ись 
все гуще, пышнее и запутаннее; вязы, что посадил его отец, из прутиков 
футов шести высотой превратились в могучие деревья; куст желтых роз у 
двери на кухню вымерз в одну из давно забытых зим; клумбы исчезли, а 
несколько грядок с пряностями у ворот совсем задушили сорняки. 
	От старой каменной ограды, уходившей в обе стороны от ворот, 
осталась теперь просто длинная утрамбованная насыпь. Сотня холодных 
зам, ползучие вьюнки и трава, долгие годы небрежения сделали свое дело. 
Пройдет еще век, и ограда совсем сровняется с землей - от нее даже следа 
не останется. А на склоне холма, где поработала эрозия, уже сейчас были 
длинные участки, где она исчезла совсем. 
	Все эти изменения произошли давно, но Инек почти не замечал их. 
А сейчас заметил и удивился: почему это вдруг? Может, потому, что скоро 
ему предстоит вернуться к Земле? Но ведь он никогда и не покидал 
здешних просторов, солнца, воздуха, физически он всегда оставался на 
Земле, хотя долгие годы - куда дольше, чем большинству людей вообще 
выделяет судьба, - можно сказать, путешествовал по множеству миров, 
разбросанных среди звезд. 
	Солнце уходящего лета светило по-прежнему ярко, но Инек то и 
дело вздрагивал от холодного ветра, налетавшего, казалось, из какого-то 
таинственного, иллюзорного измерения. Впервые в жизни ему пришлось 
задуматься о том, кто же он на самом деле. Преследуемый сомнениями 
человек, которому суждено прожить на перепутье между миром людей и 
миром инопланетян, испытывающий привязанность и к тем, и к другим, 
терзаемый сомнениями и преследуемый призраками старых воспоминаний, 
что будут брести рядом сквозь годы и расстояния независимо от того, 
какую жизнь он себе изберет - на Земле или среди звезд? Сын двух культур, 
не понимающий до конца ни Землю, ни галактику, задолжавший и тем, и 
другим, но не способный ни с кем расплатиться? Бездомное. Безродное, 
бродячее существо, которое не в состоянии определить, где добро, а где зло, 
потому что ему довелось увидеть слишком много разных (и по законам 
чужой логики вполне объяснимых) проявлений и того, и другого? 
	Инек поднялся на холм, у подножья которого бил из земли родник; 
от ощущения вновь обретенной принадлежности к человечеству на душе у 
него потеплело - теперь его связывало с этим миром что-то вроде 
мальчишеского заговора. Но действительно ли он человек? И если это так, 
то как быть с его вековой преданностью Галактическому Центру? Да и 
хочется ли ему снова стать просто человеком? 
	Инек медленно прошел за ворота. В его мыслях беспрестанно 
сталкивались вопросы - огромный, неиссякающий поток вопросов, на 
которые нет ответов. Впрочем, подумал он, это не так. Ответы есть, но их 
слишком много. 
	Может быть, его навестят сегодня Мэри, Дэвид, все остальные 
люди - тени, и ему удастся обсудить с ними... Тут Инек вспомнил, что ни 
Мэри, ни Дэвид, ни кто-то еще уже не придет. Они посещали его годами, но 
теперь все кончено. Волшебный свет померк, иллюзии разбились, и он 
остался один. 
	Совсем один, пронеслась горькая мысль. Все - иллюзии. У него 
никогда не было ничего настоящего. Долгие годы он обманывал себя - 
весьма охотно и добровольно, - населяя угол у камина творениями своего 
собственного воображения. Мучаясь одиночеством, не имея возможности 
видеть и слышать людей, он создал по инопланетной методике существа, 
способные обмануть любое чувство, кроме осязания. 
	В общении с ними подводило даже чувство меры. 
	Странные создания, думал он. Несчастные создания, не 
принадлежащие ни миру теней, ни миру живых. Слишком человечные для 
мира теней и слишком бесплотные для Земли. 
	Мэри, если бы я только знал заранее... Я никогда бы этого не 
сделал. Мне самому было бы легче остаться в одиночестве... 
	Но теперь ничего уже не поправишь. И помощи ждать неоткуда. 
	Однако, встревожился Инек, что это со мной происходит? 
	В чем дело? 
