ему намерению он относился так, словно оно
уже осуществлено, и требовал такого же отношения от нас.
   -- Адель Януаровна Войцехович,  будущий  астроном,-  сказала
Адель, протягивая руку Кондрату.
   Она,   думаю,  бессознательно  подделалась  под  его  манеру
называть себя. Впоследствии она подделывалась под  его  прихоти
сознательно  и  достигала быстрого успеха -- этого умения у нее
не отнять.
   Полный юноша сказал:
   -- Теперь, когда ты познакомился с соседями, представь им  и
меня.-  И, не дожидаясь, пока медлительный Кондрат отреагирует,
он весело протянул руку Адели: -- Адочка, я  --  Эдик  Ширвинд,
специальности  не  называю:  пока  не  имею,  а в будущем -- не
уверен, какая получится. Естественно, прошу любить и  жаловать.
Согласен  даже на исполнение половины просьбы -- только любить.
Но в этом случае -- крепко!
   Мы смеялись. Так со случайной  встречи  на  лекции  приезжей
знаменитости  началась  наша  дружба.  Возможно, для каждого из
нас, не для одного Кондрата,  было  бы  лучше,  если  бы  этого
знакомства  не  произошло.  Но  что было, то было. Предвидением
грядущего никого из нас природа не одарила.
   Эдик шутил, пока на кафедру не взошел  Прохазка.  В  прошлом
году  он  умер,  и теперь его могут видеть на всех континентах:
портреты его вывешены не только в университетах, но и в школах.
Посмертного признания он удостоился. Но тогда  мы  увидели  его
впервые   --  зрелище  из  впечатляющих.  Невысокий,  но  такой
широкоплечий, что выглядел почти квадратным, огромная голова, а
на голове чудовищная копна серых  от  густой  седины  волос,  и
каждая   волосинка,  как  наэлектризованная,  отталкивается  от
соседней и торчит самостоятельно, щеки впалые,  как  у  смертно
голодающего, нос вряд ли поменьше, чем у нашего Огюста Ларра, а
в довершение пейзажа -- именно этим словом сформулировал Эдуард
впечатление от облика Прохазки -- голосок, очень сильный, очень
резкий  и такой высокий, что, казалось, не проникал в наши уши,
а пронзал их. Первые же  слова  профессора  вызвали  физическую
дрожь -- так непривычен был этот острый звук.
   Я  говорил,  что  каждому  свойствен  свой  цвет.  Профессор
Прохазка был синим. Я видел ясно, что у него красноватые, как у
индейца, щеки, это было далеко от синевы, но излучал он в синих
тонах, он был всем в себе -- словами, мыслями, темпераментом --
убивающе синим. Эдуард потом  уверял,  что  в  помещениях,  где
долго  обретается  Прохазка,  чахнут  мухи  и гибнут комары. Он
шутил, но в каждой шутке гранула правды.
   Своеобразная  известность  Прохазки  заставляла  ожидать   с
первых  же  слов  каких-то необычных утверждений. Но он начал с
понятий, известных и школьнику. Он  поведал  аудитории,  что  в
двадцатом  веке  ученые заинтересовались происхождением Большой
Вселенной.  И  в  том  же   двадцатом   веке   "согласились   о
нижеследующем"  (и  в  этом  выражении  прозвучала свойственная
Прохазке  издевка)  :  существовал-де  некогда   нерасчлененный
сгусток  материи,  а вокруг безграничное пустое пространство. И
вот  неизвестно   по   какой   причине   первоначальный   комок
сверхплотной материи взорвался, и все его куски стали с бешеной
скоростью  разлетаться  в  безграничном  пространстве.  И  часы
истории Вселенной пошли. В первые мгновения  взрыва  почти  вся
взорвавшаяся  материя  превратилась  в  фотоны, то есть в свет.
Таким образом, в начале Вселенной был свет -- в  резком  голосе
Прохазки     снова    прозвучала    ирония.    Фотоны    быстро
трансформировались  в  стандартные  ныне   протоны,   нейтроны,
электроны,  позитроны,  нейтрино  и  прочие  частицы, а частицы
стеснились в звезды и скопления звезд --  галактики.  Галактики
продолжали   разлетаться   от  места  взрыва,  и  которая  была
побойчей, убегала подальше, а медлительные  отставали.  Явление
это   назвали  "расширением  Вселенной  в  результате  Большого
Взрыва". Сосчитали даже скорость бегства галактик от места, где
Первичный Взрыв наддал им пинка в беспредельное пространство. И
обнаружили, что в дальнем далеке бесконечной Вселенной звездные
беглецы так быстро мчатся, что уже подошли к скорости света  --
тремстам  тысячам километров в секунду: воистину бег без памяти
к границе физического бытия! А дальше, видимо, провал в  бездну
несуществования.  Вот такой рисовалась в двадцатом веке Большая
Вселенная:  первоначальный  взрыв  и  бешеное  разбегание  всей
материи,  а  на  бегу -- формирование нынешних звезд, галактик,
скоплений галактик.
