Роберт СИЛВЕРБЕРГ

                              НОЧНЫЕ КРЫЛЬЯ




                              ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                    1

     Роум - город на семи холмах. Говорят, что в одном из ранних циклов он
был столицей. Я не знаю, ибо мое ремесло - наблюдать, а не запоминать,  но
когда я впервые бросил взгляд на Роум, подходя к нему в сумерках с юга, то
понял, что в былые времена он действительно мог иметь громадное  значение.
Даже теперь это огромный город с многотысячным населением.
     Его прекрасные  башни  резко  выделялись  на  фоне  сумерек.  Подобно
маленьким  вспышкам  мигали  огоньки.  Небо  слева   полыхало   немыслимым
великолепием:  солнце  покидало  свои  владения.  Развевающиеся  лазурные,
фиолетовые и малиновые полотнища сталкивались и смешивались друг с  другом
в ночном танце, который предвещал темноту. Справа от меня ночь уже пришла.
Я попытался отыскать семь холмов и сбился, но все же знал, что это великий
Роум, к которому  ведут  все  дороги,  и  я  почувствовал  благоговение  и
глубокое уважение к творению наших ушедших отцов.
     Мы остановились возле длинной прямой дороги, глядя на Роум. Я сказал:
     - Это хороший город. Мы найдем там работу.
     Рядом вздрогнули ажурные крылья Эвлюэллы.
     - И пищу? - спросила она высоким, похожим на звук флейты, голосом.  -
И кров? И вино?
     - И пищу, и кров, и вино, - сказал я. - Все, что пожелаем.
     - Сколько нам еще идти, Наблюдатель? - поинтересовалась она.
     - Два дня. Три ночи.
     - Если бы я полетела, это было бы намного быстрей.
     - Для тебя, - сказал я. - Ты бы оставила нас далеко позади и  никогда
больше не увидела. Ты хочешь этого?
     Она подошла ко мне и погладила грубую ткань  моего  рукава,  а  потом
прижалась ко мне, как  ласковый  котенок.  Крылья  ее  развернулись  двумя
большими газовыми полотнищами, сквозь которые был виден закат  и  вечерние
огни: размытые, дрожащие, зовущие. Я  почувствовал  полуночный  аромат  ее
волос. Я обнял и прижал к себе тонкое мальчишеское тело.
     Она произнесла:
     - Ты знаешь мое желание -  следовать  за  тобой  всюду,  Наблюдатель.
Всюду!
     - Я знаю, Эвлюэлла. Мы все-таки будем счастливыми, - сказал я  и  еще
крепче обнял ее.
     - Мы пойдем в Роум прямо сейчас?
     - Я думаю, надо подождать Гормона, - ответил я, покачав головой. - Он
скоро кончит свои изыскания. - Я не хотел говорить ей  о  своих  тревогах.
Она еще ребенок. Ей всего лишь семнадцать весен. Что знала она о  тревогах
и годах? А я стар. Не так, конечно, как Роум, но все же достаточно стар.
     - Пока мы ждем, - сказала она, - можно мне полетать?
     - Ну конечно.


