ивающие поблескивающую
сеть угрожающего вида. Вспышки молний высветили в небе  Тройку  Летописцев
на гравитационной платформе, записывающих происходящее. Мне  показалось  -
но я не был уверен - что в вышине промчался аппарат Принца Роума, спасаясь
от преследователя.
     - Эвлюэлла, - прошептал я, когда  две  светящиеся  точки  исчезли  из
виду.
     Произвели ли звездолеты высадку войск? Достигли  ли  потоки  энергии,
изрыгаемые этим нависшим в высоте сиянием, поверхности Земли? Зачем  Принц
схватил Эвлюэллу? Где Гормон? Что делают наши  Защитники?  Почему  корабли
врага не падают?
     Всю  эту  долгую  ночь  я  смотрел  на  битву,  приросший  к  древним
булыжникам дворика, и не понимал ничего.
     Наступил восход.  Бледные  лучи  отразились  от  зданий.  Я  коснулся
пальцами глаз: до меня вдруг дошло, что я мог уснуть стоя. Может мне стоит
попросить членства в союзе Сомнамбул? Я положил руки  на  шаль  Летописца,
наброшенную на плечи. Удивляюсь, как я мог завладеть ею.
     Я взглянул на небо. Вражеские корабли пропали. Я  видел  обыкновенное
утреннее небо, серое, с проблесками розового. Я  почувствовал  понуждающий
толчок, оглянулся в поисках тележки, но тут же  вспомнил,  что  больше  не
должен Наблюдать и ощутил опустошенность, большую, чем чувствовал обычно в
этот час.
     Кончилась ли битва? Побеждены ли враги? Может,  корабли  завоевателей
уже сбиты, и их обломки беспорядочно лежат вокруг? Все кругом  молчало.  Я
больше не слышал небесного  оркестра.  А  потом  из  этой  мрачной  тишины
донесся звук, грохочущий шум, словно по улицам  города  катились  какие-то
повозки. И невидимые  Музыканты  тянули  одну  и  ту  же  ноту,  глубокую,
резонирующую и вдруг резко оборвавшуюся.
     Из громкоговорителей всеобщего оповещения донесся тихий голос:
     - Роум пал, Роум пал.



                                    11

     Королевский приют  был  открыт.  Ньютеры  и  прочая  прислуга  -  все
сбежали. Защитники, Мастера и Правители  должно  быть,  с  честью  пали  в
битве. Летописца  Бэзила  нигде  не  было  видно.  Не  было  видно  и  его
собратьев. Я зашел в свою комнату, вымытую и освеженную, поел, собрал свои
пожитки и отвесил прощальный поклон всей этой роскоши, с которой так и  не
успел толком познакомиться. Я жалел, что так мало пробыл в  Роуме,  но,  в
конце концов, Гормон был самым  великолепным  гидом,  да  и  повидать  мне
удалось немало.
     Теперь пора уходить. Оставаться в завоеванном городе не имело смысла.
Шлем мыслепередачи в комнате не реагировал на мои вопросы,  и  я  не  знал
размеров разрушений ни здесь, ни в других областях, но было очевидно,  что
Роум вышел из-под контроля человека, и надо поторапливаться. Я подумал  не
пойти ли в Ерслем, как посоветовал мне  перед  входом  в  Роум  долговязый
Пилигрим, но потом отбросил эту мысль и решил избрать направление на Запад
к Перришу, который был не только ближе, но в  котором  еще  и  размещалась
штаб-квартира Летописцев.
     Мое занятие теперь было не нужно. В это первое утро завоеванной Земли
я почувствовал  неожиданный  мощный  и  странный  призыв  предложить  себя
Летописцам и добывать вместе с ними знания  о  более  блистательных  годах
нашей планеты.
     Я покинул приют в полдень. Сперва пошел ко дворцу, все еще открытому.
Вокруг вразвалку лежали нищие:  одни  в  наркотическом  опьянении,  другие
спали, большинство были мертвы. Мертвые лежали так,  что  было  ясно:  они
перебили  друг  друга,  охваченные  паникой  и  яростью.  У  трех  черепов
информационного  устройства  с  потерянным  лицом   сидел   на   корточках
Указатель. Я вошел, и он сказал:
     - Не работает. Мозг не отвечает.
     - Что с Принцем Роума?
     - Мертв. Его сбили.
     - С ним была юная Летательница. Что вы знаете о ней?
     - Ничего. Мертва, я думаю.
     - А город?
     - Пал. Завоеватели везде.
     - Убивают?
     - Никого пальцем не трогают, - сказал Указатель. - В  высшей  степени
вежливы. Они собирают нас.