   --  Пока  довольно  тривиальная  картина   Вселенной,шепотом
прокомментировал Эдуард начало лекции.- В общем, будь профессор
студентом  в  нашем  университете,  ему поставили бы тройку. Со
строгим указанием на нестрогость формулировок.
   Прохазка, закончив почти веселое изложение  разработанных  в
двадцатом  веке  космологических гипотез, перешел к их критике.
Много слабых мест было у те теорий, по на них долго не обращали
внимания, увлеченные красивой картиной  Вселенского  Взрыва.  И
главная  слабость  -- загадка пространства. Ну, хорошо, имелась
первичная глыба нерасчлененной материи, и та глыба,  содержащая
в   себе  все  вещество  мира,  неведомо  почему  взорвалась  и
разлетелась в пространстве. А само пространство уже  было?  Или
тоже  возникло  в  момент  взрыва?  О  физическом времени уже в
двадцатом веке согласились, что до взрыва его не было,  мировые
часы  стали  отсчитывать  секунды, минуты, годы, миллионолетия,
лишь когда нынешняя Вселенная начала  существовать.  А  загадку
пространства  игнорировали.  Забыли,  что  еще  великий  Ньютон
называл пространство "чувствилищем бога", указывая тем самым на
особое   его   значение   во   Вселенной.    Наличие    пустого
беспредельного  пространства было величайшей тайной мироздания,
и сколь долго этого не понимали?
   Я пока излагаю то, что вам и без  меня  хорошо  известно,  с
аффектацией  возвестил  Прохазка. А теперь обязан высказать мои
собственные недоумения. Почему, я спрашиваю,  никто  не  увидел
того,   что   прямо-таки   бросалось  в  глаза?  Вещество  таит
пространство в себе, пространство же никакая не  геометрическая
пустота, а нечто вещественное -- вот такого понимания требовала
логика,   но   простого   этого   понимания  не  усвоили  самые
здравомыслящие головы. В головах зияла  все  та  же  абсолютная
пустота  --  я  говорю  о  восприятии пространства, а не о всем
прочем содержимом голов. И в этой беспредельной пустоте  бешено
разлетались  атомы,  кванты, звезды, галактики... И ничто им не
мешает мчаться к  бездне,  физическому  пределу  скорости.  Ибо
"убег"   совершается   в   невещественной  пустоте,  а  пустота
сопротивления не оказывает.
   -- Кажется, начинает стучать кулаком по столу,удовлетворенно
прошептал Эдуард. Столь развившаяся потом в  Эдуарде  любовь  к
научным скандалам в зародышевой форме была уже и тогда.
   Прохазка  перешел к сути своей теории. Уверен, что именно на
той   университетской   лекции,   на   которой   мы   вчетвером
присутствовали,   он  впервые  высказал  ее  в  полноте.  И  он
торжественно  объявил,   что   первоначальный   Большой   Взрыв
полностью  принимает,  одновременно  отказываясь, как и все его
предшественники,  от  объяснения,  почему  материя  взорвалась.
Взорвалась -- и все, душа из нее вон! Зато категорично отрицает
тот  характер  Большого Взрыва, какой ему доныне приписывается.
Взорвалась   не   материя,   взорвалось,   верней,    вырвалось
пространство.    Первоначальное   безмерно   плотное   вещество
существовало не только вне времени, но и вне пространства.  Все
мгновенно   народилось   в   тот  удивительный  момент:  время,
движение, объемы, расстояние, массы, плотности,  силовые  поля,
заряды  -- в общем, все то, что мы сегодня называем физическими
характеристиками объектов Вселенной. -- Лихо, даже очень  лихо!
--  пробормотал  Эдуард.  Никто  из  нас не отозвался. Гипотеза
Прохазки  была  слишком   серьезна,   чтобы   сопровождать   ее
ироническими репликами.