	Он совершенно перестал соображать. Пообещал себе спрятаться в 
помещении станции, чтобы избежать встречи с пьяной толпой, если те 
явятся к дому, но это невозможно: вечером, едва стемнеет, Льюис должен 
привезти тело сиятеля. И если они появятся одновременно, тут черт знает 
что начнется. 
	Сраженный этой мыслью, Инек долго стоял в нерешительности. 
Если он предупредит Льюиса об опасности, тот может не привезти тело. А 
он просто обязан это сделать. Сиятель должен лежать в могиле до 
наступления ночи. Придется рискнуть, решил Инек. 
	Может быть, толпа еще не нагрянет. А если это все же произойдет, 
какой-нибудь выход из положения наверняка найдется. 
	Он что-нибудь придумает. 
	Должен придумать. 
 
 
 
	27. 
 
	В помещении станции по-прежнему стояла тишина. Новых 
сообщений не поступало, и аппаратура молчала - не слышно было даже 
приглушенного гудения материализатора. 
	Инек положил винтовку на стол, бросил рядом стопку газет, затем 
снял куртку и повесил ее на спинку стула. Пора наконец заняться газетами, 
напомнил он себе, и не только сегодняшними, но и вчерашними тоже. Да и 
дневник надо бы привести в порядок, а это займет немало времени. Выйдет, 
пожалуй, несколько страниц, даже если писать плотно, и события надо 
излагать четко, последовательно, чтобы все выглядело так, словно о 
вчерашних событиях он написал вчера, а не день спустя. Нужно описать 
каждое событие, каждую грань происшедшего и все, что он по этому поводу 
думает. Так он делал всегда и так же должен сделать сегодня. Ему это 
неизменно удавалось, потому что он создал для себя как был особую 
маленькую нишу - не на Земле, не среди галактических просторов, а в 
каком-то неопределенном мире, который можно было бы назвать бытием, - 
и работал там, словно средневековый монах в своей келье. Он был всего 
лишь наблюдателем. Правда. в высшей степени заинтересованным - его 
часто не устраивала пассивная роль, и он делал попытки внедриться в 
наблюдаемое, чтобы его понять, - но тем не менее он оставался именно 
наблюдателем, никак не вовлеченным в происходящее. Впрочем, осознал 
вдруг Инек, за последние два дня он этот статус утратил. И Земля, и 
галактика активно вмешались в течение его жизни, стены кельи рухнули, и 
он оказался втянутым в самую гущу событий. Теперь он уже не сможет 
сохранять объективность, не сможет относиться к фактам спокойно, 
непредвзято, а такое отношение всегда служило ему основой для работы 
над дневниками. 
	Инек подошел к полке, вытащил последний том и, перелистнув 
несколько страниц, нашел то место, где остановился в прошлый раз. До 
конца дневника оставалось лишь несколько чистых листков - видимо, 
слишком мало, чтобы записать все, что требовалось. Скорее всего, ему не 
хватит места и придется начинать новую тетрадь. 
	Стоя с раскрытым дневником в руках, он перечитал последнюю 
страницу. Запись была сделана позавчера. Всего два дня назад, но казалось, 
она повествовала о древних временах, и даже чернила как будто выцвели. 
Хотя ничего удивительного тут нет, подумалось ему, запись действительно 
из другой эпохи. Эти строки он написал еще до того, как рухнул его мир. 
	Что толку продолжать дневник, спросил себя Инек. С записями 
покончено, потому что они никому уже не нужны. Станцию закроют, его 
собственная планета затеряется в бездне пространства, и уже не будет 
иметь никакого значения, останется он здесь или перейдет на новую 
станцию на другой планете - Земля для галактики все равно потеряна. 
	Инек в раздражении захлопнул дневник, поставил его на полку и 
вернулся к столу. 
	Земля потеряна, думал Инек, и он тоже потерял себя - его 
одолевают сомнения и негодование. Негодование на свою судьбу (если 
такая штука вообще существует), на недомыслие - это касалось и Земли, и 
жителей галактики, - на мелочные ссоры, грозящие остановить шествие 
галактического братства, которое только-только достигло этого сектора 
пространства. И на Земле, и во всей галактике количество и сложность 
техники, высокие мысли, мудрость, эрудиция могут сойти за культуру, но 
не за цивилизацию. Чтобы стать истинно цивилизованным, обществу 
требуется нечто большее, чем техническое совершенство и полет мысли. 
