оторым  не  вещественные  объекты  разбегаются  в
неподвижном  беспредельном  пространстве,  а  само динамическое
пространство, непрерывно нарождаясь, еще более разбрасывает эти
самые объекты, но  из  уравнений  Прохазки  не  сумели  вывести
своих.  Ибо он описывал уже существующий пейзаж Вселенной, а мы
хотели менять его. Принципиально разные подходы.  Один  древний
мыслитель  великолепно  выразился:  "Философы до сих пор только
объясняли мир, а задача заключается в том, чтобы мир изменить".
Прохазка тоже лишь объяснял реальный мир,  а  мы  пожелали  его
переконструировать. И не хватило пороха.
   Собирались  мы  всегда  у Адели. Кондрат жаловался, что в ее
комнатушке нельзя ходить, а без непрерывного хождения у него  и
мысли  плохо  двигаются, лучше бы трудиться в пустом лекционном
зале или -- при хорошей погоде -- в парке. Мы не поддавались на
упрашивания. Адель любила работать  за  столом,  пухлый  Эдуард
чувствовал  себя  уютно на диванчике, а для меня комнатка Адели
была родным местом -- столько в ней выпало отрадных минут!
   Я закрываю глаза и снова вижу ту узкую комнату: две  боковые
стены  в  сиреневых  --  в  полутон  --  обоях,  входная дверь,
задернутая портьерой, и окно шире двери. А в окне, в  оранжевой
брусчатке,   как  в  броне,  главная  университетская  площадь,
отделяющая общежитие от учебных корпусов. И в комнатке четверо:
Адель за столом, Эдуард на диване, я на стуле  возле  стола,  а
Кондрат  на  любом  свободном  месте  и всегда стоит -- это, он
объяснял, дает некоторое впечатление ходьбы. Он  хмуро  молчит,
выслушивает  нас  и  сердится,  если  что  не  так. Больше всех
достается мне, он почему-то  придает  особое  значение  каждому
моему  слову.  А  я  слушаю вполуха и украдкой любуюсь профилем
Адели. Я уже  упоминал,  что  она  тогда  была  далеко  не  той
красавицей, какой ныне стала. "Миловидная, и только",- говорили
о  ней  не одни девушки, но и парни. Хотя профиль у нее и тогда
был прекрасен -- ровная линия высокого лба, с легкой  горбинкой
нос,  губы,  похожие  на  красный цветок, и точно соразмеренный
подбородок.  В  общем,   древние   скульпторы   такие   профили
вытесывали  у  своих  богинь, говорю о хороших богинях, бывали,
кажется, и скверные, для тех Адель моделью бы не послужила.
   Хорошо помню, как мы вдруг поняли, что ничего не  выйдет  из
нашей  попытки  совершить  научную революцию. Я сказал "вдруг",
потому что ни разу до того мы не задумывались,  сколь  безмерно
малы  наши  средства  по  сравнению  с  целью.  Было чудовищное
несоответствие между теорией происхождения Вселенной и попыткой
применить эту  теорию  для  конструирования  нового  генератора
энергии.  Мы  так  были увлечены своими мечтами -- самый точный
термин,- что это несоответствие и отдаленно до нас не доходило.
А в тот день дошло.
   Адель бросила вычислять и с досадой объявила:
   -- Ничего не получится, пока мы не раскроем главную загадку:
почему вообще возникло пространство? И как можно влиять на  его
образование? У Прохазки об этом ни слова, и у нас не больше.
   Кондрат  тоже  понял, что от космологических теорий непросто
перейти к технологическим делам, но не мог  отречься  от  своей
идеи.
   --  Кое-какие  результаты  все же получены. Мы теперь знаем,
какую  энергию  можно  получить  от  того,   что   пространство
новообразуется.  И  не  в  масштабах  Вселенной,  а  в  ядерных
превращениях внутри лабораторного механизма.
   Эдуард -- он был далеко не такой вычислитель, как  Адель,  и
ему всех раньше надоели бесперспективные расчеты -- безжалостно
опроверг Кондрата:
   --  Помнишь  пословицу: "Ежели бы да кабы да во рту бы росли
бобы, то был бы  не  рот,  а  огород"?  Точная  формула  нашего
исследования.    Кабы    скорость    образования   пространства
увеличилась вдвое, то прирост энергии был бы такой-то, а  ежели
втрое,  то  другой.  Если  это  называется  результатом, то что
называть переливанием из пустого в порожнее?  Дорогой  Кондрат,
предлагаю  прервать  нашу  работу.  Лето слишком хорошее время,
чтобы так бездарно его терять. Завтра отправляюсь  в  горы.  На
семитысячники  я  поднимался,  а  восьмитысячники  не  покорял.