   Итак,  взрыв произошел оттого, что народилось пространство и
разметало первоначальную массу,  продолжал  Прохазка.  Вещество
исторгалось,  парило,  дымило пространством -- и разлеталось, и
раздрабливалось  в  новосотворенных  просторах.   Не   вещество
мчалось  в пустом беспредельном пространстве, а оно, только что
нарожденное пространство, разбрасывало  вещество,  расширялось,
стремилось  к  беспредельности. И в те первоначальные мгновения
скорость новообразования  пространства  была  столь  исполински
велика,  что  постороннему  взгляду,  если  бы  он существовал,
показалось бы, что частицы вещества разлетаются одна от  другой
с  быстротой  света.  А  значит, сами частицы могли быть только
фотонами,  ибо  один  свет  обладает  максимальной   скоростью.
Вселенная    в   момент   своего   создания   была   неистовым,
всепоглотительным светом, как справедливо считали космологи уже
в двадцатом  веке,  неправильно,  впрочеем,  интерпретируя  это
явление
   По   мере   выброса   непрерывно  исторгаемого  из  вещества
пространства  скорость  его  расширения  падала,  и  это   было
равнозначно тому, что падает скорость частиц,- они превращались
из  фотонов  в  электроны  и  протоны,  нейтроны  и нейтрино. И
появилась новая сила -- мировое тяготение. Оно тоже родилось  в
момент  Большого Взрыва. Пространство, разбегаясь, разбрасывало
частицы вещества,  тяготение  стягивало  их  в  кучи.  И  когда
распирание   пространства   потеряло  первоначальную  неистовую
быстроту, тяготение приступило к  своей  организующей  роли  --
стало  сгущать  безмерные  массы  частиц в туманности, звезды и
галактики. Так возникла современная Вселенная.
   Пространство продолжает  исторгаться  из  вещества,  говорил
Прохазка.  И это означает, что Вселенная расширяется -- в целом
и в каждой точке, где имеется вещество. А нам воображается, что
все объекты Вселенной отдаляются от нас  благодаря  собственной
скорости  разбега.  Между  космическими  объектами  взаимные их
отдаления увеличиваются, но собственного бега нет, и звезды,  и
галактики  отбрасывают  одну  от  другой исторгаемое ими самими
новое пространство. Еще в двадцатом веке заметили  удивительный
факт:  чем  дальше от нас звезды, тем они быстрей отдаляются. И
никто  не  обратил  внимания  на   несуразность:   почему   так
неодинаковы скорости убегания разных звезд, ведь первоначальный
Взрыв должен был наддать частицам одинаковое ускорение? Но если
принять  мою  теорию,  то  парадоксы исчезают. Раз пространство
одинаково везде новообразуется, то чем дальше  объект  от  нас,
тем  больше  между  нами  создается  нового пространства, а это
равнозначно тому, что  у  дальних  объектов  скорости  удаления
закономерно больше, чем у объектов близких.
   И   последнее,   говорил  Прохазка.  Взрывное  самоистечение
пространства давно  себя  исчерпало.  И  видимо,  интенсивность
образования пространства продолжает падать, вещество все меньше
и  меньше  исторгает  его из себя. Это означает, что расширение
Вселенной замедляется.  В  какое-то  время  вещество  полностью
растратит внутренние пространственные ресурсы. И тогда начнется
обратный  процесс  --  схлопывание  Вселенной.  Тяготение будет
сжимать  разрозненные  массы,  пока  не  сольет  все   вещество
Вселенной в прежний сверхплотный комок. Вселенная возвратится к
исходному пункту, где уже не будет ни пространства, ни времени,
ни тяготения, ни выраженного в материальных частицах вещества.
   --  А потом новый Большой Взрыв создаст новую Вселенную,- не
удержался от комментария Эдуард.
   На этом Прохазка закончил. Правда, он еще демонстрировал  на
экране    математические   уравнения   --   они,   естественно,
свидетельствовали  об  абсолютной  правоте  его  идей,-   потом
отвечал на вопросы и высмеивал оппонентов, такие тоже нашлись,-
обычный ритуал его публичных выступлений.
   Профессор  принял букет ярких роз от покоренных слушателей и
церемонно раскланялся.
   Мы вчетвером вышли из зала.

     3

   Эдуард предложил погулять по университетскому парку  --  для
остужения  пылающих  мозгов.  Он говорил это всем, но глядел на
одну Адель, и она за всех ответила согласием.
