генератора  и
проглядел, что совершается с тремя друзьями. Конечно,  я  знал,
что  Кондрат нравится Адели, она этого не скрывала. Но ведь и я
ей когда-то нравился. И  Эдуард  ей  нравился.  У  меня  иногда
появлялась мысль, что она выберет Эдуарда. Я говорю <она>, а не
<он>, подразумевая под <он> меня, Эдуарда, Кондрата, ибо все мы
могли  лишь  подчиниться или не подчиниться, решала она одна. И
ни мгновения не сомневалась: кого выберет, тот и будет.
   Было сумрачное осеннее утро, был  тяжкий  день,  шел  монтаж
оборудования, и уже не помню, светило ли в тот день солнце, лил
ли дождь, шастал ли по деревьям сухой ветер. И был вечер, когда
мы  наконец  распрямили  спины  и  подумали об отдыхе. Мы, трое
мужчин, сидели на  диване  у  Кондрата,  а  Адель  раздала  нам
бутерброды   и   бутылочки  с  апельсиновым  соком.  Потом  она
подвинула к дивану стул, села перед нами и сказала:
   -- Ребята, имею сообщение. Мы с Кондратом поженимся.
   Хорошо помню, что сразу обернулся к Кондрату. Он побагровел,
низко опустил голову, дышал прерывисто -- так  волновался.  Она
улыбалась.  У  нее  была  -- да и теперь бывает -- удивительная
улыбка, та самая, какую предки  называли  пленительной.  Эдуард
пробурчал:
   -- Поздравляю обоих!
   Адель  поглядела  на  меня.  Из  миловидной  она вдруг стала
красавицей. От нее трудно было оторвать взгляд.
   -- Почему ты молчишь, Мартын? У тебя есть возражения?
   Я наконец обрел голос:
   -- Какие могут быть возражения? Я рад за тебя и Кондрата.
   Эдуард попробовал благопристойно пошутить:
   -- Очень жаль, конечно, что ты выбрала не меня,  Адочка.  По
против  рожна  не  попрешь.  В  смысле: насильно мил не будешь.
Такова   печальная    истина,    установленная    тысячелетними
изысканиями  человечества.  Мы  с  Мартыном примиряемся с нашей
горькой участью. В  смысле:  счастливы  вашим  счастьем!  Какие
нести подарки на свадьбу?
    -- Только один: хорошее настроение.
    -- Хорошее настроение обеспечим. За вас, молодожены!
   И мы чокнулись бутылочками с апельсиновым соком.
   В  эту  ночь я дежурил. Адель и Кондрат ушли, Эдуард остался
мне помогать. Мы  работали  и  говорили  всю  ночь.  Эдуард  не
скрывал,  что  подавлен.  Он  признался, что влюблен в Адоль со
встречи на лекции Прохазки. Я сказал, что он умело камуфлировал
свое чувство дружескими шуточками. Неужели так  и  не  открылся
ей?
    --  Что было открывать? Тебе и Кондрату, чтоб поняли, нужно
подробно  растолковать,  желательно  с  приложением  формул   и
чертежей.  А она чужие чувства ощущает без слов. Всем существом
резонирует на них.
   -- На твою любовь не прорезонировала, Эдуард.
   -- На твою тоже. И что до тебя -- правильно поступила.
   -- Почему такая дискриминация моих чувств?
   -- Не дискриминация -- понимание. Не сердись, я от души.  Ты
ведь кто? Фанатик науки, вот твоя натура. Куда больший фанатик,
чем  сам  Кондрат.  Адель с тобой не могла быть счастливой, ибо
чувствовала бы  себя  как  бы  при  тебе.  Придаток  к  научным
исследованиям, красочная деталь в семейном пейзаже, который сам
по себе второстепенен... Нет, такая судьба не для нее.
   -- С тобой у нее была бы иная судьба?