     Я присел возле тележки и погрел руки у пульсирующего генератора, пока
Эвлюэлла готовилась летать. Прежде всего она скинула одежду, ибо крылья ее
были слишком слабы, и она не могла поднять дополнительный вес. Она  быстро
сбросила с ног стеклянные пузыри,  освободилась  от  малинового  жакета  и
мягких меховых туфелек. Угасающий свет на западе скользнул по  ее  изящной
фигурке.  Как  и  у  всех  Воздухоплавателей,  у  нее  не  было   излишних
выпуклостей: ее груди были небольшими бугорками,  ягодицы  -  плоскими,  а
бедра - такими узкими, что  когда  она  стояла,  казались,  шириной  всего
несколько дюймов. Весила ли она больше квинтала? Сомневаюсь. Глядя на нее,
я чувствовал себя вызывающим отвращение великаном, а ведь я не такой уж  и
крупный мужчина.
     Она опустилась на колени у края дороги и  склонила  голову  к  земле,
произнося ритуальные слова, которые  говорят  все  Воздухоплаватели  перед
полетом. Она стояла спиной ко мне. Ее тонкие крылья трепетали,  наполняясь
жизнью, вздымались, словно развевающийся на ветру плащ. Я не  мог  понять,
как эти крылья могли поднять даже такое легонькое тело, как тело Эвлюэллы.
Они не были крыльями ястреба, они были  крыльями  бабочки,  все  в  тонких
прожилках, прозрачные, испещренные тут и там эбеновыми, бирюзовыми и алыми
пятнами пигмента.  Прозрачные  связки  соединяли  их  с  плоскими  пучками
мускулов ниже острых лопаток, но вот чего у нее не было, так это массивной
килевой кости, присущей всем крылатым существам, и необходимых для  полета
мощных мускулов. Да, я знал, что Воздухоплаватели используют для полета не
только мускулы, что в их обучение входят и мистические  дисциплины.  Пусть
так,  но  я,  входящий  в  Союз  Наблюдателей,  скептически  относился   к
таинственным союзам.
     Эвлюэлла умолкла. Она поднялась, поймала крыльями ветер и  взмыла  на
несколько футов. Осталась на этой высоте между небом и землей, а крылья ее
бешено взбивали воздух. Ночь еще не совсем наступила,  а  крылья  Эвлюэллы
были ночными  крыльями.  Днем  она  вообще  не  смогла  бы  полететь,  ибо
чудовищное давление солнечных лучей моментально отбросили  бы  ее  наземь.
Сейчас, посредине между вечером и ночью, было не самое  лучшее  время  для
полета. Я видел, как остатки света погнали ее на восток. Ее руки  молотили
воздух,  словно  помогая  крыльям.  Ее  маленькое   заострившееся   личико
сосредоточенно застыло: на тонких губах были слова ее союза. Она сложилась
пополам, потом резко выпрямилась, стала медленно  поворачиваться  и  вдруг
сразу  взлетела  в  горизонтальном  положении,  а  крылья  ее   продолжали
работать. Ну же, Эвлюэлла! Ну!
     Она вдруг  оказалась  в  вышине,  словно  одной  только  своей  волей
победила блистающий еще в небе свет.
     Я с удовольствием глядел на ее обнаженную фигуру, белеющую  в  ночном
небе. Я видел ее отчетливо, ибо глаза Наблюдателя зорки. Она уже  была  на
высоте пяти ее ростов, и крылья распахнулись во всю ширь,  затмевая  башни
Роума. Она помахала мне. Я послал ей поцелуй и слова любви. Наблюдатели не
женятся, не бывает у них и искусственно выращенных детей, но Эвлюэлла была
мне словно дочь, и я гордился ее полетом. Мы  странствовали  вместе  всего
лишь год с тех пор, как  встретились  в  Эгапте,  но  у  меня  было  такое
чувство, что я знал ее всю долгую жизнь. От нее  ко  мне  поступали  новые
силы. Я не знаю, что именно. Спокойствие? Знание? Череда тех  дней,  когда
ее не было на свете? Я надеялся только, что она любит меня так же,  как  я
люблю ее.
     Она  была  уже  высоко  в  небе,  кружилась,   парила,   планировала,
выделывала пируэты, танцевала... Ее  длинные  черные  волосы  готовы  были
оторваться от головы. Ее тело казалось случайным придатком к этим огромным
крыльям, которые переливались, блестели и трепетали в ночи. Она взмыла еще
выше, наслаждаясь тем, что вырвалась из плена земного тяготения, заставляя
меня все более чувствовать мою прикованность к земле, и вдруг  резко,  как
тоненькая ракета, метнулась в  сторону  Роума.  Я  видел  ее  босые  ноги,
кончики крыльев; и вот уже не мог разглядеть ничего.
     Я  вздохнул,  засунул  руки  под  мышки,  чтобы  согреться.  Как  так
получилось, что я  чувствовал  зимний  холод,  а  девочка  Эвлюэлла  могла
совершенно раздетой парить в воздухе?
     Шел двенадцатый, из  двадцати,  час,  и  это  было  время  для  моего
наблюдения. Я подошел к тележке, открыл футляры и приготовил  инструменты.
Некоторые  цифры  пожелтели  и  поблекли;  стрелки  индикаторов   потеряли
люминесцентное покрытие; пятна морской соли испещряли  футляры  изнутри  -
память о том времени,  когда  в  Земном  океане  на  меня  напали  пираты.
Истертые и потрескавшиеся рычажки и переключатели привычно  поворачивались
под моими руками, когда я начал подготовку. Первые молитвы -  о  свободном
от посторонних мыслей и готовом воспринимать мозге; затем - о  родстве  со
всеми инструментами; еще одна - о внимательном наблюдении,  поиске  врагов
человека  среди  звездного  неба.  Таково  мое  умение,  мое  ремесло.   Я
поворачивал рукоятки и нажимал кнопки, выбрасывая  из  головы  все  мысли,
готовя себя к превращению в продолжение моих инструментов.
     Я почти переступил порог и находился в первой фазе наблюдения,  когда
глубокий звучный голос позади меня спросил:
     - Ну, Наблюдатель, как дела?