     - Только в Роуме или  везде?  Он  пожал  плечами.  И  начал  ритмично
раскачиваться. Я оставил его в покое и пошел дальше  во  дворец.  К  моему
удивлению, комнаты Принца  были  не  заблокированы.  Я  вошел,  пораженный
немыслимой роскошью ковров, занавесей, светильников,  каминов.  Я  шел  из
комнаты в комнату, дойдя до королевской постели, чьим  балдахином  служила
плоть колоссального моллюска с планеты другой звезды, и, глядя на  зияющую
раковину, я дотронулся до немыслимо мягкой ткани, которой укрывался  Принц
Роума, и вспомнил, что Эвлюэлла тоже лежала здесь, и, будь помоложе, я  бы
расплакался.
     Я покинул дворец и медленно пересек площадь, начиная свой долгий путь
в Перриш.
     И  тут  я  впервые  увидел  наших  завоевателей.  Машина   незнакомой
конструкции выкатилась на край площади, и из нее появилась примерно дюжина
фигур.
     Они были  почти  человеческими.  Они  были  высокими  и  крупными,  с
широкой, как у Гормона, грудной клеткой, и  только  непомерная  длина  рук
указывала на то, что это чужаки. Их кожа была на вид какой-то странной, и,
будь я поближе, мне удалось бы получше разглядеть их глаза, губы,  ноздри,
отличающиеся от человеческих. Не обращая никакого внимания  на  меня,  они
пересекли площадь, идя валкой, развинченной походкой, что  живо  напомнило
мне гормонову манеру ходить,  и  вошли  во  дворец.  Они  не  казались  ни
спесивыми, ни воинственными.
     Зеваки.   Величественный   Роум    снова    продемонстрировал    свое
магнетическое воздействие.
     Оставив новых хозяев с их любопытством, я зашагал к  окраине  города.
Зимний холод проник в мою душу. Я размышлял: была ли это грусть по павшему
Роуму? Или я скорбел о пропавшей Эвлюэлле. Или причиной  было  всего  лишь
то, что я пропустил  уже  три  наблюдения  и,  подобно  любому  наркоману,
испытывал от этого муки лишения?
     Я понял, что ранило меня все вместе, но больше всего - последнее.
     Никто не встречался на улицах, пока я  шел  к  воротам.  Страх  перед
новыми хозяевами заставлял жителей Роума прятаться. Время от времени  мимо
с жужжанием проезжали машины пришельцев, но я даже не поворачивал  головы.
Я подошел к западным воротам города, когда солнце уже  почти  скрылось  за
горизонтом. Они были распахнуты, открывая мне вид на прекрасный  холм,  на
чьей груди росли деревья с темно-зелеными кронами. Я прошел  под  аркой  и
увидел невдалеке фигуру Пилигрима, медленно бредущего по дороге из города.
     Было странно видеть его спотыкающуюся неуверенную походку,  ибо  даже
плотные коричневые одежды не могли скрыть его молодость и  силу.  Он  шел,
выпрямившись, развернув плечи, и все же его походка  была  запинающейся  и
шаркающей походкой старика. Когда я догнал его и заглянул под  капюшон,  я
все понял: к его бронзовой маске, которую носили Пилигримы,  был  приделан
ревербератор, используемый слепыми, чтобы вовремя узнавать о встречающихся
на пути препятствиях. Он ощутил мое присутствие и сказал:
     - Я слепой Пилигрим. Прошу не причинять мне вреда. - Это не был голос
Пилигрима. Это был сильный, резкий, повелительный голос. Я  ответил:  -  Я
никому не собираюсь причинять вреда. Я Наблюдатель, который прошлой  ночью
потерял свое занятие.
     - Многие прошлой ночью лишились своих занятий, Наблюдатель.
     - Только не Пилигримы.
     - Нет, - сказал он. - Пилигримы - нет.
     - Куда ты идешь?
     - Из Роума.
     - И никуда конкретно?
     - Никуда, - сказал Пилигрим. - Совсем никуда. Я буду  просто  бродить
по свету.
     - Тогда мы могли бы идти вместе, - сказал я, ибо идти с Пилигримом  -
это небывалая удача, а я, потеряв Гормона и Эвлюэллу, был вынужден идти  в
одиночку. - Я иду в Перриш. Идем?
     - Туда - с особым удовольствием, - ответил он горько. - Да. Я  иду  с
тобой в Перриш. Но что за дела могут быть там у Наблюдателя?
     - У Наблюдателя теперь нигде не может быть дел. Я иду в Перриш, чтобы
предложить свои услуги Летописцам.