   -- Можешь не сомневаться! Видишь ли, Мартын, мы с Адой вовсе
не гении,  хоть  и пыжимся. Новую главу в науке не обозначат ни
ее, ни моим именем. Мы всегда будем при вас -- при  Кондрате  и
при  тебе.  Это  не  значит,  что  я  уже объявляю вас научными
исполинами. Но вы можете, если повезет, вырасти в исполинов, мы
-- нет. Улавливаешь разницу? Вот почему для меня  Адель  совсем
иное, чем для вас.
   -- Короче, ты в нее по-настоящему влюблен!
   --  Настоящее,  не  настоящее!  Какая еще может быть любовь,
кроме настоящей?
   -- Тогда объясни  все-таки,  почему  она  не  отрезонировала
благожелательно  на  твое  чувство, которое сулит ей счастливую
судьбу? Почему вдруг покорилась желанию  Кондрата  взять  ее  в
жены?  Сам же говоришь, что он не будет ей хорошим мужем, и она
не может этого не чувствовать.
   -- Мартын, знаешь главную страсть Адели? Она честолюбива  --
вот доминанта ее характера.
   -- Все мы честолюбивы.
   -- По-иному. Для тебя и Кондрата слава -- признание важности
ваших  работ, признание их научного значения. Вы гордитесь ими,
а не собой. А  для  нее  слава  --  признание  ее  собственного
значения. Результаты, принесшие ей славу, не просто открыты ею,
а  она  сама  раскрыта  в  них,  они лишь ее иновыражение. Тебе
понятен этот философский термин -- <иновыражепие>?
   -- Я плохой философ. С этим ничего не поделаешь. Значит, она
сошлась с Кондратом ради будущей славы? Но слава,  если  будет,
равно  осенит  нас всех. И раз так, то Адели должна быть дороже
близость с тобой, ибо ты сильней любишь ее.
   -- Не всех одинаково осеняет слава. Больше всех ее  достойны
вы  с  Кондратом. Я считаю, что ты крупней, чем Кондрат, но она
уверена в обратном.
   -- И я уверен в обратном. Это не мешает мне спокойно  спать,
когда есть возможность выспаться. Эдуард, а тебе не приходило в
голову,  что  Адель  попросту влюбилась в него? С людьми иногда
это бывает -- влюбляются. Вот и она  влюбилась  в  Кондрата.  С
нами дружит, а его полюбила.
   Эдуард покачал головой.
   --  Если бы так! С ее любовью к другому человеку, особенно к
Кондрату, я бы примирился. Во всех нас угнездилось  уважение  к
любви  без разума и расчета. В старину говорили: <Любовь зла --
полюбишь и козла>. В необоснованности любви угадывали ее  силу,
это  не  могло  не  трогать.  Но  нет  любви!  Аделью командует
честолюбие, а не страсть.
   Мы  помолчали.  Я  проверял   монтажную   схему   ротонового
генератора,  Эдуард отмечал силу импульсов при включении. Потом
он сказал:
   -- Только для тебя, Мартын... Раз уж исповедуюсь...
   -- Валяй! Дальше меня твоя исповедь не уйдет.
   -- Адель, конечно, будет изображать семейное счастье. Видеть
это, боюсь, выше моих сил.
   -- Устроишь сцены ревности? Поссоришься с Кондратом?
   -- Хорошо бы,- сказал он с сожалением.- На кулачках либо  на
шпагах!  В  старину бытовали неплохие способы эффективно решать
личные проблемы. Да не модно ныне! Нет, я выбрал другой путь. И
в буквальном смысле путь -- улечу с Земли!
   -- Ты рехнулся, Эдуард! Уйти перед успехом? Когда каждый так
нужен в общем деле!
   -- До успеха не скоро. И во время монтажа и  пуска  я  менее
всех   нужен.   Мне   отведено   Кондратом  и  тобой  внедрение
результатов, а не эксперименты. Катастрофы не будет, если я  на
год  откомандируюсь  на другую планету. Год -- срок достаточный
для излечения больной души.
   -- Особенно если болезнь не смертельная.
   Он засмеялся.
