льда, и я почувствовал, как я настраиваюсь на мощь Воли.
     Сначала я остро ощутил все окружающее. Каждая трещина на  стене  была
подобна аллее. Мягкий шелест ветра снаружи  поднялся  до  верхних  нот.  В
тусклом свете лампы я видел различные цвета.
     Переживания, которые я познал с помощью звездного  камня,  отличались
от тех, что я испытывал, используя приборы Наблюдателя. Там я тоже выходил
за пределы своего "я". Когда я находился в состоянии наблюдения, я покидал
свое земное тело, взлетал ввысь с огромной скоростью и постигал все, а это
очень близко к божественному состоянию. Звездный  камень  не  давал  таких
ощущений, как транс Наблюдателя. Под  его  влиянием  я  ничего  не  видел,
помимо того, что окружало меня, я знал только, что  меня  поглощало  нечто
большее, чем я сам, и я был  в  непосредственном  контакте  со  Вселенной.
Назовем это соединением с Волей.
     Откуда-то издалека я слышал голос Олмейн:
     - Ты веришь в то, что люди говорят об этих камнях? Что  нет  никакого
единения, что все это электрический обман?
     - По этому поводу у меня нет своей теории, - ответил я. - Меня больше
интересует эффект, чем причина.
     Скептики заявляют, что звездные камни, это всего лишь  увеличительные
стекла, которые отправляют усиленное мозговое излучение обратно в мозг.
     Олмейн вытянула руку, которой сжимала камень.
     - Когда ты был среди Летописцев,  Томис,  ты  изучал  историю  ранней
религии? Человек всегда  искал  единения  с  бесконечным.  Многие  религии
утверждают, что это невозможно.
     - Были также таблетки, - пробормотал я.
     - Да,  некоторые  таблетки  давали  мгновенное  ощущение  единения  с
Вселенной. А эти камни, Томис, - одно  из  последних  средств  преодоления
величайшего  проклятия  человека,  заключающегося  в   том,   что   каждая
индивидуальная   душа   томится   в   своем   теле.   Желание   превозмочь
изолированность друг от друга и от Воли свойственно всему человечеству.
     Ее  голос  сделался  тихим  и  плохо   различимым.   Она   продолжала
рассказывать мне о мудрости, которую приобрела, будучи  Летописцем,  но  я
уже не мог уловить смысла: я всегда легче  входил  в  единение,  чем  она,
поскольку имел опыт Наблюдателя...
     И в эту ночь, как и раньше, взяв свой камень, я ощутил легкий  озноб,
закрыл глаза и услышал, как где-то вдали звучит мощный гонг, как  шелестят
волны, бьющиеся  о  незнакомый  берег,  как  шепчет  о  чем-то  ветерок  в
чужеземном лесу.  Я  почувствовал,  как  меня  что-то  зовет,  и  вошел  в
состояние единения. И отдал себя Воле.
     Я прошел по всем периодам своей жизни, через юность  и  зрелые  годы,
через  свои  блуждания,  старые  привязанности,  муки  и  радости,   через
беспокойные  последние  годы,   через   предательство,   свои   печали   и
несовершенства. И я освободил себя от себя, отбросил свою сущность. И стал
одним из тысячи Пилигримов - тех, которые бродят в горах Хинда, и в песках
Арби, и в Эйзи и в  Стралии,  которые  движутся  в  Ерслем.  И  с  ними  я
погрузился в Волю.  И  в  темноте  я  увидел  темно-пурпурное  зарево  над
горизонтом - оно становилось все ярче и  ярче,  пока  не  превратилось  во
всеохватывающее красное сияние. И я  вошел  в  него,  полностью  восприняв
единение, и не желая более другого состояния, кроме этого.
     И я очистился.
     И проснулся в одиночестве.



                                    5

     Я хорошо знал Эфрику. Еще молодым человеком я долго жил  в  самом  ее
центре. Страсть  к  путешествиям  привела  меня  на  север  в  Эгапт,  где
сохранились древнейшие остатки Первого Цикла. Но в те времена древность не
интересовала меня. Я совершал свое Наблюдение, перемещаясь из одной страны
в другую, поскольку Наблюдателю не нужно постоянное  место  жительства.  И
однажды я встретил Эвлюэллу, с которой готов был бродить вновь и вновь,  и
я пошел сначала в Роум, а затем в Перриш.