   Не могу  сказать,  чтобы  мне  хотелось  гулять  в  компании
малознакомых  людей,  тем более что Эдуард слишком уж вызывающе
кинулся в ухаживание за Аделью, не поинтересовавшись,  нравится
ли это мне. Он не сомневался, что ей-то понравятся комплименты,
которыми  он  намеревался  ее одарять,- и не ошибся. Я заметил,
что и Кондрат не выразил прогулочного энтузиазма, он,  кажется,
даже  хотел  отказаться,  чтобы  в  одиночестве  поразмыслить о
теориях Прохазки. Но я не мог оставить Адель наедине с Эдуардом
и дружески взял Кондрата под руку. Кондрат  посмотрел  на  меня
удивленно.   Он   трудно  сходился  с  людьми,  и  приятельские
отношения у него надо было заслужить, а не  запросто  получить.
Все же он молчаливо побрел с нами.
   В  парке  творился  отличный  весенний вечер. Теплый ветерок
шелестел листвой, перекликались птицы.  Мы  знали,  разумеется,
что  вечер  сработан  по  графику  --  Управление  Земной Оси в
последние годы трудилось без накладок. Но разве не  все  равно,
сама  ли  природа приносит нам радостные дары, или ее вежливо и
непреклонно принуждают быть доброй и щедрой?
   -- Профессор малость заврался,- сказал Эдуард.Малость  --  в
смысле  очень  сильно.  Собираюсь  доказать  это.  Где  мы  это
сделаем?
   -- На первой свободной скамейке,- сказал я.
   В парке не  одни  мы  "остужали  пылающие  мозги".  По  всем
дорожкам  ходили  пары,  кучки  и  одиночки. Не найдя свободной
скамейки, мы  уселись  на  откосе  берега.  Внизу  посверкивало
мелкими  волнами  парковое  озерцо,  на  другом берегу, уже вне
университетской территории, сиял широкими  окнами  Объединенный
институт N 18. Адель подбодрила Эдуарда, ей показалось, что его
вдруг одолела робость:
   -- Итак, Эдик, доказывайте, что профессор заблуждается.
   Робость  относилась  к  разряду свойств, абсолютно нсведомых
Эдуарду Ширвинду. Он просто удобней усаживался на землю.
   -- Одну минуточку, Адочка.  Какой-то  сучок  попал  под  это
самое...  Прохазка  не  заблуждается,  а завирается. А это вещи
разные.
   -- Мне не показалось, что он очень путал,- заметил я.
   -- Он  увлек  вас  широтой  концепции.  Заворожил,  покорил,
очаровал,  восхитил.  Он  пользуется  на трибуне недозволенными
средствами художественного воздействия.  Заметьте,  ему  одному
подносят  цветы  на  лекциях, такие подношения, словно он певец
или музыкант, случались не только сегодня.
   В отличие от Кондрата, да, пожалуй, и от меня,  Эдуард  был,
конечно,  умелый оратор. Я говорю "умелый", а не "прирожденный"
или  "блестящий"  --  так  точней.  Словесными   красотами   он
пренебрегал,  разнообразием  интонаций  не  брал,  хотя отлично
знал, что они воздействуют не  только  на  женщин.  Он  покорял
логикой,  в  этом  было  его  ораторское умение. В тот весенний
вечер  особенного  ораторского  искусства  и  не   требовалось,
проблема  была  из простейших -- для несложного вычисления, что
тут же и доказала Адель. А  говорил  он  о  том,  что  нынешняя
материя  выделяет из себя нового пространства еще больше, чем в
первоначальные  минуты  взрыва.  Ибо  что  было  тогда?   Комок
разлетающегося  вещества!  А  что  сейчас?  Огромный  космос! И
границы его отстоят от нас на миллиарды  светолет.  Сколько  же
надо  и  сегодня  превращать  материального  вещества  в пустое
пространство, чтобы стал возможен такой разлет?
   Меня Эдуард убедил, хоть я старался  подобрать  контрдоводы.
Как  и  многие  люди -- особенно если оппонент неприятен,- я не
так даже стремился  вдумываться  в  его  аргументацию,  сколько
подыскивал   возражения.   В   тот  вечер  Эдуард  меня  весьма
раздражал, но убедительного опровержения я не придумал.
   А Кондрат взорвался. Он  так  закричал  на  Эдуарда,  что  я
удивился.  Грубость не вязалась с обсуждением научной проблемы.