                                    2

     Я привалился к  тележке.  Нельзя  так  резко  отвлекать  человека  от
работы. Это всегда болезненно. На мгновение в мое  сердце  впились  когти.
Лицо стало горячим: глаза ничего не видели, рот наполнился  слюной.  Я  со
всей возможной поспешностью  предпринял  защитные  меры,  чтобы  замедлить
метаболизм и отключиться от своих  инструментов.  Я  обернулся,  насколько
можно скрывая дрожь.
     Гормон, третий член нашей маленькой компании, стоял, весело  скалясь,
и смотрел на мое недовольство. Я не мог  сердиться  на  него.  Не  следует
сердиться на несоюзных, что бы ни произошло.
     Я с усилием произнес сквозь сжатые губы:
     - Твои изыскания увенчались успехом?
     - И большим. Где Эвлюэлла?
     Я показал вверх. Гормон кивнул.
     - Ну, что ты обнаружил? - спросил я.
     - Этот город, несомненно, Роум.
     - Никто в этом и не сомневался.
     - Я сомневался. Но теперь у меня есть подтверждения.
     - Да?
     - В кошеле. Погляди.
     Он извлек из-под туники свой кошель, поставил его на землю  рядом  со
мной, раскрыл настолько, чтобы туда могла пролезть  рука.  Бормоча  что-то
себе под нос, он начал вытаскивать нечто тяжелое из его  нутра,  нечто  из
белого камня: длинный мраморный цилиндр, как я  теперь  видел,  длинный  и
изъеденный временем.
     - Из храма императорского Роума! - восхищенно воскликнул он.
     - Не надо было брать его оттуда.
     - Погоди! - закричал он и снова  сунул  руку  в  кошель.  Он  вытащил
полную пригоршню круглых металлических пластинок и со звоном высыпал их  к
моим ногам. - Монеты! Деньги! Погляди на них, Наблюдатель! Лица царей!
     - Кого?
     - Древних завоевателей. Разве ты не знаешь историю минувших веков?
     Я с удивлением взглянул на него.
     - Ты говоришь, что не входишь ни в один союз, Гормон. А не может быть
так, что ты - Летописец и скрываешь это от меня?
     - Погляди  на  мое  лицо,  Наблюдатель.  Могу  ли  я  принадлежать  к
какому-нибудь союзу? Разве Измененного туда возьмут?
     - Пожалуй, - сказал  я,  оглядывая  его  золотистые  волосы,  толстую
восковую кожу, багрово-красные глаза, щербатый рот. Гормон  был  вскормлен
гератогенетическими лекарствами. Это был урод, прекрасный в своем роде, но
все-таки урод. Измененный, вне человеческих  законов  и  обычаев  Третьего
Цикла Цивилизации. У Измененных не было даже своего союза.
     -  Тут  есть  кое-что,  -  сказал  Гормон.  Кошель   был   невероятно
вместительным, в его серый морщинистый зев  мог  при  необходимости  войти
целый мир, и в то же время он был  размером  с  руку,  не  больше.  Гормон
достал оттуда части механизмов, катушки с записями, угловатые предметы  из
коричневого металла, которые  могли  быть  старинными  инструментами,  три
квадратика сверкающего стекла, пять обрывков бумаги (БУМАГИ!) и еще  целую
кучу разных старинных вещей.
     - Видишь, - сказал он. - Плодотворная прогулка,  Наблюдатель.  И  все
это собрано не просто так. Каждая  вещица  записана,  снабжена  этикеткой:
пласт, возраст, местонахождение. Здесь у нас десять тысячелетий Роума.
     - А стоило ли брать эти вещи? - спросил я с сомнением.
     - Почему бы и нет? Кто их хватится? Кто  в  наше  время  заботится  о
прошлом?
     - Летописцы.
     - Для их работы не нужны предметы.
     - Но зачем тебе это нужно?
     - Меня интересует прошлое, Наблюдатель. Я несоюзный,  и  я  увлекаюсь
наукой. Что тут такого? Разве урод не может искать знания?
     - Конечно, конечно. Ищи, если хочешь. Заполняй свое время. Это  Роум.
На восходе мы отправимся. Я надеюсь найти там работу.
     - У тебя могут быть затруднения.
     - Почему это?
     - В Роуме сейчас полно Наблюдателей, можешь не сомневаться.  Вряд  ли
будет большая нужда в твоих услугах.
     - Я буду искать милости Принца Роума, - сказал я.
     - Принц Роума - холодный, тяжелый и жестокий человек.
     - Ты его знаешь?
     Гормон пожал плечами.
     - Слыхал кое-что, - он начал затискивать  свои  сокровища  обратно  в
кошель. - Попытай счастья, Наблюдатель. Разве у тебя есть выбор?
     - Никакого, - сказал я, и Гормон рассмеялся, а я - нет.
     Он засовывал свою добычу обратно.
     Я обнаружил, что  глубоко  задет  его  словами.  Он  казался  слишком
уверенным в себе в этом непостоянном мире, этот несоюзный  тип,  уродливый
мутант, человек с нечеловеческим обличьем. Как он мог быть таким холодным,