     Теперь я вернулся сюда с  Олмейн.  Мы  держались  ближе  к  берегу  и
избегали  внутренней  песчаной  местности.  Путешествие   для   нас   было
нетрудным: как Пилигримы мы всегда получали пищу и ночлег. Красота  Олмейн
могла осложнить нам жизнь, но она редко снимала маску и одежду Пилигрима.
     У меня не было иллюзий относительно того, насколько я нужен Олмейн. Я
играл для  нее  в  этом  путешествии  роль  слуги:  помогал  в  выполнении
ритуалов, беспокоился о жилье. Это меня устраивало, ибо я  знал,  что  она
опасная женщина, подверженная странным причудам и фантазиям.
     В ней не было чистоты Пилигрима. Пройдя  испытание  звездным  камнем,
она все-таки так и не овладела  полностью,  как  это  положено  Пилигриму,
своей плотью. Иногда она до полночи исчезала, и я представлял, как она без
маски лежит в объятиях какого-нибудь служителя. В общежитиях она тоже мало
заботилась о своей добродетели. Мы никогда не жили в  одной  комнате:  это
запрещено. Обычно у нас были смежные комнаты, и  она  либо  звала  меня  к
себе, либо приходила ко мне. Часто она была  без  одежды.  Только  раз  ей
пришло в голову, что у меня, быть может, не умерло желание. Она  поглядела
на мое изможденное тощее тело и сказала:
     - Как ты будешь выглядеть, когда пройдешь возрождение  в  Ерслеме?  Я
пытаюсь представить тебя юным, Томис. Тогда ты доставишь мне удовольствие?
     - В свое время я доставлял удовольствие, - уклонился я.
     Олмейн не нравилась жара и сухость Эгапта. В основном мы шли ночью  и
останавливались  в  наших  гостиницах  днем.  Дороги   были   переполнены.
Пилигримы шли в Ерслем густой толпой.  Мы  с  Олмейн  гадали,  сколько  же
времени потребуется нам, чтобы получить доступ к водам возрождения.
     - Ты никогда не подвергался возрождению? - спросила она.
     - Никогда.
     - Я тоже. Говорят, что там принимают не всех.
     - Возрождение - это привилегия, а не право, -  пояснил  я.  -  Многим
отказывают.
     - Я полагаю также, что не все, входящие в воду, возрождаются.
     - Мне об этом мало известно.
     - Говорят, некоторые наоборот становятся  старше.  А  другие  слишком
быстро становятся юными и погибают. Это рискованно.
     - Ты боишься рисковать?
     Она рассмеялась:
     - Только дурак не рискует.
     - Тебе сейчас не нужно возрождение, - заметил я.  -  Тебя  послали  в
Ерслем для блага твоей души, а не тела.
     - Когда я буду в Ерслеме, то позабочусь о душе тоже.
     - Но ты говоришь о доме возрождения так, как будто  это  единственный
храм, который ты собираешься посетить.
     - Он имеет важное значение, - сказала она, поднявшись  и  потянувшись
всем своим роскошным  телом.  -  Мне  нужно  тонизировать  себя.  Ты  что,
думаешь, я прошла весь этот путь только ради своего духа?
     - Я пришел только поэтому.
     - Ты! Старый и высохший! Тебе лучше заботиться не о своем духе,  а  о
плоти. А мне бы хотелось сбросить  лет  восемь-десять.  Те,  годы,  что  я
провела с этим дураком Элегро. Мне не нужно полное обновление. Ты прав,  я
еще в полном соку. Если в городе полно Пилигримов, меня  могут  вообще  не
пустить в дом возрождения. Скажут, что я слишком  молода,  что  мне  стоит
прийти лет через сорок-пятьдесят. Томис,  как  ты  считаешь,  может  такое
случиться?
     - Трудно сказать.
     Она задрожала.
     -  Тебя-то  они  пустят.  Ты  уже  ходячий  труп  -  тебе   требуется
возрождение. А я, Томис, неужели мне откажут? Я камня на камне не  оставлю
в Ерслеме, но попаду туда.
     Про себя я подумал,  а  подходит  ли  ее  душа  для  возрождения?  От
Пилигрима требуется смирение, ею же  двигало  тщеславие.  Но  я  не  хотел
испытывать на себе  ярость  Олмейн  и  хранил  молчание:  возможно,  ее  и
допустят к возрождению. У меня были другие цели.  Мне  больше  нужно  было
очистить свою совесть в святом городе, чем сбросить годы.
     Или во мне тоже говорило только тщеславие?



                                    6

     Несколько дней спустя, когда мы шли по высохшей земле,  нам  попались
деревенские мальчишки, охваченные страхом и возбуждением.