	Инек чувствовал в себе смутное, неосознанное стремление что-то 
делать - мерить станцию шагами, словно зверь за решеткой, бежать за 
ворота, кричать изо всех сил, - крушить, ломать, чтобы избавиться от гнева 
и разочарования. 
	Он протянул руку и взял со стола винтовку. Торопливо выдвинул 
ящик, где хранились патроны, вытащил коробку и, разорвав картон, 
высыпал их в карман. Постоял немного, держа винтовку в руках и 
прислушиваясь. Тишина, царившая в комнате, казалось, отдается в ушах 
тяжелым грохотом, но спустя какое-то время он почувствовал ее 
холодность, унылость и положил винтовку на место. 
	Какое мальчишество, подумал он, вымещать свое раздражение и 
злость на чем-то несущественном. Тем более что серьезных причин для 
таких эмоций в общем-то, нет. И в том, как складываются события, тоже 
нет ничего неожиданного - ему следовало сразу понять это и принять как 
совершенно естественное явление. К подобным вещам человеку, живущему 
на Земле, положено бы привыкнуть уже давно. 
	Инек окинул станцию взглядом: все как будто замерло в ожидании, 
словно сама станция отсчитывала время до события, которое должно 
случиться в назначенный ему срок. 
	Он тихо рассмеялся и снова протянул руку за винтовкой. Нелепое 
это занятие или нет, оно по крайней мере отвлечет его, вырвет хоть на 
время из бурлящего потока проблем. 
	Да и потренироваться ему не мешает. Он уже дней десять, 
наверное, не стрелял в цель. 
 
 
 
	28. 
 
	Подвал занимал огромную площадь, и дальние его стены терялись 
в полумраке за рядами огней, что Инек включил, спустившись вниз. 
Многочисленные туннели и комнаты были вырезаны прямо в камне, 
вытолкнутом из толщи земли тектоническими силами и ставшем 
основанием холму. 
	Здесь стояли массивные баки, заполненные различными 
растворами для путешественников, предпочитающих жидкую среду, насосы 
и электрогенераторы, работавшие на неизвестном Земле принципе. А 
глубоко внизу, под каменным полом, покоились гигантские цистерны с 
кислотами и кашеобразной жижей, получившейся из тел существ, что 
прибыли на станцию, а затем отправились дальше, оставив позади 
бесполезные оболочки, от которых нужно было просто избавиться. 
	Миновав баки и генераторы, Инек очутился в длинной, уходящей в 
темноту галерее. Нащупав выключатель, он зажег свет и двинулся дальше. 
По обеим сторонам коридора тянулись металлические стеллажи, 
уставленные бесчисленными подарками от путешественников. От пола до 
потолка полки были буквально забиты разным хламом со всех концов 
галактики. Впрочем, думал Инек, на самом деле хлама тут мало: все эти 
вещи, как правило, работали и имели какое-то назначение - или 
практическое, или эстетическое. Узнать бы только, какое именно. Хотя, 
конечно, далеко не в каждом случае это может пригодиться землянам. 
	В конце галереи размещались стеллажи, где экспонаты были 
разложены более аккуратно - каждый с биркой и номером, индексом по 
каталогу и датой, соответствующей записи в дневнике. Об этих предметах 
Инек по крайней мере знал, для чего они предназначены, а в отдельных 
случаях и каков их принцип действия. Некоторые не представляли из себя 
ничего особенного, другие обладали громадной потенциальной ценностью, 
третьи на данный момент вообще никак не соотносились с человеческим 
образом жизни, и был там еще ряд предметов, помеченных красными 
бирками, при мысли об этих "сувенирах" Инека каждый раз пробирала 
дрожь. 
	Он двигался вдоль своей выставки напоминаний о былых визитах 
инопланетян, и его шаги отзывались в галерее гулким эхом. 
	Наконец галерея привела к большому овальному залу, стены 
которого были покрыты толстым слоем серого материала, способного 
улавливать пули и не давать им рикошетировать. 
	Инек подошел к панели, установленной в глубокой нише, повернул 
рычажок и быстро прошел в центр зала. Свет погас, затем снова вспыхнул, 
но теперь Инек оказался уже не в зале, а в каком-то другом, никогда не 
виданном раньше месте. 