таким меняющимся? Он жил, ни капельки не интересуясь бедственностью своего
положения, и задирал всякого, кто выказывал страх. Гормон  странствовал  с
нами девятый день, мы повстречали его в древнем городе у подножья вулкана,
к югу от берега моря. Я и не предполагал, что он присоединится к  нам.  Он
предложил себя сам, с согласия Эвлюэллы,  как  я  думаю.  Дороги  темны  и
холодны в это время, леса кишат всевозможным зверьем,  и  старый  человек,
путешествующий с девочкой, должен благодарить судьбу, если  с  ними  хочет
идти мускулистый парень вроде Гормона. Хотя иногда бывали мгновения, когда
я желал бы, чтобы его не было с нами. Как сейчас, например.
     Я медленно вернулся к своей тележке.
     Гормон произнес, словно только сейчас заметил:
     - Я оторвал тебя от наблюдения?
     Я мягко произнес:
     - Да.
     - Извини. Продолжай свое дело, я оставлю тебя с миром, - и он подарил
мне свою ослепительную кривую улыбку, настолько полную очарования, что она
совершенно сгладила высокомерие его слов.
     Я нажимал кнопки, поворачивал рукоятки, наблюдал за циферблатами.  Но
я не впадал в транс, ибо мне мешало присутствие Гормона и  страх,  что  он
снова нарушит мою сосредоточенность в самый важный момент  вопреки  своему
обещанию. Я все-таки не выдержал  и  отвел  взгляд  от  своей  аппаратуры.
Гормон стоял на другой стороне дороги,  вытягивал  шею,  чтобы  разглядеть
хоть какой-нибудь след  Эвлюэллы.  Когда  я  повернулся  к  нему,  он  это
почувствовал.
     - Что-нибудь не так, Наблюдатель?
     - Нет. Просто момент для работы неподходящий. Я подожду.
     - Скажи мне, - спросил он, - когда враги Земли придут со своих звезд,
твои машины действительно смогут узнать об этом?
     - Уверен, что да.
     - А потом?
     - Потом я дам знать Защитникам.
     - После чего твоя работа будет больше никому не нужна?
     - Наверное, - сказал я.
     - А почему вас целый союз? Почему не один  специализированный  центр,
где проводятся наблюдения? Для чего нужна сеть странствующих Наблюдателей,
бесконечно куда-то идущих?
     - Больше векторов детекции, - пояснил я. - Больше вероятность раннего
обнаружения вторжения.
     -  Тогда  отдельный  Наблюдатель  может  старательно  проводить  свои
наблюдения и ничего не замечать, если оккупанты будут рядом.
     - Так могло бы быть.  Поэтому  мы  и  используем  большое  количество
Наблюдателей.
     - Я думаю, вы доводите дело до крайности,  -  заметил  Гормон.  -  Ты
действительно веришь во вторжение?
     - Да, - подтвердил я жестко, - иначе моя жизнь прошла бы впустую.
     - А зачем людям со звезд нужна Земля? Что у них тут,  кроме  осколков
древних империй? Что они будут делать с захудалым Роумом?  С  Перришем?  С
Ерслемом?   Прогнившие   города!   Полусумасшедшие    принцы!    Послушай,
Наблюдатель, признайся: вторжение - миф, и трижды  в  день  ты  совершаешь
совершенно бессмысленные действия, а?
     - Мое ремесло, моя наука - наблюдать. Твое - ржать.  У  каждого  свои
склонности, Гормон.
     - Ну, извини, - сказал он с ужасающей насмешкой. - Иди и наблюдай.
     - Иду.
     Я  в  бешенстве  повернулся  к  своим  инструментам,   решив   теперь
игнорировать любое его вмешательство,  каким  бы  жестоким  оно  ни  было.
Звезды глядели на меня; я всматривался в сверкающие созвездия, и мозг  мой
автоматически регистрировал многочисленные миры.
     "Будем Наблюдать, - думал я. - Будем бодрствовать, вопреки шутникам".
     Я впал в транс.
     Вцепился в рукоятки и  разрешил  рвущемуся  потоку  энергии  пронзить
меня. Я разрешил своему мозгу  занять  всю  Вселенную  и  стал  выискивать
проявления враждебности. Какой экстаз! Какое невыразимое  наслаждение!  Я,
который никогда не покидал своей маленькой планетки,  скитался  по  черным
пространствам Вселенной, несся от полыхающей звезды к  полыхающей  звезде,
видел планеты, крутящиеся подобно волчкам.  Лица  поворачивались  ко  мне,
когда я пролетал мимо, лица без глаз и с множеством  глаз,  вся  доступная
мне населенная множеством рас Галактика. Я искал  малейшее  сосредоточение
враждебной силы. Я исследовал подземные  шахты  и  военные  укрепления.  Я
искал, как ищу четырежды  в  день  в  течение  всей  своей  долгой  жизни,
обещанных  нам  оккупантов,   завоевателей,   которым   на   склоне   дней
предназначено захватить наш изрядно потасканный мир.
     Я не нашел ничего, а когда вышел  из  транса,  потный  и  выдохшийся,
увидел Эвлюэллу.


