это наименее жестокое проявление человеческой 
бесчеловечности, скорее, символ оружия по сравнению с другими, более 
смертоносными его видами. 
	Он стоял на краю скалы, глядя на речную долину и темнеющий в 
ночи лес. Рукам словно чего-то не хватало без винтовки, но Инек 
чувствовал, что всего несколько минут назад вступил в новую полосу 
времени, как будто закончилась целая эпоха и он оказался в совершенно 
ином мире - новом, чистом, не замаранном прежними ошибками. 
	Внизу текла река, но реке было все равно. Ей безразлично, что 
происходит в мире. Она примет и бивень мастодонта, и череп саблезубого 
тигра, и скелет человека, и мертвое, пропитавшееся водой дерево, и камень, 
и винтовку, - примет, занесет илом или песком, спрячет и потечет дальше. 
	Миллион лет назад здесь, возможно, не было реки, а спустя еще 
миллион лет снова не будет, но и через миллион лет здесь будет Человек 
или, во всяком случае, какое-то существо, которому не безразличен мир. В 
этом, наверно, и заключено великое таинство Вселенной - в существовании 
тех, кого что-то заботит. 
	Инек повернулся и не спеша побрел обратно, пробираясь между 
валунами. В опавшей листве шуршали маленькие ночные зверушки, и один 
раз до него донесся сонный вскрик разбуженной птицы. Лес стоял, 
окутанный покоем и уверенностью того теплого света, что дарил Талисман, 
- не такого, конечно, яркого и завораживающего, как от самого Талисмана, 
но отблески его словно еще жили здесь. 
	Выйдя из леса, Инек двинулся через поле по склону холма, на 
вершине которого темнело прямоугольное здание станции. Только теперь 
оно казалось ему не просто станцией, но еще и домом. Много лет назад это 
действительно был всего лишь дом, потом он превратился в галактическую 
пересадочную станцию, а сейчас стал и станцией, и снова домом. 
 
 
 
	36. 
 
	Дома стояла тишина - даже немного пугающая тишина. На столе 
горела лампа, а среди безделушек на кофейном столике по-прежнему 
вспыхивала огнями маленькая пирамидка, сложенная из шариков. Почему-
то она напомнила вдруг Инеку хрустальные шары, с помощью которых в 
двадцатые годы превращали танцевальные залы в настоящие волшебные 
замки. Маленькие мерцающие всполохи бегали по всей комнате, словно 
веселые разноцветные светлячки. 
	Инек прошел в комнату и остановился в нерешительности. Чего-то 
не хватало, и он тут же понял, в чем дело. Все эти годы он первым делом 
вешал винтовку на крючья или клал ее на стол. Но теперь винтовки не 
стало. 
	Что ж, сказал он себе, пора браться за работу. Для начала надо 
распаковать коробки и убрать все на место. Потом дополнить дневник, 
просмотреть нечитаные газеты и журналы. Дел достаточно. 
	Улисс и Люси отбыли часа два назад в Галактический Центр, но 
Инек так живо чувствовал Талисман, словно он все еще оставался на 
станции. Хотя, может быть, подумал Инек, дело и не в станции вовсе, а в 
нем самом, в душе. Может быть, это ощущение останется в нем теперь 
навсегда, где бы он ни оказался. 
	Он не спеша прошел по комнате и сел на диван. Прямо перед ним 
разбрызгивала фонтаны света пирамидка. Инек протянул было к ней руку, 
но потом передумал. Что толку? Если за долгие годы ему так и не удалось 
разгадать ее секрет, почему это должно произойти сейчас? 
	Милая вещица, но бесполезная. 
	Интересно, как там Люси, подумал Инек, и тут же ответил сам 
себе: наверняка с ней ничего теперь не случится. 
	А ему надо снова работать, а не рассиживаться. Дел полно. Да и 
время его отныне уже не будет принадлежать ему одному, потому что Земля 
вот вот постучится в дверь. Конференции, встречи и тому подобное... Через 
несколько часов здесь уже, возможно, появятся газетчики. Впрочем, Улисс 
обещал вернуться помочь, и, может быть, с ним прибудут другие 
инопланетяне. 
	Сейчас он чего-нибудь поест, а потом примется за работу. Если не 
ложиться спать, можно много успеть. 
	Одинокими ночами так хорошо работается... А сейчас ему и в 
самом деле одиноко, хотя именно сегодня одиночеству положено бы 
отступить - ведь теперь все изменилось. Теперь у него есть и Земля, и 
галактика, и Люси, и Улисс, и Уинслоу, и Льюис, и старый философ - 
веганец, что спит под каменным надгробьем. 