     - А...
     - Теперь, когда Земля пала, я хочу побольше узнать о годах ее славы.
     - Разве пала вся Земля, не только Роум?
     - Я думаю, да, - ответил я.
     - А, - сказал Пилигрим, - а... Он погрузился в молчание, и  мы  пошли
по дороге. Я дал ему руку, и он больше не спотыкался, а зашагал  уверенной
молодой поступью. Время от времени  он  что-то  бормотал,  а,  может,  это
прорывались рыдания. Когда я расспрашивал его о жизни Пилигрима,  он  либо
отвечал уклончиво, либо отмалчивался. Мы шли уже час. Начинались  леса.  И
вдруг он сказал:
     - У меня болит лицо. Помоги мне получше приспособить эту маску.
     К моему удивлению он начал снимать ее. У  меня  перехватило  дыхание,
ибо Пилигримам запрещено показывать свое лицо. Может, он забыл, что  я  не
слепой.
     Он начал стаскивать маску, проговорив:
     - Вряд ли тебе понравится это зрелище.  Гнутая  бронза  соскочила  со
лба, и прежде всего я увидел глаза, которые перестали видеть  свет  совсем
недавно. Зияющие дыры, в которых побывал не скальпель хирурга, а,  скорее,
расставленные пальцы, а потом показался острый породистый нос, и  наконец,
тонкие сжатые губы Принца Роума.
     - Ваше Величество! - невольно вырвалось у меня. Потоки засохшей крови
на щеках. Вокруг глазниц какая-то мазь.  Он  вряд  ли  чувствовал  сильную
боль, ибо убил  ее  этой  мазью,  но  боль,  которая  обожгла  меня,  была
настоящей.
     - Больше  не  величество,  -  сказал  он.  -  Помоги  мне.  Его  руки
задрожали, когда он протянул мне маску. - Эти  края  надо  расширить.  Они
давят на щеки. Здесь... и здесь... Я побыстрее сделал все, что нужно,  ибо
не мог долго видеть его лицо. Он надел маску. Мы молча пошли дальше. Я  не
имел  понятия,  как  можно  разговаривать  с  таким  человеком.  Это  было
невеселое  путешествие  для  нас  обоих;  но  теперь  я  решил  быть   его
провожатым. Я думал о Гормоне и о том, что он сдержал  свое  слово.  И  об
Эвлюэлле я думал тоже, и много раз у меня на языке  вертелся  вопрос,  что
стало с любовницей Принца в ту ночь, но не смел вымолвить и слова.
     Наступили   сумерки,   но   солнце   все   еще   сияло   перед   нами
золотисто-красным светом. И вдруг я остановился, и у меня вырвался хриплый
звук, ибо мимо промелькнула тень.
     Высоко в небе парила Эвлюэлла.  Ее  кожу  пятнали  краски  заката,  а
крылья, раскинутые во всю ширь, переливались  всеми  цветами  радуги.  Она
была на высоте сотни человеческих ростов от земли и поднималась все  выше,
и для нее я был всего лишь точкой среди деревьев.
     - Что там? - спросил Принц Роума. - Что ты увидел?
     - Ничего.
     - Отвечай, что ты увидел. Я  не  мог  противиться  ему.  -  Я  увидел
Летательницу, Ваше Величество. Тоненькую девушку в вышине.
     - Значит, наступила ночь.
     - Нет, - сказал я. - Солнце еще не зашло.
     - Такого не бывает! У нее могут быть  только  ночные  крылья!  Солнце
отбросило бы ее на землю!
     Я заколебался. Я не мог заставить себя объяснить  ему,  как  Эвлюэлла
могла летать днем, ведь у нее были только ночные крылья. Я не мог  сказать
Принцу Роума, что рядом с ней  летел  Гормон,  летел  без  крыльев,  легко
скользя в воздухе, держа  в  руках  ее  узкие  плечи,  помогая  преодолеть
давление солнечных лучей.
     - Ну? - спросил он требовательно. - Почему же она летит днем?
     - Я не знаю, - сказал я. - Для меня это  загадка.  Сейчас  происходит
много вещей, которые я не понимаю.
     Принц, казалось, удовлетворился этим ответом.
     - Да, Наблюдатель. Многие вещи теперь никто из нас не может понять.
     И он снова замолчал. Мне хотелось позвать Эвлюэллу, но  я  знал,  что
она не может и не хочет сейчас слышать ничьих голосов, и поэтому  я  пошел
навстречу заходящему солнцу к Перришу, ведя слепого Принца.  А  над  нами,
высоко в небесах, летели Эвлюэлла и Гормон,  летели  навстречу  последнему
сиянию  дня,  пока,  наконец,  не  поднялись  так  высоко,  что  сделались
невидимыми для моих глаз.