     Она опустилась пером райской птицы. Гормон окликнул, и она  подбежала
к нему, босая, с подпрыгивающими маленькими грудями, и  он  раскинул  свои
сильные руки навстречу ее хрупкости,  и  они  обнялись,  не  страстно,  но
радостно. Когда он отпустил ее, она повернулась ко мне.
     - Роум! - воскликнула она. - Роум!
     - Ты его видела?
     - Весь! Тысячи людей! Огни! Бульвары! Рынок! Развалины зданий прошлых
циклов! Ах, Наблюдатель, до чего же прекрасен Роум!
     - Тогда твой полет был удачным, - сказал я.
     - Чудо!
     - Завтра мы отправимся в путь и остановимся в Роуме.
     - Нет, Наблюдатель,  вечером,  сейчас  же!  -  возразила  она  словно
упрямая девчонка, лицо ее светилось возбуждением. -  Нам  осталось  совсем
чуть-чуть! Гляди, это же совсем рядом!
     - Нам лучше сперва отдохнуть, - сказал я. - Не хотим же мы  появиться
в Роуме совсем усталыми.
     - Мы сможем отдохнуть, когда будем  там,  -  настаивала  Эвлюэлла.  -
Идем! Собирай все вещи! Ты ведь уже провел наблюдение, да?
     - Да, да.
     - Тогда идем. В Роум! В Роум!
     Я оглянулся на Гормона, ища поддержки.  Уже  наступила  ночь,  пришло
время разбивать лагерь, чтобы немного поспать.
     На этот раз Гормон присоединился ко мне. Он сказал девушке:
     - Нам всем надо отдохнуть. Мы отправимся на рассвете.
     Эвлюэлла надула губы.
     Сейчас она более чем когда-либо походила на ребенка. Крылья ее опали,
несформировавшееся   тело   поникло.   Она   обидчиво   свернула   крылья,
превратившиеся  в  два  комочка  на  спине  размером  с   кулак,   собрала
разбросанную по дороге одежду. Пока мы разбивали лагерь, она одевалась.  Я
разделил пищевые таблетки. Мы залезли в спальные мешки. Я заснул с трудом,
и мне снилась Эвлюэлла на огненном фоне разваливающейся на куски  Луны,  и
летящий рядом с ней Гормон. За два часа до рассвета я  поднялся  и  провел
первое наблюдение нового дня, пока они еще спали. Потом я поднял их, и  мы
направились прямиком к сказочному  городу  Империи,  направились  прямо  к
Роуму.



                                    3

     Утренний свет был ярок и резок, словно мы шли по молодому, только что
созданному миру. Дорога была совершенно пуста. В последнее время  люди  не
так уж много путешествуют, если только  они  не  Пешеходы  по  обычаю  или
профессии, как я, например.
     Лишь  изредка   мы   уступали   дорогу   обгоняющей   нас   колеснице
какого-нибудь  члена  союза  Магистров,   влекомой   дюжиной   равнодушных
животных-ньютеров, впряженных в  три-четыре  ряда.  Четыре  таких  экипажа
обогнали нас в первые два часа нового дня. Каждый был тщательно  занавешен
и закупорен, чтобы скрывать гордые черты  Магистра  от  взглядов  простого
люда, вроде нас. Еще мимо  нас  промчалось  несколько  колесных  экипажей,
загруженных чем-то доверху, да проплыла над головами  группа  флотеров.  В
основном же дорога была предоставлена нам.
     В окрестностях Роума виднели