   -- Друг мой Мартын, ты разишь безошибочно.  Самоубийства  от
любви -- давно пройденный этап человеческой истории.
   -- Куда же ты <откомандировываешься>?
   -- В планетную систему Цереры. В смысле -- на Гарпию.
   Я  уставился  на  него.  Среди  новооткрытых  планет не было
страшнее Гарпии. И грозное ее название отвечало обстановке:  на
ней обитали существа, похожие на мифических гарпий.
   -- Там же война!
   Эдуард пожал плечами.
   -- Ну и что? Если война, повоюю!
   --  Но  там погибают наши астронавты! Такого страшилища, как
Гарпия, надо избегать:
   Он не преминул поострить:
   -- Люди обычно погибают в постелях,  Мартын.  Но  я  еще  не
встречал   человека,  который  на  этом  основании  избегал  бы
постели.
   Мы посмеялись, потом я сказал:
   -- Когда собираешься улететь?
   -- После их свадьбы. Не сразу, чтобы они не  связали  с  ней
мой  отъезд. Буду аргументировать, что временно мое присутствие
не обязательно, поэтому хочу поразмять  мускулы  и  поднакопить
житейского  опыта.  Крепко  надеюсь, что ты меня, во-первых, не
выдашь, а во-вторых, поддержишь просьбу.
   Я пообещал:
   -- Во-первых, не выдам, во-вторых, поддержу.

     11

   Вот так стала разваливаться наша группа.
   Еще месяца два Эдуард исправно трудился  в  лаборатории,  не
говоря  ни  Кондрату,  ни  Адели, что надумал уходить. Только я
угадывал скрытый смысл иных его поступков:  он  слишком  громко
требовал,  чтобы ему выдали конкретное задание, возмущался, что
всех меньше загружен и что это ему не нравится.  Не  знаю,  как
Адель,  а  Кондрат  видел  в  таких  требованиях лишь усердие и
выдумывал Эдуарду работу.
   Как-то  я  показал  Эдуарду   пусковой   график   ротонового
генератора.
   -- Кондрат еще не видел? -- быстро спросил он.
   -- Пока не видел. Улавливаешь ситуацию?
   --  Все  ясно! Пуск через неделю -- тогда у всех загрузка по
горло. Короче: сейчас или никогда!
   -- Сейчас или никогда. Но советовал бы передумать.
   -- Об этом не может быть и речи. Мартын!
   В тот же день Эдуард объявил, что  ему  предложили  рейс  на
Гарпию  сроком  на  год и он согласился. В лаборатории этот год
будет наладочным. В общем,  легко  обойдемся  без  него.  А  на
Гарпии  небольшой  коллектив  наших астронавтов отражает натиск
местных чудовищ.  Люди  требуют  срочной  помощи.  Спасательную
экспедицию  возглавляет  знаменитый  Семен  Мияко,  проделавший
четырнадцать дальних рейсов -- столько  еще  никто  не  налетал
среди звезд.
   Эдуарду   поручено   разобраться   в   обстановке   и   дать
рекомендации по освоению планеты.
   Если  Эдуард  надеялся  обмануть  Кондрата   и   Адель,   то
сомневаюсь,   чтобы   в   отношении   Адели  это  удалось.  Она
побледнела, ее глаза впились в Эдуарда. И сказала она то, что и
я говорил ему:
   -- Эдик, там война!
   -- Типичная картина дикости, Адочка.  И  на  Земле  когда-то
бывали  такие  войны. Битвы двух популяций гарпов со сладостным
поеданием побежденных. Не то гражданская война, не то охота  за
кормом.
   -- Но ведь они едят и людей, Эдик.
   --  А  почему  бы  им и не есть людей? Ты видела изображения
гарпов? Человек даже по внешнему виду  вкусней.  Тем  не  менее
задача  не попасть чудовищам в зубы не относится к безнадежным.
Спустя год я ворочусь живым, здоровым,  лишь  похудею,  но  это
меня скорей обрадует, чем испугает.