Прошел не один год, пока я  стал  если  и  не  оправдывать,  то
понимать   Кондрата.   Мы   трое   еще  обсуждали  прослушанную
интересную лекцию, а он уже шел гораздо дальше. Кондрат защищал
не Прохазку, а новые свои идеи, они были бы  неверны,  если  бы
был прав Эдуард.
   --  Вздор!  --  раздраженно крикнул Кондрат.- Чушь и чепуха!
Скорость создания пространства не может расти! Прав Прохазка, а
не ты.
   -- Возможно, прав Прохазка, а по  я,-  сказал  Эдуард.-  Но,
друг мой Кондратий, зачем орать об этом на весь парк? По-моему,
надо проделать небольшое вычисление, и станет ясно, чепуха ли и
вздор...
   -- Я уже сделала вычисление,- прервала его Адель.
   Еще  когда  Эдуард  доказывал,  что  Прохазка  ошибся, Адель
достала из сумочки карманный калькулятор. Если и  был  в  нашем
кругу   человек,  свято  выполнявший  завет  древнего  философа
Лейбница, изобретателя дифференциального исчисления: "Не  будем
спорить,  будем  вычислять!",  то  им была именно она, пока еще
простушка, пока  только  миловидная,  а  не  красавица,  только
будущий  астроном,  а  не  светило космологии, наша зеленоокая,
салатноволосая Адель  Войцехович.  Слова  она  приберегала  для
выражения  чувств и живописания жизненных целей. Для научных же
проблем ей служили формулы  и  цифры.  А  сияние  далеких  окон
Объединенного  института N 18 давало вдосталь света для игры на
клавишах карманного калькулятора.
   Адель объявила:
   -- Исхожу из того, что  высвобождение  пространства  зависит
только  от  массы  вещества  и совершается всюду одинаково. Так
вот, объем в один кубический сантиметр  расширяется  в  год  на
один  сантиметр,  помноженный  на пять в минус десятой степени.
Иначе говоря, удвоение объема космоса при современной  скорости
его  расширения  потребует  что-то  около пятидесяти миллиардов
лет.
   -- Между тем возраст Вселенной определяется  нынче  всего  в
двадцать  миллиардов  лет,-  сказал  я,  чтобы показать, что не
безучастен к спору.
   Кондрат с прежним раздражением сказал Эдуарду:
   -- Теперь ты понимаешь,  что  нынешняя  скорость  расширения
космоса   не   годится   для   Большого  Взрыва?  Тогда  выброс
пространства разбрасывал материю со световой скоростью,  отчего
она и превращалась в фотоны. Категорически настаиваю на этом!
   Эдуард снисходительно улыбался.
   --  Если категорически настаиваешь... Не ожидал, что это для
тебя так важно, Кондрат.
   -- Важно! -- отрезал Кондрат.
   Не один день прошел, пока мы поняли, как воистину важно было
Кондрату в этом споре оказаться правым.
   Бурная вспышка Кондрата оборвала обсуждение лекции Нрохазки.
Да и поздно уже было. Кондрат пожал мне и Адели руку и позвал с
собой Эдуарда. Эдуард пообещал догнать  его,  небрежно  тряхнул
мою руку, долго не выпускал руки Адели и сказал, что поражен ее
пониманием  трудных вопросов космологии и быстротой вычислений.
Потом он побежал догонять Кондрата  --  побежал,  а  не  просто
поспешил за ним.
   -- Замечательные люди! -- горячо сказала Адель.
   -- Что ты заметила в них замечательного?
   Она не уловила моей иронии.
   -- Все, Мартын! Умные, остроумные. И такие друзья!
   --  Особенно  чувствовалась  дружба,  когда  Кондрат орал на
Эдуарда.
   Ирония наконец дошла до нее, а ума ей было не занимать.
   -- Скажи, а ты мог бы так закричать на чужого человека,  как
Кондрат на Эдуарда?
   -- Только если бы он смертельно оскорбил меня.
   --  И  ты,  думаю,  не  потерпел  бы,  если  бы  на тебя так
закричали?
   -- Нет, конечно.
   -- Вот видишь. А Эдуард стерпел. И то, что Кондрат в научном
споре  кричит  на  Эдуарда,  а  тот  не   обижается,   и   есть
доказательство дружбы, для которой подобные вспышки -- мелочь.
   Я промолчал. Она добавила
   --  Но  главное не их дружба. Мало ли кто с кем дружит! Мы с
тобой тоже друзья. Они живут  наукой!  Наука  у  них  --  самое
важное  в  жизни.  Я  бы хотела укрепить наше знакомство. Ты не
возражаешь?
   --