снился  огромный ствол
нейтриум-пушки, запутавшийся в паутине тяжей. Выступали  из полутьмы могучие
люльки лифта  для снарядов,  рычаги  и  колеса устройств наводки, приборы  и
рукоятки  регулятора   цепной  реакции.  У  стены  павильона  стояли  мощные
электродвигатели, похожие на черные бочки. Они тоже, будто зловещим налетом,
были покрыты тонкой защитной пленкой нейтриума.
     Две фигурки внизу, на диске, почти  терялись в слабом освещении,  среди
нагромождения больших  устройств. Одна фигурка, небольшая и  грузная, быстро
ходила взад и вперед от края  диска  к центру; другая,  худощавая и высокая,
казалось    принадлежавшая    не    сорокалетнему   ученому,   а    молодому
спортсмену-баскетболисту, стояла неподвижно...
     Наконец  они  успокоились.  Генерал  снова  уселся в  стальное  кресло,
закурил сигарету, некоторое время молча пускал струйки дыма.
     Как  вы полагаете,  док,  голос Хьюза звучал  теперь хрипло  и  устало,
каково состояние дела с нейтриумом там?
     Вэбстер не сразу ответил:
     По-моему, они  находятся еще в самом начале пути... Может быть, они уже
получили первые граммы  нейтриума,  если смогли понять, из чего сделаны наши
снаряды  "черные звезды"...  Может  быть,  у них еще  ничего  нет,  если они
поверили в  наши сообщения  об отрицательных результатах  экспериментов.  Во
всяком случае, если рассчитывать на худшее...
     "Если  рассчитывать  на  худшее"!  перебил  его Хьюз  и снова  вскочил.
Сколько раз мы  ошибались  в  русских, принимали  их за простачков,  которых
можно обмануть вот такими журнальными трюками,  вроде  вашей статьи! Сколько
раз мы  доказывали, что русские не смогут сделать атомной бомбы и  уже почти
доказали это, когда они  ее  сделали! Атомная  бомба, которую мы делали пять
лет,  а они три года! Водородная бомба, которую они сделали  лишь на  десять
месяцев позже нас, хотя  начали работу  на четыре года позже! Какой страшный
темп! После того как мы убедили самих себя и весь мир, что первыми  выйдем в
Космос, они запустили свои спутники фантастических размеров! И, наконец, эти
ракеты, запущенные на  Луну! Вы ничему не научились, Вэбстер!  Знаете ли вы,
что русские имели нейтриум, или, как они его называют, нейтрид, еще до наших
снарядов  спутников?  Знаете  ли  вы, что  они  уже  выстроили  свой  первый
нейтриум-завод, который по масштабам не уступает Нью-Хэнфорду? Знаете ли вы,
что на этом заводе они начинают строить дорогие их  сердцу ракеты? Ракеты из
нейтриума, сэр!  Не  баллистические,  не  межконтинентальные, а  космические
ракеты! Знаете ли вы все это?
     Нет!...  прошептал ошеломленный Вэбстер. Я не представлял... Я  не  мог
это предвидеть...
     На полном лице генерала  возникла снисходительно-презрительная гримаса,
смысл которой можно  было расшифровать без труда: "Вы, ученые,  воображаете,
что знаете все, а на самом деле вы не знаете ни черта!"
     Ну хорошо... Генерал  уселся в свое кресло.  Не ваша вина, что вы этого
не знали, ведь  в научной  литературе  это не  публиковалось. Итак, ближе  к
делу. Вы,  конечно, прекрасно представляете себе, какую опасность  несут эти
русские ракеты  из нейтриума. С  помощью  их  русские смогут  захватить  все
околоземное  пространство.  Таким  образом,   генерал  повысил  голос,  этот
"телескоп",  на который вы ухлопали нейтриум, какой только смогли сделать за
эти годы,  должен  стать  нашим  первым  пунктом  в  проекте  под  названием
"космическая   оборона".   Нужно    усовершенствовать    "телескоп".   Нужно
пристреляться   по  Луне  и   ближайшему  пространству  так,   чтобы,  когда
понадобится, мы смогли  послать  в  любую  точку нейтриум-снаряды  с ядерной
взрывчаткой.   Пока   что  ваш  "телескоп"  единственное,   что   мы   можем
противопоставить  русским  ракетам...  Хьюз  помолчал.  Ну, а из  каких, так
сказать,  научных побуждений мы это будем делать: для  установления, есть ли
жизнь  на Луне,  для  проверки  ли  русских  данных  или  для анализа лунной
поверхности,  это нам потом  придумают газетчики и дипломаты. Важно, чтобы к
тому времени, когда у русских появятся первые базы на Луне и  спутниках, они
были под  прицелом.  Игра  переносится  в Космос! Нам  не придется  особенно
церемониться, я думаю.  Слава всевышнему, на ночное светило и пустоту еще не
распространяются нормы международного права. И нам нужно торопиться. Русские
в последнее время стали работать что-то слишком быстро...