Считаю это серьезным просчетом.
   Мы отложили работу до  осени.  Адель  улетела  в  Ольштын  к
родным,  Эдуард  двинулся  в  Гималаи, я провел отпуск на Тихом
океане. В то  лето  мне  представлялось,  что  наши  совместные
изыскания   постигла  окончательная  неудача.  Я  встретился  с
Кондратом, и он  подтвердил,  что  потерял  надежду  на  успех.
Встреча  произошла  в  Туруханске,  многомиллионном  городе  на
Енисее. Нашу ракету, летевшую  с  тропических  островов  Тихого
океана,  задержали  в Туруханске по навигационным причинам, и я
воспользовался этим, чтобы познакомиться с городом.  Уже  давно
не  строят  таких  исполинов, как Туруханск, он да новый Бийск,
оба  возведенные  в  XXI  веке,-  последние   гиганты   Сибири.
Разрастанию  заштатного  городка Туруханска способствовало, что
он стал административным центром Великой  Северной  магистрали,
связавшей  север  Норвегии с Камчаткой, а когда железные дороги
потеряли свое прежнее значение, еще  больший  импульс  развитию
города  дало  открытие  в приенисейских краях уникальных рудных
богатств.
   Туруханск меня не восхитил. Город как город  --  небоскребы,
широкие  проспекты,  экзотические  парки,  вечерние  гулянья на
Енисее...  Только  золотые  лиственницы,  впадавшие  в  осеннюю
дрему,  да  показанное  ночью  местным  Управлением  Земной Оси
красочное полярное сияние впечатляли: ни такого густого  золота
деревьев,  ни  такой  неистовой  светопляски  в  небе  в других
городах не встретишь.
   В ресторане я увидел Кондрата. Собственно, не я  его,  а  он
меня.  Я сидел за столом, он подошел, сел, кивнул, ткнул вилкой
в закуску, прожевал и хмуро выговорил:
   -- Здравствуй, Мартын. Ты что здесь делаешь?
   -- То же, что и ты -- ужинаю,- ответил я.
   -- Ты же на Тихом океане.
   -- Был.
   -- Сейчас в Туруханске?
   -- Сейчас в Туруханске. Тебе не откажешь в наблюдательности.
   -- Перестань ьрничать! Что за привычка надо всем издеваться?
   -- Иронизировать, а не издеваться,-  поправил  я.И  не  надо
всем. Ты преувеличиваешь.
   -- Я здесь живу,- сообщил он.
   -- В Туруханске? Влечет к большим городам? Не ожидал.
   --  Не  влечет,  нет.  Я  здесь  учился.  А родной дом -- на
Курейке.  Слыхал,  наверно?  Речка  небольшая,   около   тысячи
километров,  но красота! Мартын, поедем со мной! Еще две недели
до  учения.  Метеорологи  обещают  у  нас  небывалую  осень  --
теплынь,  тишина.  Будем грибы собирать, удить рыбу. Ты знаешь,
какая рыба? Нельма, муксун,  хариус,  попадается  и  осетр.  От
одних названий во рту слюна! Не пожалеешь!
   Я  еще  не слышал от Кондрата столь зажигательной речи. Даже
когда он излагал свои  космогонические  идеи,  у  него  так  не
светились глаза.
   --  Мы  ведь хотели собраться пораньше, чтобы поработать еще
над идеей,- напомнил я.
   Он вмиг потускнел. У него  была  своеобразная  внешность  --
черные лохмы прикрывали две трети могучего лба, скуластые щеки,
выдвинутые   вперед  двумя  подушками,  почти  поглощали  собой
незначительный нос, широкий рот окаймляли слишком тонкие  губы,
а  подбородок  вообще  не годился для такого массивного лица --
слишком маленький, к тому же  и  округлый.  Тонкие  чувства  --
нежность,  ласку,  тихое  удовольствие, вежливое неодобрение --
таким невыразительным лицом не изобразить. Да он и не  старался
их  изображать, они были ему не по душе. Уже при первой встрече
с Кондратом меня поразили его глаза.  Они  легко  вспыхивали  и
погасали,  то  расширялись  так,  что становились огромными, то
суживались до щелок. Ярко-голубые на темнокожем лице от предков
эвенков  --  и  таких  прародителей  Кондрат  отыскал  в  своей
родословной,-  в  минуты  крайних чувств его глаза вдруг меняли
свой цвет. Это звучит фантастично, но в воспоминании я вижу  со
всем   ощущением   реальности   несхоже   разных  Кондратов  --
безмятежно голубоглазого и почти черноглазого. И  все  это  его
родные краски, не моя придумка.