   --  Не  шути,  Эдик.  Если астронавты просят срочной помощи,
значит, им грозит реальная перспектива стать пищей для бестий.
   Он понял, что надо отвечать серьезней:
   -- Есть одно затруднение, Адель, и именно поиски  выхода  из
него   и  составят  мою  задачу.  Ты  знаешь,  что  астронавтам
запрещено использовать убийственное оружие? Они являются в иные
миры с миссией мира, так это формулируется. Все древние  пушки,
автоматы, пистолеты, бомбы простые и ядерные, смертоносные лучи
и  газы -- все они объявлены вне закона и строго запрещены. Вот
почему астронавты и просят помощи  --  на  них  лезут  с  жадно
распахнутыми  ртами,  а  они  не  могут  ответить  ни пулей, ни
бомбой. Есть еще вопросы?
   -- Есть,- сказал Кондрат.- Мы еще  не  согласились  на  твой
отъезд.
   -- Думаю, у Мартына возражений не будет. Я не ошибся?
   -- Не будет. Ты не ошибся.
   --  А у меня будут,- сердито сказал Кондрат.- Ты астрофизик,
а  не  астросоциолог.  Почему   же   тебя   приглашают   решать
социологические    проблемы?    Мне    непонятна   цель   твоей
командировки.
   Эдуард знал, что именно такой вопрос и задаст Кондрат.
   -- Я не объяснил вам важного обстоятельства. Дело в том, что
дикие обитатели Гарпии не только лезут на  людей  с  раскрытыми
пастями, но и обстреливают их генерируемыми импульсами.
   -- Дикари овладели такой техникой?
   -- Они не производят генераторов, Кондрат. Они сами являются
генераторами.  Гарпы  --  живые,  разумные  или полуразумные --
орудия. Они убивают своим естеством, а не с помощью механизмов.
Вот так.
   Кондрат был порядком  озадачен.  Я  тоже  впервые  слышал  о
странной природе гарпов.
   --  Вижу,  вы  ошарашены,- спокойно продолжал Эдуард.- Я сам
онемел, когда мне продемонстрировали последние  данные.  О  них
еще не оповещали, изучение не закончено. И заканчивать его буду
я.  Как  видишь,  Кондрат,  тема  для  астрофизика,  а  не  для
астросоциолога. Нужно выяснить, как  работает  боевой  организм
гарпов.  Это  бросит  свет  и  на их внутренние распри, и на их
свирепую  ненависть  к  людям,  и  на  еще  не  известные   нам
возможности  творения  мощных  силовых полей. Понимаешь теперь,
что ни как человек,  ни  как  физик  я  не  мог  отказаться  от
командировки на Гарпию?
   Кондрат посмотрел на меня, я развел руками. Адель молчала.
   Эдуард  улетел на базу звездолетов, разместившихся на Марсе,
уже на другой день.
   Вскоре после его отлета я показал Кондрату  график  пусковых
испытаний  ротонового  генератора.  Что  разразится  скандал, я
догадывался, только не ожидал, что Кондрат так  разъярится.  Он
чуть  не  набросился  на  меня  с кулаками. К счастью, Адели не
было, при ней я не смог бы вытерпеть такую сцену.
   -- Да понимаешь ли сам, что сделал? -- орал Кондрат.
   -- Понимаю.  Составил  пусковой  график  и  прошу  тебя  его
утвердить,   а   потом   понесем   его   нашему   общему  другу
Карлу-Фридриху.
   -- Врагу, а не другу! -- Ирония и в обычные минуты  до  него
доходила  плохо,  а  впадая  в неистовство, он совершенно ее не
ощущал.- Возможно, впрочем, что он твой друг. Ты  это  скрывал,
но сейчас я тебя разоблачил!
   -- Выбирай выражения, Кондрат,- посоветовал я.
