виктор машинально поднял руки.
     - Как вы смеете! - взвизгнул Квадрига у него за спиной.
     - А, ну, тихо, - сказал голос.
     - Караул! - заорал Квадрига.
     - Тише, дурак, - сказал ему Виктор. - Сдаюсь, сдаюсь, - сказал  он  в
темноту, откуда упирались в грудь стволом автомата и тяжело дышали.
     - Стрелять буду! - испуганно предупредил голос.
     - Не надо, - сказал Виктор. -  Мы  же  сдаемся.  -  В  горле  у  него
пересохло.
     - А ну, раздевайся! - скомандовал голос.
     - То-есть как?
     - Ботинки снимай, плащ снимай, штаны...
     - Зачем?
     - Быстро, быстро! - прошипел голос.
     Виктор присмотрелся, опустил руки, шагнул в сторону и, ухватившись за
автомат, задрал ствол вверх. Грабитель пискнул, рванулся, но почему-то  не
выстрелил. Оба натужно кряхтели, выворачивая друг у друга оружие.  "Банев!
Где ты?" - в отчаянии вопил  Квадрига.  Наощупь  и  по  запаху  человек  с
автоматом был солдат. Некоторое время он рыпался, но  Виктор  был  гораздо
сильнее.
     - Все, - сказал Виктор сквозь зубы. - Все... Не  дергайся,  а  то  по
морде получишь.
     - А вы пустите! - прошипел солдат, слабо сопротивляясь.
     - Тебе зачем мои штаны? Ты кто такой?
     Солдат только пыхтел. "Виктор! - вопил Квадрига уже где-то вдалеке. -
А-а-а!" Из-за угла вывернула машина, осветила на секунду  фарами  знакомое
веснушчатое лицо, круглые от страха глаза под каской и умчалась.
     - Э, а я ведь тебя знаю, - сказал Виктор. - Ты что же людей  грабишь?
Отдай автомат.
     Солдат, цепляясь каской, покорно вылез из ремня.
     - Так зачем тебе мои штаны? - спросил Виктор. - Дезертируешь?
     Солдат сопел. Симпатичный такой солдатик, веснушчатый.
     - Ну, чего молчишь?
     Солдатик заплакал - тоненько с подвыванием.
     - Все равно мне теп