   В  туруханском  ресторане  он  поглядел на меня потемневшими
глазами и буркнул:
   -- Ну и езжай, коли не  терпится.  Собирайтесь  втроем,  без
меня. Без меня вам будет интересней.
   -- Почему такая опала на нас?
   -- Не опала, а трезвая оценка ситуации.
   -- Но потерял ли ты веры в свою идею?
   --  Не я, а вы. Не было у вас настоящей веры, не появилось и
старания. Ты больше заглядывался  на  Адель,  чем  размышлял  о
проблеме.  Эдуард про себя прикидывал, как бы отбить ее у тебя.
А она только бездумно вычисляла и была довольна, что два  таких
парня  не  отрывают от нее глаз. Не хотел говорить, но раз уж к
слову... Никогда не прощу тебе!
   -- Чего именно? Того, что заглядывался на Адель?
   -- И этого. Напрасно ухмыляешься! Адель все  равно  тебе  не
достанется, ты не про нее. И она не годится для тебя.
   Я  чувствовал,  что  разговор  должен  кончиться  ссорой.  В
отличие от Кондрата, я еще пытался сдерживаться.
   -- Разреши, мой милый, мне самому определять, кто и что  мне
годится. В твоих советах я не нуждаюсь.
   Он   распоясался.   Впервые  я  видел  его  таким  сердитым.
Впоследствии выпадали сцены и поскандальней.
   -- Ты слепец! -- воскликнул  он.-  Как  можно  так  себя  не
понимать?  Ты же талант, ты способен на такое!.. Ни от Эдуарда,
ни от твоей смазливой Адели настоящей помощи не ждал и не  жду.
Выполнять  указания, приобщаться к идее -- это они да! Но ты?..
Сколько великих умов погубил шаблон создавать семью! На  глазах
тривиально гибнешь! Как это терпеть, я спрашиваю?
   --  И не терпи,- холодно посоветовал я.- Выходи из себя, рви
волосы, проклинай человеческую природу,  осуждай  тривиальность
любви  мужчины и женщины. Но делай это про себя. Я не из тех, к
кому безопасно лезть в душу грязными  сапогами!  Тебе  понятно,
дорогой Кондрат?
   --  Грязные  сапоги!  Вот  как ты это понимаешь? Ладно, твое
дело. Но когда-нибудь сам об этом заговоришь со мной...
   -- Не в Курейке ли, куда приглашаешь меня погостить? Слишком
короткий срок, чтобы отделаться от шаблона заводить семью.
   -- Отменяю приглашение! -- Он встал.- Нечего тебе делать  на
такой реке, как Курейка!
   Я не пытался его задержать.
   В  Столице я пошел к Адели, которая вернулась из Ольштына за
день до меня. Она очень смеялась, когда  я  рассказал,  как  мы
хорошо поговорили с Кондратом в Туруханске.
   -- Все-таки замечательный он человек! И во многом прав.
   --  Какую  же  правоту  ты  заметила  в  этом  замечательном
человеке?
   Она мотнула головой. Ей очень  шло,  когда  тяжелые,  густые
волосы   закрывали   на   секунду   лицо  и  потом  снова,  как
приглаженные, ложились на плечи.
   -- Нет, ты подумай. Мартын!  Влюбляться,  рожать,  забыть  о
себе  ради  детей...  Неужели человек появляется на свет только
ради того, чтобы продолжить цепь кровных родственников? Кондрат
отрицает общечеловеческий шаблон ради чего-то высшего  в  себе.
Это не может не покорять!
   --  Еще никому из великих людей обзаведение семьей не мешало
достичь величия,- неосторожно возразил я.
   Она лучше меня изучила биографии великих людей науки.
   -- Ты уверен в этом? А почему оставались холостыми  Архимед,
Платон,   Ньютон,   Декарт,   Спиноза,  Кант,  Лейбниц,  Руссо,
Гоголь... Нужны еще имена?
   Я попытался внести в разговор веселую нотку.
   -- Мало ли что  было  в  древности!  Тогда  заботы  о  семье
ложились  на  плечи беднякам таким непосильным грузом, что было
не до  науки.  Но  ты  меня  пугаешь,  Адель.  Неужели  и  тебя
прельщает  отказ  от  человеческого  шаблона  --  любить,  быть
любимой, иметь детей?..
   Она смеялась.