   -- Нет, это же черт знает что! -- бушевал он.- Я ведь думал,
что  до  испытаний  месяца  два, ты так ловко уклонялся назвать
точную дату. А дата -- завтра! И мы отпустили Эдика! Да знай я,
как  близки  испытания  машины,  разве  он  выпросил  бы  моего
согласия на отъезд?
   -- Обойдемся. Мы с тобой тоже чего-то стоим.
   --  Я настаиваю на честном ответе! Ты знал, как близок пуск,
и намеренно молчал, чтобы я не задержал  Эдика.  Зачем  ты  это
сделал, можешь сказать?
   --  Могу  Кондрат.  Это  же  так естественно. Чтобы помешать
успеху наших  экспериментов,  навредить  самому  себе.  Другого
объяснения ты, кажется, не примешь.
   Он уже не кричал, а шипел:
   --  Ладно,  издевайся!  Насмешки  твои  -- камуфляж, я давно
заметил.
   -- Выбирай выражения, Кондрат,- кротко повторил я. Мной тоже
овладела ярость.
   -- Мартын, дело не в выражениях! Я понял твою суть!
   -- Что же ты понял, скажи на милость?
   -- Никакой милости! Ты сознательно усложнил нашу  работу.  Я
не  верил Адели, теперь верю. Боишься, что вся слава достанется
мне, и теряешь охоту работать  со  мной.  Успокойся,  все,  что
заслужишь, то и получишь сполна.
   Я вплотную подошел к нему. Он замолчал и отодвинулся.
   --  Дурак  ты, Кондрат! -- сказал я,- И твоя Адель не блещет
проницательностью.  Теперь  я  ухожу  к  себе.  И  пока  ты  не
воротишься  в  сознание,  не  смей  заходить  ко  мне. Слышишь,
Кондрат? Пока не обретешь ясность мысли,  открывать  мою  дверь
запрещаю!

     12

   Ссора  с  Кондратом  потрясла  меня.  Небольшие  стычки  уже
бывали, Кондрат слишком горячо воспринимал всякую неполадку,  а
мы  все  же  строили  еще  невиданную установку, такие дела без
неполадок  не  обходятся.  И  после  одной  рабочей  стычки  мы
договорились:  каждый  ведет  свое  дело особо, лишь информируя
других о результатах. Конечно, выпадали и общие дела,  пусковые
испытания  ротонового генератора как раз относились к таким, но
их было немного. Разделение функций  в  какой-то  момент  стало
необходимо  для  сохранения в лаборатории согласия. Моя совесть
не  испытывала  угрызений.  Я  не  показывал  пусковой   график
генератора, ибо имел право не оглашать незавершенную программу.
Что   мое   умолчание   совпало   с   отъездом   Эдуарда,  было
случайностью, а не сговором: он заторопился, узнав  о  графике,
но сам я не наталкивал его на отъезд.
   Зато  не  случайной была вспышка Кондрата. Раздражение в нем
накоплялось исподволь, он лишь выплеснул его, получив повод.  И
я  сидел  в  своем  кабинете и думал о том, что никогда у нас с
Кондратом  не  было   тесной   дружбы,   а   сейчас   немыслимо
восстановить  и  прежние  прохладные  связи. Он оскорблял меня,
зная, что  оскорбляет.  Остынув,  он  извинится,  но  можно  ли
принять  извинения? Извинения -- слово, оскорбление -- дело. Не
лучше ли уйти из  лаборатории,  пока  взаимное  раздражение  не
превратится в ненависть?
   Дверь отворилась, и вошла Адель.
   --  Не  ждал?  -- спросила она и встала у окна. Сидя, она не
так смотрелась и редко об этом забывала. Демонстрация  красивой
фигуры  являлась  у  нее  одним из аргументов в спорах. Красота
имеет  свои  привилегии,  и  часто  не  меньшие,   чем   логика
рассуждений.
   -- Не ждал. Ты пришла мирить нас?
   -- Для чего же еще?
   -- Для примирения должен прийти сам Кондрат, а не ты.