     Генерал встал, посмотрел на часы, потом на  Вэбстера, на лице  которого
уже не осталось и следов от прежнего высокомерного выражения.
     Так... Теперь в Нью-Хэнфорд!  По пути  обсудим подробности предстоящего
дела...


     НОВЫЕ ПОИСКИ

     Луна плыла над  городом, великолепная в  своем холодном сиянии, украшая
южную ночь.  Она, как умелый декоратор, прикрыла весь мусор и беспорядок дня
в непроницаемой тени,  расстелила блестящие дорожки на  обработанном  шинами
асфальте  улиц, стушевала  резкие дневные  краски  домов, заборов,  скверов,
будто набросила на них серо-зеленую пелену тишины и задумчивости. Луна плыла
высоко над домами, парками, улицами, красивая и круглая. И звезды тушевались
в ее сиянии.
     В такую ночь  многим  не  спится.  Бродят по  улицам  одинокие  молодые
мечтатели; ликуя и улыбаясь до  ушей,  возвращаются  домой  ошалевшие  после
семичасовой прогулки с любимой  девушкой влюбленные; навстречу им попадаются
сомнамбулические  пары,  совсем  забывшие о течении времени.  Вспыхивает  за
Днепром трепещущее зарево над металлургическим заводом там выпускают плавку.
Грохочет за домами ночной трамвай-грузовик.  Не стесняемая пешеходами, летит
по магистральному  шоссе автомашина, рассекая темноту двумя пучками света; и
долго еще слышен певучий шелест покрышек об асфальт.
     В  такую  ночь  бродил  по  городу  пожилой  лысый  человек  в  пиджаке
нараспашку, на носу очки,  в зубах папироса, руки в карманах профессор  Иван
Гаврилович  Голуб.  Он  ходил  по  улицам,  окунувшись в  серебристо-эеленое
сияние, мимо молчаливых домов и деревьев, шел задумчиво и неторопливо.
     Он так шагал уже давно: мысли захватили его еще днем, в  лаборатории, и
после работы он так и не  дошел еще до своей квартиры. Все недодуманные, все
мелькнувшие в спешке дня мысли завладели им, будто  он вдруг наткнулся на не
дочитанную когда-то интересную книгу.
     Луна висела  над домами, крыши  лоснились в  ее свете. Иван  Гаврилович
прищурился  на нее как-то сразу ожили, шевельнулись молодые воспоминания, но
он, усмехнувшись им, буркнул:
     Ничего, матушка, вот скоро к тебе в гости всерьез летать начнем!..
     Мысли снова вернулись к недавней дискуссии в институте. Иван Гаврилович
посерьезнел:  все-таки  здорово  они его  пощипали, эти теоретики  Александр
Александрович  Тураев  и  его "сотрудники  по  интегралам".  Как  ловко  они
доказывали  ему,  что он, профессор  Голуб, не понимает того, что открыл, не
понимает нейтрида.
     В том  же  институтском конференц-зале, где когда-то  он  выдвинул идею
нуль-вещества,  теперь  за кафедрой стоял  Александр Александрович и говорил
своим звонким тенорком, то  и  дело поворачиваясь к нему, Голубу, будто и не
было в зале других оппонентов:
     Мало получить  нуль-вещество,  мало  назвать  его  нейтридом. Нужно еще
понять,  определить его место в природе... А мы не знаем, что это  за штука,
да, не знаем!.. Он сердито хлопнул по борту  кафедры  ладонью. Вы скажете...
Он  снова повернул изжелта-седую бородку  в сторону Голуба,  вы скажете: "Но
позвольте мы измерили его плотность, механическую  прочность, его...  э-э...
радиоактивную   непроницаемость,   тепловые   свойства...   Вот  цифры,  вот
графики..." Я знаю  эти цифры  они  потрясают воображение. И все-таки это не
то! Ведь  и уран не был ураном, пока знали только, что это  серебристо-белый
металл  с  удельным весом  18,7,  тугоплавкий, не растворяется  в  воде,  но
растворяется  в  сильных кислотах...  Понадобилось  заглянуть  внутрь атома,
чтобы понять, что такое уран. Так и теперь: мы не знаем главного в нейтриде,
не  знаем  тех его  необычных  свойств,  которых  нет  и  не  может  быть  у
обыкновенных веществ, тех свойств, для которых еще нет названия...