	Склон невысокого холма, где он стоял, сбегал к медленной, 
ленивой речке с полузатопленными болотистыми берегами, а на полосе от 
края болота до подножья холма волнами колыхалась высокая жесткая 
трава. Ветра не было, но трава все равно колыхалась, и Инек понял, что там 
рыщут какие-то животные. Со стороны луга доносилось свирепое хрюканье, 
словно тысячи разозленных боровов дрались там из-за отборных кусков 
сразу у сотни корыт с помоями. А откуда-то дальше, может быть прямо от 
реки, слышался монотонный рев, хриплый и усталый. 
	Инек почувствовал, как шевелятся у него на голове волосы, и 
выставил винтовку перед собой. Удивительное ощущение не проходило: он 
чуял опасность, знал о ее присутствии, и в то же время ничто вокруг вроде 
бы ему не угрожало. Тем не менее Инеку все еще казалось, что сам воздух 
здесь дышит опасностью. 
	Он обернулся. Почти вплотную к лугу, окружавшему холм, где он 
стоял, спускался по склону соседнего холма густой темный лес. За лесом 
высились на фоне неба темно-лиловые горы. Вершины их таяли в облаках, 
но, насколько хватал глаз, сохраняли темно лиловый оттенок, как будто 
снега на пиках не было вовсе. 
	Из леса выбежали две отвратительные твари и замерли на краю 
луга. Они уселись на задние лапы, обмотав их длинными хвостами, и 
повернули к Инеку ухмыляющиеся морды. Напоминали твари то ли волков, 
то ли собак, но на самом деле не имели к этим животным никакого 
отношения. Инек никогда в жизни не видел ничего похожего. Шкуры их 
блестели под бледным солнцем, словно смазанные жиром, но у шеи мех 
сходил на нет, и над туловищем, как будто из воротника, торчали голые 
черепа. Издалека звери выглядели как два старика, накинувших на плечи 
волчьи шкуры и собравшихся на маскарад. Но картину портили мертвенно-
зеленые морды и болтающиеся языки, ярко-красные и блестящие. 
	Из леса не доносилось ни звука. У самого края под деревом сидели 
только две эти зловещие твари. Они глядели на Инека и молча скалились, 
раскрывая в усмешке беззубые пасти. Темный густой лес казался почти 
черным, а листва странно отсвечивала, как будто каждый отдельный лист 
был отполирован до блеска. 
	Инек снова повернулся к реке и увидел, что у границы травяной 
полосы появились сразу несколько похожих на жаб страшилищ футов 
шести длиной и фута в три высотой. Шкуры их напоминали цветом брюхо 
издохшей рыбы, а над пастью у каждого красовался один огромный глаз. И 
все эти глаза светились в опускающихся сумерках, словно у крадущегося к 
добыче кота в луче фонаря. 
	От реки все еще доносился хриплый рев, а между его раскатами 
слышалось тонкое, слабое жужжание, сердитое и зловещее, словно где-то 
рядом вился комар. Инек вскинул голову и увидел в вышине цепочку 
маленьких точек - с такого расстояния даже нельзя было понять, что там 
летит. 
	Инек перевел взгляд на выползших из травы страшилищ, но тут 
краем глаза заметил какое-то движение и повернулся к лесу. 
	По склону холма бесшумно скользили две похожие на волков твари 
с лысыми черепами. Не бежали, а именно скользили, словно их одним 
резким ударом выдавили из тюбика. 
	Инек вскинул винтовку, и приклад словно прирос к плечу, став 
продолжением тела. Мушка сошлась с прицельной планкой и закрыла 
морду первого зверя. Прогремел выстрел, но Инек даже не взглянул, попал 
ли он в цель, и, передернув затвор, прицелился во вторую тварь. Еще один 
толчок в плечо - зверь подпрыгнул в воздух, перевернулся, упал на землю, 
проскользнув по инерции чуть вперед, а затем покатился по склону холма 
обратно вниз. 
	Инек снова передернул затвор - на солнце блеснула вылетевшая 
гильза - и повернулся к другому склону. Похожие на жаб страшилища 
оказались уже ближе. Пока Инек стоял к ним спиной, они медленно 
подползали, но, едва он обернулся, сразу присели и замерли, уставившись 
на него в упор. 
	Он сунул руку в карман, достал два патрона и загнал их в магазин. 