   -- Я не великий человек, как он и ты сам,  если  верить  его
мнению  о  тебе.  И  трудно уклониться от шаблона влюбленности,
когда двое так заглядываются на тебя,цитирую Кондрата  в  твоем
изложении.   Кстати,  разве  Эдуард  мной  увлечен?  Он  больше
подшучивает надо мной,  чем  сыплет  комплиментами.  На  шаблон
ухаживания не похоже.
   --  Между  прочим,  Адель,  хоть  Кондрат  и провидит во мне
что-то великое, ни от одного из хороших  человеческих  шаблонов
не откажусь. И меня устраивает, что и ты от них не отрекаешься.
Ты понимаешь меня?
   Она стала серьезной.
   --  Не  надо,  Мартын. Раньше закончим университет. Наберись
терпения.
   -- Терпение -- продукт скоропортящийся,- грустно пошутил я.
   Таким был наш разговор после каникул. Я набрался терпения  и
ждал.  Впрочем,  и  мне вскоре стало не до любви. Предпоследний
курс  университета  всегда  самый  трудный,  а  этот  для  меня
оказался  трудным  особенно.  В  тот  год открыли ротоны, и мне
предложили специализироваться в экспериментальной  ротонологии.
Дело было из тех, что захватывает и душу, и время.
   У  Адели  и  Эдуарда  тоже  хватало  своих забот. Кондрат не
показывался на люди. За всю ту зиму мы ни разу не встречались.

     7

   Открытие ротонов сыграло решающую  роль  в  реализации  идеи
Кондрата. И первый это понял я.
   О ротонах сейчас много говорят: впечатление, будто о них все
знают.   Но   количество  слов,  посвященных  ротонам,  обратно
пропорционально пониманию их природы. Ротоны -- одна из великих
загадок физики. Ныне  меня  называют  ведущим  специалистом  по
ротонам, хотя я никого не веду за собой и вся моя специализация
исчерпывается  признанием,  что  я  мало  чего  понимаю  в этих
удивительных частицах. Конечно, я знаю, что ротоны -- связующее
звено между вакуумом и веществом, что они возникают из  вакуума
и  исчезают  в нем и что никакие превращения вещества в энергию
без  их  посредства  не  происходят.  Я  могу  любые   явления,
связанные  с  ротонами, описать безукоризненными уравнениями, а
разработанные -- не только мною, но  главным  образом  мною  --
ротоновые  генераторы  убедительно доказывают, что нам доступны
практические действия с ними. Но все же -- что такое ротоны? На
этот такой простой вопрос я  не  могу  найти  ни  простого,  ни
сложного ответа.
   И  я  иногда  вспоминаю  одного  остроумного  физика  первой
половины двадцатого века. В те годы открыли волновое уравнение,
описывающее взаимодействие  микрочастиц.  В  уравнение  входила
загадочная  функция "пси". И вот этот физик, Яков Френкель, так
звали его, шутил: "Мы  все  умеем  делать  с  функцией  пси  --
логарифмировать  и  интегрировать  ее, вводить и выводить ее из
уравнений,  установили  ее   точное   соотношение   с   другими
функциями.  Мы  только  одного  нс  знаем  о  ней  --  что она,
собственно,  такое?"  Потом  узнали,  и  природа  функции   пси
оказалась  удивительной: не частица, не действие, а вероятность
того, что с частицей совершится какое-то действие. Возможно,  и
мы  когда-нибудь  узнаем,  что  такое  ротоны, но пока известно
лишь, что  они  существуют  и  что  с  ними  можно  производить
кое-какие практические операции.
   Вскоре после того как я углубился в эксперименты с ротонами,
мне  стало  ясно:  они  вполне  годятся для Кондрата. И тогда я
пошел его искать.
   Кондрат готовился к экзаменам, а  это  означало,  что  ни  в
аудитории,  ни  в  лаборатории, ни в библиотеке, ни тем более в
общежитии  его  не   найти.   Я   обнаружил   его   на   берегу
университетского   пруда,  он  валялся  на  траве  и,  как  мне
показалось, задумчиво поплевывал в небо.
   -- Здравствуй! -- сказал я.
   -- Постараюсь,- скучно отозвался он. Это тоже  относилось  к
свойствам  его  характера  --  в  тривиальных  выражениях вдруг
отыскивать  их  первозданный   смысл.-   Но   трудно,   Мартын.
Математика душит.
   -- А на что вычислительные машины? -- Я уселся рядом с ним.-
С компьютерами   даже   малыши   интегрируют   дифференциальные
уравнения. Почему бы тебе не воспользоваться  передовым  опытом
детских садов?