                              ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     Путешествовать со свергнутым Принцем было нелегко. Его лишили зрения,
но гордыня осталась, и слепота не приучила его к  смирению.  На  нем  были
одежда и маска Пилигрима, но не  доставало  мягкости  и  благочестия.  Под
своей маской он все еще оставался Принцем Роума.
     Когда ранней весною мы брели по дороге к Перришу, его свита  состояла
из меня одного. Я вел  его  по  хорошим  дорогам,  по  первому  требованию
развлекал рассказами о своей бродячей жизни,  успокаивал,  когда  на  него
находила черная хандра. Взамен я получал очень мало, разве что уверенность
в том, что всегда буду сыт. Все дают пищу Пилигриму. В каждой  деревне  на
нашем пути мы останавливались в гостиницах, где его кормили,  и  мне,  его
спутнику, тоже  давали  пищу.  Однажды  в  начале  нашего  путешествия  он
допустил оплошность, сказав хозяину гостиницы: "Не забудь покормить  моего
слугу". Слепой Принц не мог видеть того изумления,  которое  появилось  на
лице хозяина. После я объяснил ему ошибку, и в дальнейшем он называл  меня
спутником. Однако я-то знал, что оставался для него лишь слугой.
     Погода была прекрасной. В Эйропе  становилось  теплее.  Вдоль  дороги
стройные ивы и тополя покрывались листвой. Кроме, них, по  всему  пути  из
Роума тянулись пышные звездные деревья,  привезенные  во  времена  Второго
Цикла. Эти деревья с листьями, похожими на голубые лезвия, выдержали  нашу
эйропскую зиму. Птицы возвращались с зимовок в Эфрике.  Они  носились  над
головой, щебетали, словно обсуждали между собой смену властителей в мире.
     - Они смеются надо мной, - сказал Принц однажды на заре. -  Они  поют
для меня, а я не могу увидеть их красоту.
     О, он еще больше ожесточился, что вполне естественно. У него, который
имел так много и  потерял  все,  были  основания  раздражаться.  Для  меня
поражение Земли означало только конец обычаям, а  в  остальном  ничего  не
изменилось. Мне уже не нужно было стоять на своей вахте, но  бродил  я  по
миру, как и прежде, на этот раз со спутником.
     Мне было любопытно узнать, понимал ли  Принц,  почему  его  ослепили.
Объяснил ли Гормон в момент своего триумфа, что  тот  лишился  своих  глаз
из-за обыкновенной ревности?
     Гормон мог бы сказать что-то вроде:  "Ты  забрал  Эвлюэллу.  Ты  взял
малышку Летательницу, чтобы позабавиться. И приказал ей:  иди-ка,  девочка
ко мне в постель. Ты не считал ее человеком ты и  не  думал  о  том,  что,
может быть, ей нравится кто-то другой. Ты рассуждал, как рассуждает  Принц
Роума, - высокомерно.  Получай,  Принц."  -  И  дальше  следовало  быстрое
движение длинными пальцами.
     Но я не осмеливался спрашивать об этом. Во мне жил  еще  страх  перед
свергнутым монархом. Вмешаться в его личную жизнь, завести разговор о  его
бедах так, будто он был мне ровней... Нет, я был не  в  силах.  Я  начинал
разговор только тогда, когда ко мне  обращались.  Я  завязывал  беседу  по
приказу. В противном случае хранил молчание,  как  обычный  простолюдин  в
присутствии королевской особы.
     Но все вокруг напоминало, что Принц  Роума  не  был  уже  королевской
особой.
     Над головой  летали  захватчики,  иногда  на  летательных  аппаратах,
иногда без них. Они обследовали свой новый мир. Тенями скользили над нами,
я поднимал глаза, глядел на наших новых  хозяев  и,  как  ни  странно,  не
испытывал злости, а лишь облегчение от того, что закончилось долгое бдение
Земли. Для Принца все было по-другому. Казалось, он каждый раз чувствовал,
когда над нами кто-то пролетал. Он сжимал кулаки, рычал и шептал  страшные
проклятия. Неужели его оптические  нервы  чувствовали  движения  теней?  А
может, его остальные органы чувств так обострились  из-за  потери  зрения,
что он различал едва слышное жужжание аппарата  или  ощущал  специфические
запахи? Я не задавал вопросов.
     Иногда по ночам, когда он считал, что я сплю, его сотрясали  рыдания.