	Рев, доносившийся от реки, прекратился, но теперь появилось 
прерывистое хрюканье, и ему никак не удавалось определить, что это и 
откуда оно исходит. Медленно поворачиваясь, Инек оглядел окрестности: 
похоже было, что звук доносился со стороны леса, но там абсолютно ничего 
не двигалось. А в промежутках между приступами хрюканья он все еще 
слышал жужжание, и теперь оно стало громче. Точки на небе тоже стали 
больше и двигались уже не цепочкой. Перестроившись в круг, они, похоже, 
спускались по спирали вниз, но были все еще так далеко, что Инек по-
прежнему не мог разглядеть, кого это там несет. 
	Снова взглянув на страшилищ, он заметил, что те подползли еще 
ближе. Вскинув винтовку, Инек выстрелил от бедра. 
	Глаз ближайшей к нему твари выплеснулся наружу, словно вода в 
реке от брошенного камня, но сама тварь даже не дернулась - просто осела, 
растекшись по земле, как будто на нее наступили и расплющили. Из 
большой круглой дыры на месте глаза вытекала густая, тягучая жидкость 
желтого цвета - видимо, кровь. 
	Остальные страшилища попятились. Медленно, настороженно 
отступая по склону холма, они остановились, лишь когда оказались у самой 
границы травяной полосы. 
	Хрюканье стало ближе, жужжание громче, и теперь Инек уже не 
сомневался, что хрюканье доносится из-за холмов, заросших лесом. 
Обернувшись, он наконец увидел, кто же издает этот звук: зловеще 
похрюкивая и перешагивая через верхушки деревьев, в его сторону 
двигалось нечто совершенно невообразимое. Черный шар, надувавшийся и 
опадавший при каждом новом звуке, раскачивался между четырьмя 
негнущимися тонкими лапами, которые вверху соединялись суставом с 
четырьмя длинными ходулями, несшими тварь над лесом. Двигалась она 
рывками и высоко поднимала ноги, чтобы не зацепить массивные кроны, 
но всякий раз, когда ходуля опускалась, Инек слышал треск сучьев и грохот 
падающих деревьев. Он почувствовал, что по спине у него забегали 
мурашки. 
	Шею закололо, словно, подчинившись древнему инстинкту, 
короткие волосы на затылке встали дыбом. Но, даже замерев от испуга, он 
помнил, что один выстрел уже сделан. Пальцы сами нащупали в кармане 
патрон и загнали его в магазин. 
	Жужжание стало еще громче, характер звука тоже изменился. 
Теперь оно приближалось с огромной скоростью. Вскинув голову, Инек 
увидел, что точки уже не кружат в небе, а одна за другой стремительно 
падают прямо на него. Хрюкающий и раскачивающийся шар на ходулях 
тоже шагал в его сторону, но пикирующие точки двигались быстрее и явно 
должны были добраться до холма раньше. 
	Взяв оружие на изготовку, Инек продолжал наблюдать за 
падающими точками, которые постепенно превращались в устрашающих 
тварей с торчащими из головы рапирами. Может быть, это клювы, подумал 
Инок, а сами летающие твари. возможно, птицы, но таких больших, 
стремительных, смертоносных птиц никто на Земле никогда не видел. 
	Жужжание перешло в вопль, который становился все 
пронзительнее, все тоньше и тоньше, пока от звука не заныли зубы, а 
сквозь него доносилось размеренное, словно удары метронома, хрюканье 
пробирающегося над лесом черного шара. 
	Безотчетным движением Инок прижал приклад к плечу, выжидая, 
когда летающие монстры окажутся поближе и можно будет стрелять 
наверняка. 
	Они падали, как камни, брошенные с высоты, и были гораздо 
больше, чем казалось поначалу, - огромные смертоносные стрелы, 
направленные прямо в него... 
	Винтовка толкнула в плечо. Летучая тварь съежилась, потеряла 
стремительную, обтекаемую форму и, переворачиваясь, повалилась куда-то 
в сторону. Передернув затвор, Инек выстрелил еще раз, и закувыркалась 
вторая "птица". Снова щелкнул затвор, и раздался еще один выстрел. 
Третья тварь скользнула вбок, потом, болтая обмякшими крыльями, стала 
падать к реке. 
	Остальные вдруг прервали стремительное пике, круто развернулись 
и, отчаянно работая крыльями, похожими на лопасти ветряной мельницы, 
снова рванулис