     - Пожалуйста, идемте, идемте! - кричали они. Пилигримы, идемте.
     Олмейн в смятении и раздражении глядела на то, как они хватают ее  за
одежды.
     - О чем это они, Томис? Я не понимаю этот ужасный эгаптский язык.
     - Они нуждаются в нашей  помощи,  -  объяснил  я,  вслушиваясь  в  их
восклицания. - В их деревне вспышка кристаллизационной болезни. Они хотят,
чтобы мы попросили Волю о помощи.
     Олмейн отпрянула. Я представил ее брезгливую гримасу под маской.  Она
размахивала руками, чтобы мальчишки не касались ее. Мне она сказала:
     - Мы не пойдем туда.
     - Мы обязаны.
     - Мы спешим! Ерслем переполнен. Я не хочу  терять  время  в  какой-то
заброшенной деревне.
     - Они нуждаются в нас, Олмейн.
     - Мы что, Хирурги?
     - Мы Пилигримы, - спокойно ответил  я.  -  У  нас  имеются  некоторые
преимущества, но есть и обязанности. Если  мы  пользуемся  гостеприимством
всех, кого встречаем, мы должны предоставить наши души страждущим. Пошли.
     - Я не пойду.
     - Как на это посмотрят в Ерслеме, когда  ты  будешь  давать  отчет  о
себе, Олмейн?
     - Это ужасная болезнь. А что, если мы заразимся?
     - Тебя это волнует? Да уповай на Волю. Как  ты  можешь  надеяться  на
возрождение, если душе твоей не хватает благодати?
     - Чтоб ты сгинул, Томис, - прошептала она. - И когда  ты  стал  таким
религиозным? Ты это делаешь назло из-за того, что  я  сказала  тебе  около
Межконтинентального моста. Не делай этого, Томис!
     Я пропустил мимо ушей ее обвинение.
     - Дети волнуются, Олмейн. Ты  подождешь  меня  здесь  или  пойдешь  в
общежитие в следующую деревню?
     - Не оставляй меня одну в неизвестности!
     - Я должен идти к больным, - отрезал я.
     В конце концов она пошла со мной. Думаю не из-за  желания  помочь,  а
из-за страха, что ее отказ обернется против нее в Ерслеме.
     Вскоре мы пришли в деревню, маленькую  и  заброшенную  -  Эгапт  мало
изменился за тысячелетия. Изнывая от жары, мы шли за  детьми  в  дом,  где
находились зараженные.
     Кристаллизационная болезнь -  это  неприятный  подарок  звезд.  Очень
немногие болезни чужеземцев  поражают  землян,  но  этот  недуг  с  планет
созвездия Копья, который привезли туристы, укоренился у  землян.  Если  бы
эпидемия настигла нас в славные времена Второго Цикла, мы бы ликвидировали
ее за одни день, но сейчас наши способности угасли, и каждый год случались
ее вспышки.
     Надежды на выздоровление у того, кто  заболел,  абсолютно  нет.  Есть
лишь надежда, что здоровые не заболеют - к счастью, это не очень  заразная
болезнь. Неизвестно, как она передается, ибо иногда жена не заражается  от
мужа, а болезнь распространяется в разных концах города.
     Первые ее симптомы - появление чешуек на коже, зуд, воспаление. Затем
ослабевают кости, поскольку начинает растворяться кальций. Тело становится
словно  резиновым,  но  это  все  еще  первая  стадия.   Вскоре   начинают
затвердевать внешние ткани. На поверхности глаз появляются  пленки,  могут
закрываться ноздри, кожа  становится  грубой  и  твердой.  В  этой  стадии
человек  получает   способность   к   прорицательству,   характерную   для
сомнамбулистов.  Душа  иногда  покидает  тело  на  несколько  часов,  хотя
жизненные процессы продолжаются. Далее, через двадцать дней  после  начала
болезни, происходит кристаллизация: скелет распадается, а кожа трескается,
и на ней образуются кристаллы. В это  время  больной  чрезвычайно  красив.
Кристаллы играют внутренним светом: фиолетовым, зеленым, красным. Все  это
время внутреннее тело изменяется, как будто человек превращается в куколку
бабочки. Как ни странно, органы продолжают жить  и  в  этой  стадии,  хотя
человек не способен уже общаться и не  понимает,  что  с  ним  происходит.
Наконец  изменения  доходят  до  жизненно  важных   органов,   и   процесс
заканчивается. Кризис наступает быстро: краткие конвульсии, исход  энергии
из нервной системы, тело слегка выгибается в  виде  дуги,  раздается  звон
стекла - и все кончено.