     Да,  конечно,  прав  этот  престарелый,  но молодой  в  душе  Александр
Александрович: нейтрид еще не открыт он только получен. "Мы не открыли Луну,
Кэйвор, мы  только добрались до нее..." Где это? Ах,  ну да: "Первые люди на
Луне"  Герберта  Уэллса. Иван  Гаврилович  снова посмотрел  на лунный  диск,
дружески подмигнул ему: этот Бедфорд был глубоко прав!
     ...  Но  как  проникнуть внутрь  этого  черного  феномена,  который  не
пробирают даже сильнейшие радиоактивные  излучения? И  что нужно  ожидать от
этих опытов? Невозможно представить себе, какова будет реакция возбужденного
нейтрида... Что ожидать от него?
     Получится что-то вроде алхимии пробовать одно, другое, третье: будет ли
взаимодействовать  нейтрид   с   быстрыми   протонами,   нейтронами.   А   с
альфа-частицами, а с тяжелыми ядрами?.. Иван Гаврилович поморщился, покрутил
головой:  множество частиц,  множество энергий, скоростей  огромная  работа!
Главное не за что ухватиться. Голое место.
     Постой, а  что  тогда говорил Тураев, после дискуссии?..  Он  советовал
попробовать облучать  нейтрид мезонами. Иван Гаврилович ему возразил, что-де
мезонами они и без того облучают нейтрид при его получении из ртути и ничего
особенного  при  этом  не  происходит...  Но ведь  Александр  Александрович,
пожалуй, был прав! Они работают с очень медленными тепловыми минус-мезонами.
А если перейти к большим скоростям, к световым?..
     Да и  почему он вбил себе в голову, что с мезонами ничего не получится?
Мезоны частицы, которые создали  нейтрид...  Пожалуй, именно с них  нужно  и
начинать, потому что  мезоны это ядерные силы, своего рода "электроны ядра".
Да,  да! Еще  не  разумом, только  интуицией  исследователя Иван  Гаврилович
почувствовал верный путь. Он незаметно для себя ускорил  шаги  и, подчиняясь
внутреннему  радостному  ритму,  почти бежал вниз  по какой-то  пустынной  и
гулкой улице.
     "Ведь для этих опытов все есть: мезонатор, пластинки нейтрида... Что же
должно   получиться?   Так,  имеем  конкретные   условия:   нейтрид  быстрые
минус-мезоны. Ну-ка..." Иван  Гаврилович остановился под фонарем, вытащил из
кармана блокнот, карандаш и начал прикидывать схему опыта...
     "Куда это  меня занесло?" Иван Гаврилович сложил  блокнот  и недоуменно
огляделся. Луна большим багровым кругом висела у самого горизонта на западе;
небо было  еще  черным,  но  звезды уже потускнели, предвещая рассвет. Улица
кончалась, впереди,  метрах  в пятидесяти, в  темной воде колыхались длинные
блики огней. "Река? Ого! Прогулялся через весь город..."
     На той стороне реки сверкали огни завода.  Под ногами шуршала мокрая от
росы  трава. Голуб почувствовал, что ноги у него гудят от усталости,  присел
на  траву. Далеко-далеко  внизу коротко  ревнул  буксирный пароходик, что-то
всплескивало  в реке. По-утреннему свежий и крепкий,  как газированная вода,
воздух наполнял грудь бодростью.  Иван Гаврилович с презрением  посмотрел на
окурок  папиросы отравлять  себя такой дрянью! и отшвырнул его. Потом встал,
подошел к воде, потрогал ее руками теплая, удивительно теплая для  сентября!
Постоял минутку и решительно стал раздеваться.
     Иван  Гаврилович внимательно осмотрел себя в сером свете утра:  ничего,
он еще крепок для своих пятидесяти двух лет. Напряг мышцы рук есть сила! Еще
работать и работать!.. Ничего, если приходится начинать на голом месте,  для
этого он и исследователь!
     Иван  Гаврилович  ступил  несколько  шагов по  плотному песчаному  дну,
оттолкнулся  и,  стараясь  не бултыхая  выбрасывать  руки,  поплыл саженками
поперек течения...

     Когда Якина спрашивали, где  он теперь работает, он отвечал коротко: "В
зверинце".