   --  Он  и придет, когда ты успокоишься. Ты ведь запретил ему
открывать твою дверь. На меня запрещение  не  распространялось.
Вот я и пришла.
   --  Адель,  это чепуха какая-то. Успокоиться нужно ему, а не
мне.
   -- Вам обоим, так точней.
   -- Считай, что я уже успокоился. Что теперь?
   -- Теперь я вызову его, и вы пожмете друг другу руки.
   Она сделала шаг к столу.  Я  остановил  ее.  Она  немедленно
воспользовалась этим.
   -- Вот видишь, ты еще не готов к примирению.
   --  Не  готов,-  с горечью признался я.- Слишком уж тяжко он
обидел  меня.  Собственно,  не  он  один,  ты   тоже.   Кондрат
рассказал, как ты толкуешь наши отношения. Повторить?
   --  Не  надо.  Он  подробно описал вашу стычку. И я пришла к
тебе, чтобы ты судил обо мне не только с его слов.
   -- Ты думаешь, это лучше? Такое чудовищное  обвинение  --  в
зависти и намеренной задержке работы.
   --  Давай расчленим эти два пункта, Мартын. Первое относится
ко мне, другое -- выводы одного Кондрата. Итак,  зависть.  Тебе
не понравилось, что я так сказала?
   -- По-твоему, это может понравиться?
   --  А  тебе  нужно,  чтобы  все только нравилось? Ты слишком
много требуешь от жизни. В ней не все может нас услаждать.
   Я  начал  терять  терпение.  Мне  было  не  до   абстрактных
рассуждений.
   -- Адель, пойми меня...
   --  Я  тебя  понимаю,  Это  ты  не хочешь меня понять! Да, я
говорила о зависти. Но как? Ты  разве  забыл,  что  тон  делает
музыку? Тона Кондрат не передал. Мартын, ты не знаешь Кондрата.
Он  кажется  твердым, решительным, целеустремленным, нетерпимым
до грубости, до неуважения друзей. Какое заблуждение! Он совсем
иной. Он неустойчив, нерешителен,  вечно  в  себе  сомневается,
постоянно  обвиняет  себя  в  ошибках,  в  неумелости. Во время
одного  такого  приступа  подавленности  я  утешала  его.   Ты,
говорила  я  ему, ставишь себя ниже всех, завидуешь, что Мартын
так логичен, так честен,  так  целеустремлен,  что  Эдуард  так
весел  и широк душой, а ведь они ставят тебя гораздо выше себя,
по-хорошему  завидуют  твоему  таланту,  тому,  что  именно  ты
придумал   модель   энергетической   установки,   а   они  лишь
исполнители твоих проектов.  Вот  так  я  говорила  о  зависти.
Мартын,  о хорошей зависти одного таланта к другому, о зависти,
порожденной уважением и высокой оценкой. Разве  это  не  меняет
дела?
   --  Меняет.  Но  только  относительно  тебя.  А  в  сознании
Кондрата твои рискованные утешения так трансформировались...
   -- В ссорах хватаются за оружие, которое сильней  разит.  Ты
должен понимать логику ссоры.
   -- Но мне, несправедливо обиженному, не легче от того, что я
понимаю, почему возникла несправедливость.
   --  Ему  тоже нелегко. Обижать и быть обиженным -- одинаково
скверно  на  душе.  Ты  сейчас  в  этом  убедишься.  Я  вызываю
Кондрата.
   Кондрат вошел смущенный, с растерянной улыбкой. Он готов был
просить   прощения  за  грубость,  нужные  слова  были  заранее
обговорены с Аделью. Я не дал ему ничего  сказать  --  протянул
руку, мы молча стиснули наши ладони. Так было лучше.
   Так  было  лучше,  конечно.  Я  и  сейчас  в этом уверен. Но
молчаливое прощение не высветляет всех  хитросплетений  чувств.
Дружеское  пожатие  рук  -- поступок, а не объяснение. Что-то у
нас с Кондратом надломилось. Он выглядел прежним, но я опасался
новых