     На планете, откуда пришла  болезнь,  подобные  процессы  не  являются
патологией:  это  метаморфоз  обычный   для   ее   обитателей,   результат
тысячелетней  эволюции.  А  на  Земле  кристаллизация  стала   смертельным
недугом.
     Поскольку болезнь не поддается лечению, мы с Олмейн могли  предложить
только слова утешения этим невежественным и перепуганным  людям.  Я  сразу
понял, что эпидемия только недавно поразила деревню. Больные были в разных
стадиях заболевания. Их всех положили  в  хижину.  Слева  от  меня  лежали
только что заболевшие, в полном сознании люди, которые яростно расчесывали
свои  руки.  Вдоль  задней  стены  стояло  пять  кроватей  с  больными   в
пророческой стадии. Справа лежали больные в разной степени кристаллизации,
а впереди лежал один, которому явно оставалось жить несколько часов.
     Олмейн отпрянула от двери.
     - Это ужасно, - прошептала она, - я не войду.
     - Мы обязаны. Это наш долг.
     - Я никогда не хотела стать Пилигримом.
     - Ты хотела успокоения, - напомнил я. - А это нужно заработать.
     - Мы заразимся.
     - Воля может найти нас, где угодно, Олмейн. Ее выбор  случаен.  Здесь
не больше опасности, чем в Перрише.
     - Почему здесь столько больных?
     - Эта деревня чем-то прогневила Волю.
     - Как складно ты обращаешься с мистицизмом, Томис, -  горько  сказала
она. - Я тебя не понимаю. Думала, ты человек здравого  смысла.  Этот  твой
фатализм ужасен.
     - Я видел, как пала моя планета, - сказал  я.  -  Я  видел  погибшего
Принца Роума. Несчастья воспитывают подобное отношение. Войдем, Олмейн.
     Мы зашли. - Олмейн неохотно. Страх охватил меня, но я  его  скрыл.  Я
достойно вел спор с этой женщиной-Летописцем, которая была моей спутницей,
но все равно мне стало страшно.
     Усилием воли я себя успокоил.
     Нужно искупление и еще раз искупление, -  сказал  я  себе.  Если  мне
суждено заболеть этой болезнью, я уповаю на Волю.
     Очевидно Олмейн тоже пришла к какому-то решению, когда мы вошли.  Она
делала обход вместе со мной. Мы шли от одной лежанки к другой с опущенными
головами и со звездными камнями в руках. Мы что-то говорили. Мы улыбались,
когда больные  просили  нас  подбодрить  их.  Мы  читали  молитвы:  Олмейн
остановилась около девушки, которая была во второй стадии заболевания.  Ее
глаза были уже закрыты ороговевшей тканью. Олмейн опустилась на  колени  и
прижала  звездный  камень  к  слоящейся  щеке  девушки.   Девушка   что-то
прорицала, но к сожалению мы не знали этого языка.
     Наконец, мы подошли к тому, кто был в последней стадии.  Он  лежал  в
своем собственном саркофаге. У меня как-то пропал страх и у Олмейн тоже...
Мы долго стояли возле этого человека и тогда она прошептала:
     - Как ужасно! Как замечательно! Как красиво!
     Нас ждали еще три хижины.
     Около дверей толпились  селяне.  Когда  выходили  из  каждой  хижины,
здоровые падали на землю, хватали нас за одежды, умоляя, чтобы мы молились
за них перед Волей. Мы говорили то, что положено в  таких  случаях  и  это
было искренне. Те, кто был внутри, воспринимали наши слова с безразличием,
как бы понимая, что у них нет шансов, а те, кто был снаружи, жадно внимали
нашему  каждому  слову.  Староста  деревни  -   вернее   исполняющий   его
обязанности, ибо настоящий лежал больной - непрерывно благодарил нас  так,
как будто мы в самом деле что-то сотворили.
     Когда мы вышли из последней хижины, мы увидели  невдалеке  фигурку  -
это был Измененный Берналт. Олмейн подтолкнула меня.
     - Он все время ходит за нами, Томис. От самого Моста.
     - Он тоже идет в Ерслем.
     - Да, но почему он здесь остановился?
     - Тихо, Олмейн. Будь вежлива.
     - С Измененным?
     Берналт приблизился к нам. Он был облачен  в  мягкое  белое  одеяние,
которое подчеркивало необычность  его  внешности.  Он  печально  кивнул  в
сторону деревни:
     - Какая трагедия! Воля наказывает эту деревню.