     Высоковольтная лаборатория в самом деле была похожа на  зверинец кругом
клетки, только вместо хищников в них были заключены молнии. Молнии прятались
в красивых медных шарах разрядников, в  высоковольтных конденсаторах. Молнии
сдержанно  гудели  в  трансформаторах,   невидимо   собирались  на  фигурных
гирляндах  фарфоровых  изоляторов,   в  проводах   и  только  ждали,   чтобы
разрядиться на что-нибудь или кого-нибудь.
     Сейчас   Якин  занимался   изучением  электрического  пробоя  пластинок
нейтрида. Что ж, теперь почти весь институт исследует нейтрид...
     Яков  с  усилием  поставил  на  металлический  цилиндр  тонкую   черную
пластину. "Вот черт килограммов двадцать, наверное, не меньше". Установил на
пластинки нейтрида  медную  гирьку верхнего электрода,  соединил  провода  и
вышел  из  клетки. Лязгнула  железная  дверь,  загорелась  над  нею  красная
неоновая лампочка.
     Яков  стал   медленно  поворачивать   ручку   трансформатора.   Стрелка
киловольтметра неторопливо поползла по шкале:  10 киловольт,  15... 25... За
серой  защитной  сеткой от гиреобразного электрода  с  еле  слышным шипением
стало  расходиться   оранжевое   сияние   светился  ионизированный   высоким
напряжением  воздух. 40  киловольт,  50...  70... Черную  пластину  нейтрида
окутали желтые и  голубые нити: они тянулись, загибаясь за края пластинки, к
никелированному цилиндру, дрожали, извивались и шипели, как живые. В воздухе
распространился резкий запах озона.
     Стрелка  коснулась цифры  "90".  90  киловольт! Якин  перестал повышать
напряжение,  чтобы  полюбоваться,  Теперь  в клетке  между электродами,  ища
выхода, разъяренно металась молния; нити разрядов были голубыми и шипели так
громко,  будто трещало  разрываемое  полотно.  Могучие  электрические  силы,
подчиняясь легкому повороту  регулятора, напряглись и рвались  сквозь тонкий
слой нуль-вещества. Если бы между электродами лежало  обычное вещество, даже
в тысячи раз  толще этой  пластинки, то все было бы уже кончено, материал не
выдержал  бы: треск, громкий  щелчок и пробой маленькая дырочка с опаленными
краями. Но путь электрическому току преграждал нейтрид...
     Яков снова  стал поднимать напряжение.  Когда стрелка доползла  до  120
киловольт,  нити  разрядов,  угрожающе шипя и  треща, собрались  в  слепящий
голубой жгут, огибая  пластинку. Между электродами  возникла дуга. Тотчас же
перегрузочные  реле-ограничители  с  лязгом  отключили   трансформатор.  Все
исчезло.
     Яков  в задумчивости потер  лоб. "Нужно  попробовать пробить пластину в
трансформаторном  масле;  тогда  можно  будет  повысить  напряжение  раза  в
четыре".  При мысли  об этом  Яков  вздохнул,  он  не  любил  иметь  дело  с
трансформаторным маслом сизо-коричневой  густой  жидкостью,  которая пачкает
халат, а руки потом противно пахнут рыбьим жиром и касторкой.
     Уже несколько месяцев он  пытается пробить  нейтрид и все одно и то же:
перекрытие по воздуху.
     Нейтрид непробиваем. Это, конечно, великолепно, что нейтрид выдерживает
сотни и тысячи миллиардов вольт на сантиметр! Но что же это за исследования,
если они будут состоять из одних только отрицательных результатов?
     Нужно испытывать еще более тонкие пластинки нейтрида может быть, пленки
тоньше  ангстрема.  Но каково идти на поклон в семнадцатую  лабораторию, где
Голуб,  Сердюк, Оксана?  Яков вспомнил о своей недавней  встрече с Оксаной и
снова вздохнул.
     Оксана  после  изгнания   его  из   17-ой   лаборатории  при   встречах
отворачивала голову или опускала  глаза не  хотела  здороваться.  "Сердится,
понял Якин. Ну, ничего. Это все-таки лучше, чем  если  бы она  здоровалась и
разговаривала равнодушно. Хоть какие-то чувства питает... Помирюсь!"
     Помирились они  в троллейбусе, возвращаясь с работы. Был  час  пик;  их
стиснула давка.  Яков так энергично  и так заботливо  старался, чтобы Оксане
было  просторнее,   так  сдерживал  возле  нее  напор  пассажиров,  что  она
смягчилась. Когда же Яков отпустил шутку по поводу непомерной толщины одного
пассажира, она рассмеялась  и подобрела окончательно. Они впервые за все это
время разговорились.