	Инек поднялся, прошел к столу и, взяв в руки статуэтку, которую 
подарил ему Уинслоу, принялся рассматривать ее, медленно поворачивая в 
свете лампы. В деревянной фигурке человека тоже чувствовалось 
одиночество - теперь он это увидел, - одиночество путника, шагающего 
бесконечно долгой дорогой. 
	Но ведь по-иному и быть не могло. Он должен был идти один. 
Выбирать тут не приходилось, потому что этого требовала работа. И теперь 
она... нет, не закончена, поскольку сделать нужно еще очень много. Но 
закончилась ее первая часть, и уже начинается вторая. 
	Он поставил статуэтку на место и вспомнил, что не успел отдать 
Уинслоу кусок древесины, который привез ему путешественник с Тубана. 
Кстати, теперь можно будет рассказать ему, как здесь оказались все эти 
деревяшки. Они могут даже вместе пройтись по дневникам и выяснить, 
когда и откуда попала на Землю каждая из них. Уинслоу это занятие 
наверняка понравится. 
	Инок услышал шорох шелка и резко обернулся. 
		- Мэри! - воскликнул он. 
	Она стояла на границе падающего от лампы света, и всполохи, 
разбрасываемую пирамидкой, делали ее похожей на сказочную фею. Да, 
пронеслось у него в голове, именно так, потому что утерянная сказочная 
страна вдруг вернулась обратно. 
	- Я чувствовала, что должна прийти, - сказала Мэри. - Тебе было 
одиноко, Инек, и я не могла не вернуться. Да, не могла. 
	Возможно, так оно и есть. Очевидно, создавая ее образ, он 
невольно запрограммировал в нее стремление быть рядом с ним, когда ему 
одиноко. 
	Ловушка, подумал он; ловушка, из которой ни он, ни она не могут 
вырваться. Вместо свободы воли - абсолютная точность механизма чувств, 
им же самим и созданного. 
	Ей не следовало возвращаться, и, наверное, она знала это не хуже 
его, но ничего не могла с собой поделать. Неужели так будет вечно? 
	Инек стоял неподвижно, словно окаменев: всей душой он рвался к 
ней и в то же время остро осознавал ее иллюзорность. 
	Первой сделала шаг в его сторону Мэри. Вот она уже близко и 
сейчас должна остановиться - ведь ей так же, как и ему, известны правила 
игры и так же больно признавать, что она всего лишь иллюзия. 
	Но Мэри не остановилась и подошла так близко, что Инек уловил 
исходивший от нее легкий запах яблоневого цвета. Она протянула руку и 
коснулась его запястья. 
	Не сделала вид, а на самом деле коснулась! Он почувствовал 
прикосновение ее пальцев, их прохладу. 
	Инек стоял неподвижно, и ее рука лежала на его руке. 
	"Всполохи света! - догадался он. - Пирамидка, сложенная из 
шариков!" 
	Ну конечно же! Инек сразу вспомнил, кто подарил ему эту игрушку 
- путешественник с одной из тех планет в системе Альфарда, где обитали 
чудотворцы. С помощью их книг он и освоил искусство сотворения 
иллюзий. Путешественник хотел помочь ему и подарил пирамидку, а он 
тогда не понял ее назначения. Вернее, они не поняли друг друга, что, в 
общем-то; случается нередко. В галактическом Вавилоне очень легко 
ошибиться или просто не найти нужных знаний. 
	Пирамидка оказалась несложным, но очень занятным механизмом 
- своего рода фиксатором, превращавшим иллюзию в реальность. Нужно 
лишь придумать что-то, а затем включить пирамидку, и созданное 
воображением становится таким же реальным, как окружающий мир. 
	Только себя все равно не обманешь, потому что иллюзия всегда 
остается иллюзией... 
	Инек потянулся к Мэри, но она отпустила его руку и медленно 
шагнула назад. В комнате повисло тяжелое молчание ужасное, 
пронзительное молчание одиночества. Шарики в пирамидке продолжали 
вращаться, разбрасывая радужные огоньки, и по стенам все так же бегали, 
словно юркие мыши, цветные всполохи. 
	- Прости, - сказала Мэри, - но это все равно бессмысленно. Самих 
себя не обмануть. 
	Инек стоял, не в силах вымолвить слово. 
	- Я так ждала... Мечтала и надеялась, что когда-нибудь это 
произойдет. 