   --  Я  не  Адель,  которая  без карманного компьютера боится
отвечать  на  вопросы:  "Вы  голодны?",  "Не   пойти   ли   нам
прогуляться?".  Впрочем,  что ожидать от астронома? Максимум их
интеллектуальных возможностей -- в перерыве между  вычислениями
фотографировать  небо,  не  замечая,  что  оно сегодня затянуто
тучами.
   Кондрат сказал это так,  словно  и  впрямь  верил,  что  все
мыслительные   способности   Адели   сосредоточены  в  пальцах,
играющих  на  клавиатуре  компьютера.   Когда   им   овладевало
раздражение  --  особенно беспричинное, оно всегда бывало самым
сильным,- он терял объективную оценку вещей и людей. Я  однажды
видел,  как  он  в приступе подобного раздражения с такой силой
врезал ногой по стулу, что стул взвился птицей и еще в  воздухе
распался  на  части.  И  Кондрат  мигом  успокоился,  как будто
единственным, что его выводило из себя, был  этот  стул,  мирно
покоившийся на четырех непрочных ножках.
   Я весело сказал:
   --  Между прочим, Адель мыслит не хуже нас с тобой. И еще не
раз  нам  прибегать  к  ее  великолепному  дару   любую   мысль
превращать в таблицу знаков и чисел.
   Он пробурчал:
   -- Ладно, пусть мыслит, если умеет. Меня это не касается.
   -- Очень касается, Кондрат. Нехорошо недооценивать друзей.
   --  Слушай,  к чему эта скучная дидактика? И зачем ты вообще
явился ко мне? Я тебя не звал.
   -- Ошибка на ошибке. Не просто звал, а призывал. Требовал  и
умолял,  чтобы  я  появился. В душе, конечно, а но па словах. И
вот  я  уступил  твоему  внутреннему  отчаянному  зову.  Теперь
радуйся.
   --  Иди  к  черту! -- Он уже догадался, что произошло что-то
чрезвычайное.
   --  Не  пойду,  Кондрат.  Черти  упразднены.  Теперь  слушай
внимательно. Вскрикивать от восхищения разрешаю!
   --  Опять ьрничаешь! -- Кондрат приподнялся. Слушать лежа он
органически не умел.
   Вскрикивать от восхищения он не стал,  но  на  одобрительные
реплики   не  поскупился.  Я  описывал,  какие  эксперименты  с
ротонами поставлены в нашей университетской  лаборатории.  Одно
уже  очевидно: что бы собой реально ни представляли ротоны, они
--  тот  единственный   ключик,   который   способен   раскрыть
сокровищницу  вакуума.  Вакуум  --  великое хранилище вещества,
энергии, самого пространства, самого времени,  но  вход  в  это
хранилище  был  наглухо  закрыт. А теперь появилась возможность
распахнуть таинственные подвалы.  Не  воспользоваться  этим  --
научный грех.
   Кондрат  вскочил  на  ноги,  и  так  стремительно,  что  мне
показалось, будто он хочет куда-то бежать.
   -- Куда торопишься? -- спросил я и тоже поднялся.
   --  Отыщем  Эдуарда  и  Адель!  И   немедленно   разработаем
инженерную модель.
   Он  уже  настолько  уверовал  в  эффективность  ротонов, что
мысленно видел тот механизм, формулы для которого еще  не  было
изобретено. Я сказал посмеиваясь:
   --  А  зачем  нам  Адель?  Мыслить  не умеет. Астроном, а не
инженер. Не послать ли ее к черту, как недавно посылал меня?
   -- Ты же сам сказал, что черти упразднены. Посылать некуда.-
И добавил с волнением: -- Я всегда  верил  в  тебя.  Мартын.  Я
знал,  что  ты  предназначен  для  чего-то  более высокого, чем
зубоскалить и нудно влюбляться в хорошеньких студенток. И когда
наша установка заработает, я  торжественно  всем  объявлю,  что
главный ее творец -- ты!
   Когда  наша  установка  заработала,  он  и  не подумал особо
выделить мою роль в ее  конструировании.  Он  и  свою  воистину
главную роль не выпячивал, это была наша общая работа -- что же
говорить обо мне!
   Но все же мне было приятно, что он так сказал.

     8

   Путь  от расчета к инженерной модели оказался много сложней,
чем представлялось даже мне, а  меня  Адель  и  Кондрат  быстро
отнесли  к  тому  разряду  людей,  которых  именуют бесплодными
скептиками. Кондрат негодовал: я, нашедший единственный путь  к
успеху,  меньше  их  всех  верил в успех и своим неверием гасил
общее воодушевление. Систематическое сомнение  способно  родить
одни   провалы,   разве  не  так?  Адель  вторила:  плодотворн