     Он рассказал, что прибыл сюда несколько дней назад, и встретил  друга
из Нейроби. Я понял, что это  тоже  Измененный,  но  оказалось,  что  друг
Берналта - Хирург и остановился в этой деревне,  чтобы  как-нибудь  помочь
больным. Мне показалось странной дружба между Измененным и Хирургом, а для
Олмейн это было  отвратительно  и  она  не  скрывала  своего  отношения  к
Берналту.
     Из одной хижины, шатаясь, вышел частично  кристаллизованный  человек.
Берналт подошел к нему, мягко взял его и отвел  обратно.  Возвратившись  к
нам, он сказал:
     - Иногда даже приятно, что ты - Измененный. Вы ведь знаете,  что  нас
эта болезнь не  поражает.  Внезапно  его  глаза  сверкнули.  -  Я  вам  не
навязываюсь, Пилигримы? Кажется, вы каменные под масками. Я не  желаю  вам
вреда... мне уйти?
     -  Нет,  конечно,  -  возразил  я,  думая  как  раз   наоборот,   ибо
естественное презрение к Измененным наконец поразило и меня. -  Оставайся.
Я бы пригласил тебя идти вместе с нами в Ерслем, но ты же знаешь, нам  это
запрещено.
     - Конечно. Я понимаю.
     Он был холодно вежлив, но в  нем  чувствовалась  горечь,  которую  он
испытывал.  Большинство  Измененных  настолько  недоразвиты  и  с   такими
животными инстинктами, что они и представить себе не могут,  насколько  их
презирают мужчины и женщины, члены какой-нибудь гильдии, но Берналту  было
свойственно понимать это и переживать. Он улыбнулся, а затем сказал:
     - Вот мой друг.
     К нам приближалось три человека. Один из них был  Хирург  -  приятель
Берналта - стройный, темнокожий, с  мягким  голосом,  усталыми  глазами  и
редкими светлыми волосами. С ним были один из завоевателей и  чужеземец  с
какой-то другой планеты.
     - Я узнал, что сюда позвали двух Пилигримов, - сказал завоеватель.  -
Выражаю вам  свою  признательность  за  тот  покой,  который  вы  принесли
страдальцам. Я Землетребователь Девятнадцатый  и  управляю  этим  районом.
Позвольте пригласить вас сегодня на ужин?
     Я колебался, принять ли приглашение завоевателей, а  то,  что  Олмейн
внезапно  сжала  в  кулаке  свой  звездный  камень,  тоже  говорило  о  ее
нерешительности. Видно было,  что  завоеватель  хотел,  чтобы  мы  приняли
приглашение. Он не был так высок как большинство из  его  соплеменников  и
его непропорционально длинные руки  опускались  ниже  колен.  Под  горячим
солнцем Эгапта его восковая кожа стала совсем  блестящей,  хотя  он  и  не
потел.
     После долгого и напряженного молчания Хирург сказал:
     - Не нужно так. В этой деревне мы все - братья. Так вы присоединитесь
к нам?
     Мы  согласились.  Землетребователь  Девятнадцатый  занимал  виллу  на
берегу Озера Средизем. В  ярком  полуденном  свете  мне  казалось,  что  я
различаю слева  Межконтинентальный  Мост  и  даже  Эйроп  за  озером.  Нам
прислуживали члены гильдии Слуг, которые принесли прохладительные напитки.
У завоевателя было много обслуживающего персонала и все земляне. Для  меня
это был признак того, что все население воспринимало  наше  поражение  как
норму. Долгое время после заката мы вели беседу, сидя со своими напитками.
Над нами сияло южное сияние, означающее, что  наступила  ночь.  Измененный
Берналт оставался в стороне,  очевидно,  от  смущения.  Олмейн  тоже  была
задумчива и отчуждена, а присутствие Берналта еще более воздействовало  на
нее, ибо она не знала, как быть вежливой в его  присутствии.  Завоеватель,
наш хозяин, излучал обаяние  и  был  предельно  внимательным.  Он  пытался
вывести ее из состояния задумчивости.  Я  и  прежде  встречал  обаятельных
завоевателей.  Как-то  мне  довелось  путешествовать  с  одним   из   них,
притворявшимся Измененным Гормоном. На своей планете этот завоеватель  был
поэтом.
     Я сказал:
     - Странно, что вы  со  своими  склонностями  вдруг  стали  участником
военной оккупации.
     - Любой опыт  полезен  для  искусства,  -  возразил  Землетребователь
Де