	- Я тоже, - произнес Инек. - Хотя я никогда не думал, что такое 
возможно. 
	Видимо, в этом то все и дело. Пока ничего подобного не могло 
случиться, оставалась возможность предаваться романтическим мечтам о 
далеком и недоступном. Да и романтическими они казались только потому, 
что были несбыточными. 
	- Словно ожившая кукла... - проговорила Мэри, - или любимый 
плюшевый мишка. Прости, Инек, но нельзя же любить куклу или 
плюшевого мишку, которые вдруг ожили. Ты всегда будешь помнить, как 
было раньше: кукла с глупой нарисованной улыбкой, медведь с торчащей 
из шва ватой... 
	- Нет! - вскричал Инек. - Нет же! 
	- Мне жаль тебя, - сказала Мэри. - Тебе будет нелегко. Но я ничем 
не могу помочь. Тебе предстоит долгая жизнь наедине со своими 
воспоминаниями. 
	- А как же ты? Что ты собираешься делать? 
	Не у него, а у Мэри хватило духу признать истинное положение 
вещей, посмотреть правде в лицо. 
	Но как она смогла почувствовать, понять? 
	- Я уйду, - ответила Мэри. - И никогда больше не вернусь. Даже 
когда буду очень нужна тебе. По-другому не получится. 
	- Но ты не можешь уйти. Мы с тобой в одной ловушке. 
	- Как странно все случилось, - сказала она. - Мы оба оказались 
жертвами иллюзии. 
	- И ты тоже? 
	- И я. Точно так же, как ты. Ведь ты не можешь любить куклу, а я 
не могу любить мастера, ее изготовившего. Раньше нам обоим казалось, 
что это возможно, а сейчас, когда стало понятно, что это не так, мы все еще 
тянемся друг к другу и от этого мучаемся и страдаем оба. 
	- Если бы ты осталась... - сказал Инек. 
	- Чтобы потом возненавидеть тебя? Или, еще хуже, чтобы ты 
возненавидел меня? Пусть уж лучше мы будем страдать. Это не так 
страшно, как ненависть. 
	Она шагнула к столику, схватила пирамидку и подняла ее над 
головой. 
	- Нет! Только не это! - закричал Инек. - Не надо, Мэри!.. 
	Пирамидка засверкала, кувыркаясь в полете, и ударилась о 
каминную кладку. Огоньки погасли, и, раскатившись по полу, зазвенели 
осколки. 
	- Мэри! - крикнул Инек, бросившись вперед, в темноту. 
	Но ее уже не было. 
	- Мэри! - вскрикнул он снова, даже не вскрикнул, а простонал. 
	Мэри ушла и никогда уже не вернется к нему. 
	Даже когда ему очень захочется ее увидеть, она все равно не 
придет. 
	Инек стоял в безмолвии станции, прислушиваясь к голосу 
прожитых лет. 
	Жизнь тяжела, говорил голос. В жизни нет легких путей. 
	И та девушка, дочь соседа-Фермера, что жила чуть дальше по 
дороге, и красавица южанка, которую он видел, проходя в строю солдат 
мимо ее поместья, и теперь Мэри - все они ушли из его жизни навсегда. 
	Он повернулся и, тяжело ступая, пошел к столу, к свету. Постоял, 
окидывая комнату взглядом. Здесь вот, на этом самом месте, где стоит 
сейчас стол, раньше была кухня, а там, где камин, гостиная. Дом 
переменился, и уже давно, но Инек ясно видел его прежним, словно это 
было еще вчера. 
	Однако те дни ушли, и вместе с ними люди. 
	Только он один остался. 
	Остался, потеряв свой прежний мир, покинув его в прошлом. 
	Впрочем, сегодня то же самое произошло со всеми живущими на 
планете. 
	Возможно, они об этом еще не знают, но их прежний мир остался в 
прошлом. И никогда уже он не будет прежним. 
	За свою жизнь Инеку много раз приходилось прощаться - с 
друзьями, с прошлым, с любовью, с вещами. 
	- Прощай, Мэри, - произнес он тихо. - Прости меня, и да хранит 
тебя господь. 
	Он сел за стол и, придвинув к себе дневник, отыскал нужную 
страницу. 
	Впереди ждала большая работа. 
	И теперь Инек был готов к ней. 
	С прошлым он уже распрощался. 

Клиффорд Саймак "Пересадочная станция"
перевод с англ. - А. Корженевский.
Clifford Simak. Way Station.