В такие моменты я жалел  его.  Ведь  он  был  так  молод,  а  потерял  уже
абсолютно все. Я понял также, что даже рыдания Принца не похожи на рыдания
простых людей. Он  рыдал  вызывающе,  воинственно,  сердито.  Но  все-таки
рыдал.
     Днем он резво шагал со мной, и каждый шаг  отдалял  его  от  великого
города Роума и приближал к Перришу. Временами  мне  казалось,  что  сквозь
бронзовую маску  я  вижу  его  сжавшуюся  душу.  Его  накопившаяся  ярость
изливалась по пустякам. Он высмеивал мой возраст, чин, бесцельную простоту
моей жизни после захвата Земли.
     - Как тебя зовут, Наблюдатель?
     - Это запрещено говорить, Ваше Высочество.
     - Старые законы не действуют. Давай, говори...  нам  ведь  еще  долго
вместе путешествовать. Что мне все время звать тебя Наблюдателем?
     - Таков обычай моей гильдии.
     - А мой обычай, -  сказал  он,  -  отдавать  приказы,  которым  нужно
подчиняться. Твое имя!
     - Даже гильдия Властителей не должна знать имена Наблюдателей. Только
в особом случае и с письменного разрешения мастера нашей гильдии.
     - Ну и шакал, - сплюнул он, - ты смеешь  возражать  мне,  когда  я  в
таком положении. Посмел бы ты это сделать в моем дворце!
     - В вашем дворце, Ваше Высочество, вы бы не  задали  такой  вопрос  в
присутствии придворных. У Властителей тоже есть свои обязанности.  И  одна
из них - уважать обычаи более низких гильдий.
     - Он мне еще проповедь читает, - разозлился Принц.
     В раздражении он упал на дорогу, вытянулся, коснулся звездного дерева
и сорвал несколько листьев-лезвий, сжав их в руке. Наверное, они  поранили
ладонь. Я стоял возле него. Мимо нас проехал  тяжелый  наземный  экипаж  -
первый на дороге за все утро. В нем сидели захватчики. После долгой  паузы
Принц каким-то легкомысленным тоном друг заявил:
     - Меня зовут Энрик. А теперь скажи свое имя.
     - Я умоляю вас, пусть останется все как прежде, Ваше Высочество.
     - Но ты же узнал мое имя! Мне ведь тоже запрещено его называть!
     - Я не спрашивал вашего имени, - твердо отрезал я.
     В конце концов я так и не назвал своего имени. Это была маленькая, но
все-таки победа - отказать Принцу, хоть и лишенному власти. Но за  это  он
мелочно  мстил  мне.  Придирался,  дразнил,   насмехался,   проклинал,   с
презрением отзывался о  моей  гильдии.  Он  требовал,  чтобы  я  постоянно
прислуживал ему - я смазывал его металлическую маску, закапывал  лекарства
в глазницы, делал некоторые вещи, о которых стыдно вспоминать. Вот так  мы
и брели по магистрали, ведущей к Перришу,  -  отживший  старый  человек  и
опустошенный молодой, ненавидя друг друга, но  привязанные  друг  к  другу
нуждой и обязанностями бродяг.
     Это было трудное время. Я терпел его переменчивое  настроение,  когда
он то приходил  в  экстаз  от  своих  планов  по  отвоевыванию  Земли,  то
погружался в бездну отчаяния от осознания своего бессилия.  Я  должен  был
защищать его от последствий грубости в деревнях, где он  иногда  вел  себя
так, как будто все еще оставался Принцем Роума. Он отдавал людям  приказы,
даже бил по лицу - что совершенно не свойственно святому человеку. А  хуже
всего было то, что он заставлял меня покупать ему  женщин,  приходивших  в
темноте удовлетворять его похоть, не ведая, что они имеют дело с тем,  кто
называл себя Пилигримом.
     Он был просто обманщиком, не имея права называться Пилигримом, ибо  у
него даже не было звездного камня, с помощью которого Пилигримы общаются с
Волей. Я ухитрялся вытягивать его из всех передряг даже тогда, когда мы на
дороге встретили  настоящего  Пилигрима.  Это  был  неприятный  брюзгливый
старик, напичканный теологическими софизмами.
     - Ну, давай побеседуем об имманентности Воли, - предложил он  Принцу,
который в тот день был не в духе и ответил ему какой-то похабщиной.
     Я пнул Принца ногой, а шокированному Пилигриму объяснил:
     - Наш друг сегодня  нездоров.  Прошлой  ночью  он  общался  с  Волей,
получил откровение, и у него