     В троллейбусе было жарко и душно, пахло потом.
     Знаешь  что,  пошли   пешком,  предложил  Яков.  Чего  мы  будем  здесь
толкаться?
     Солнце  еще не  село, но  затененные  деревьями  улицы уже  подернулись
предвечерней сизой дымкой. Гремели трамваи, спешили прохожие. Они свернули в
парк. Правда, это был весьма окольный путь  к  Оксаниному дому, но "окольный
путь к дому девушки самый прямой путь к ее сердцу", это правило  Яшка усвоил
еще в студенческие годы.
     Он  острил напропалую,  рассказывал  бывшие  и не бывшие  на самом деле
истории. Оксана смеялась  и  уже тепло  посматривала на него своими  "карими
очами". Когда проходили мимо фонтана, под развесистой струей которого мокли,
взявшись  за  руки, серо-зеленые цементные мальчики  с большой  рыбой,  Яков
посмотрел на них и молча начал стаскивать с себя пиджак.
     Ты что? поразилась Оксана.
     Так  дети  мокнут.   Простудятся.  Жалко...  невозмутимо  объяснил  он,
показывая на фонтан.
     Ой! Оксана, смеясь, даже уцепилась обеими руками за плечо Якина.
     Словом, полный мир был восстановлен раньше, чем  они дошли  до середины
парка.
     Сперва разговор  был  шутливый, легкий. Потом  как-то пришлось  к слову
упомянули об институте. И Оксана неудержимо начала рассказывать, как у них в
лаборатории было интересно, как той  осенью однажды Алексей Осипович чуть не
отрезал  себе  руку  черной  пленкой; а  потом как  Голуб  и  Коля  "Достань
воробушка"  улетали  на Таймыр и  Коля вернулся с отмороженными ушами; и как
они  испытывали первые образцы  нейтрида; а Иван Гаврилович  сейчас начинает
какие-то новые интересные опыты...
     Якин слушал и увядал. Все его прогулочное настроение как-то испарилось,
шутить больше не хотелось. Он  шел рядом с разговорившейся Оксаной и молчал,
чтобы не выдать  своих чувств. Да и что он мог сказать?.. Словом, вечер  был
испорчен; с Оксаной он распрощался холодно.
     Нет, лучше  в семнадцатую  не  показываться, а  послать  с  лаборанткой
записку.


     После   дневника   Николая  Самойлова  у   читателей   могло  сложиться
одностороннее   и   излишне  категорическое   представление   о  его  бывшем
однокурснике  и  товарище  Якове  Якине.  Дескать,   это  циник,  халтурщик,
недалекий   рвач  и  так  далее.  Словом  нехороший  человек.  Отрицательный
персонаж.
     Конечно, это слишком поспешное суждение о Якове Якине.
     Иные  книги приучают  нас очень упрощенно судить о людях: если  человек
криво усмехается  значит,  он  сукин  сын;  если  герой  улыбается  широко и
открыто,  как голливудский  киноактер,  значит, он положительный, хороший. В
жизни все не так просто.
     Если отбросить разные  неприятные черты характера Якина  его позерство,
неуместные цинические прибауточки,  внешнюю несерьезность, то можно выделить
нечто  самое  важное, главное. Это главное стремление Якина сделать большое,
великое открытие, великое изобретение.
     "Открывать" он начал еще в детстве. Лет девяти от роду, прочитав первую
книжку по астрономии, веснушчатый  второклассник Яша был потрясен  внезапной
идеей. Телескопы приближают Луну в  несколько сот раз значит, чтобы  быстрее
добраться до Луны, нужно выпускать ракеты и снаряды через большие телескопы!
Тогда до Луны останется совсем немного несколько сотен километров...
     В  седьмом классе,  после знакомства с электричеством, у него  возникла
"спасительная" для общества  мысль: человека, убитого  током, можно оживить,
пропустив через него  ток в  обратном  направлении!  Два месяца  юный  гений
собирал высоковольтный  выпрямитель.  Жертвой  этой  идеи  пал  домашний кот
Гришка...
     Знакомство  с  химией родило новые мысли.  Девятиклассник Якин спорил с
товарищами, что сможет  безвредно для себя пить плавиковую и серную кислоту.
Очень просто:  чтобы пить  плавиковую кислоту,  нужно предварительно  выпить
расплавленный  парафин;  о