быть получен!
     Он собрал листки конспекта и сошел с кафедры.
     Интересно:  у него горели щеки совсем как у  нас  с  Яшкой, как у всех,
сидевших в конференц-зале.
     Ну, тут  началось! В зале  все  стали  спорить друг с  другом  яростно,
громко. К Ивану  Гавриловичу посыпались вопросы. Он  едва  успевал отвечать.
Яшка бормотал возле  меня: "Вот это да! Колоссально!" потом сцепился в споре
с  каким-то сидевшим  рядом  рыжим скептиком.  Бедный  Тураев растерялся, не
зная, как успокоить  зал: его председательского колокольчика не было слышно;
потом махнул рукой и стал  о  чем-то  с необыкновенной для старика  живостью
рассуждать с Голубом.
     Было уже одиннадцать часов ночи. Когда все немного утихли, Тураев встал
и сказал своим тенорком:
     Сведения   и  идеи,  сообщенные   нам...  э-э...  профессором  Голубом,
интересны и  важны.  Обсуждение  их, мне кажется,  должно проходить менее...
э-э... страстно и более обстоятельно. Научное обсуждение не должно  походить
на  митинг.  Научные мнения не должны быть  опрометчивыми...  Он  в раздумье
пожевал  губами. Пожалуй, мы  сделаем вот  что:  размножим сегодняшний отчет
Ивана  Гавриловича и распространим  его с тем, чтобы присутствующие здесь...
э-э...  уважаемые коллеги смогли его обсудить  в течение ближайших дней... А
сейчас заседание совета... э-э... закрывается.
     Вот так, Николай Самойлов! Ты с унынием мусолил целую неделю этот отчет
и  не заметил в  нем  потрясающую идею.  Вы умственно  ограниченны,  Николай
Самойлов, вы зубрила и бездарь!

     29  июня.  Обсуждение в  институте  закончилось,  и дело пошло в высшие
академические и административные сферы.  Иван Гаврилович в лаборатории почти
не бывает, мотается то в Киев, то в Москву, "проталкивает" тему.
     Институт во главе с Тураевым полностью за нас (я уже и себя причисляю к
этому проекту).
     О  предстоящих  исследованиях  я  иногда  думаю  с  душевным  трепетом.
Попросту говоря, я их побаиваюсь: как бы мне не осрамиться. Пять с половиной
лет  меня  готовили  к  работе  физика-экспериментатора:  я  слушал  лекции,
выполнял  лабораторные  работы,  курсовые  проекты, бойко  сдавал  экзамены,
неплохо  защитил  дипломную  работу  и  даже  получил диплом с отличием,  но
все-таки...  Ценность  знаний  познается  в  их применении.  Можно  блеснуть
эрудицией  в беседе как светской, так и  научной; можно каскадом терминов  и
глубокомысленностью  выражений сломить упорство экзаменатора он вам поставит
"отлично". А когда дойдет  до дела, когда  из  твоих  знаний должны родиться
новые знания, новые приборы, новые опыты, новые материалы, вот на этом самом
главном в жизни экзамене, глядь, и провалился...
     А дело предстоит огромное. И мне немного страшно.
     Мы  готовимся.  Обдумываем  идеи  опытов, последовательность  анализов.
Переводим  и  докладываем  в  лаборатории  все,  что  есть  в  международной
литературе об опытах с мезонами. Я даже перевел с помощью словаря две статьи
с французского и немецкого, хотя никогда эти языки не изучал.
     Вот что значит энтузиазм!
     Интересно: в американских научных  журналах нет почти никаких сообщений
о работах с мезонами. Во всяком случае, за последний год. Одно из двух: либо
они,  американцы,  не ведут сейчас  серьезных  исследований в  этой области,
либо,  как  это уже было, когда разрабатывали атомную бомбу, они засекретили
абсолютно  все  относящееся  к этой проблеме,  как  в  сороковых годах  было
засекречено все относящееся к делению урана.



     ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ, ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ

     1 июля. Сегодня прочитал великолепную  космогоническую гипотезу Тураева
и хожу  под ее впечатлением. Это  не  гипотеза, а научная поэма об умирающих
"черных звездах".
     Мы видим  в небе светящиеся миры, красивые и головокружительно далекие.
Но не видим мы гораздо больше, чем видим. Непрерывный миллионолетний ядерный
взрыв вот что такое звезда.  И  этот  взрыв  ее истощает.  Звезды сжимаются,
атомы внутри них спрессовываются, ядра соединяются друг с  другом и выделяют
еще  большую энергию. Так получается ослепительно белая  сверхплотная звезда
белый "карлик".
     Звезда  выделяет  огромную  энергию, говорится в гипотезе, но известно,
что  чем  больше  энергии  выделяет  система,  тем устойчивее,  прочнее  она
становится,  тем  плотнее  и   прочнее  становится  угасающий   "карлик".  В
пространстве Вселенной  есть немало умерших звезд огромных холодных солнц из
ядерного  вещества.  Может быть,  они  дальше  ближайших  видимых  звезд,  а
возможно, и ближе ведь мы их не видим.
     А мы собираемся получить  в нашей лаборатории кусочек умершей звезды...
Да  дело  даже  не  в звездах;  ведь  это  будет  идеальный  новый  материал
сверхпрочное,  сверхинертное  вещество  ядерного  века.   Атомные  реакторы,
сделанные  из  нейтрида,  будут  не  бетонными  громадинами,  а  размером  с
обыкновенный бензиновый  мотор. Ракеты из нейтрида смогут садиться прямо  на
поверхность  Солнца,  потому что  6000 градусов  для  нейтрида это прохладно
Резцом из  нейтрида можно  будет  резать,  как масло,  любой  самый  твердый
металл. Тонкая броня из нейтрида сможет выдержать даже атомный взрыв... Танк
из нейтрида  проникнет на  сотни и тысячи  километров  в  глубь  Земли,  ибо
высокие температуры и давления ему не страшны... Уф-ф!
     Большинство   фантастически   дерзких,   хотя   и  чрезвычайно   нужных
человечеству  проектов  всегда  упиралось  в  проблему идеального материала.
Инженеры с  сожалением откладывали  осуществление проектов на неопределенное
будущее; фантасты наскоро  сочиняли  какой-нибудь спирольдит",  наделяли его
нужным свойством, строили из  него  ракету  или  подземный танк  и,  населив
своими героями, отправляли в далекое путешествие.
     А  мы не будем путешествовать, мы будем делать  этот материал!  И пусть
личности, которые попытаются  утверждать,  что  это скучно и неувлекательно,
лучше не попадаются мне на глаза.
     Сегодня  Иван Гаврилович  появился  в  лаборатории прямо  с  аэродрома.
Москва утвердила тему. Начинаем!..

     25  июля.  "Которые  здесь  научные проблемы? храбро сказал Яшка  Якин,
узнав, что нашу тему утвердили. Подать их сюда, мы их решать будем!"
     Проблем много, но увы! они почти все отнюдь  не научные,  а все  больше
такие,  о которых в институтских курсах не сказано ни полслова.  Коротко все
эти проблемы можно обозначить двумя словами: "Экспериментальные мастерские".
     Дело  в том,  что для  новых  опытов нам,  конечно  же,  нужно  немалое
количество  новых уникальных  приборов и  приспособлений  таких,  которые не
выпишешь  со склада и не  купишь  в  магазине,  а которые  нужно  придумать,
рассчитать, сконструировать и изготовить самим. Можно придумать прибор когда
нужно, это не проблема; можно  рассчитать и спроектировать  его это тоже  не
проблема; можно изготовить чертежи. Но потом нужно, чтобы прибор изготовили,
и как можно быстрее изготовили вот это и есть проблема!
     Короче  говоря,  целыми  днями приходится бегать то в стеклодувку, то в
слесарку,  то  в  механическую,   то   в   столярку,  то  в  бюро   приборов
договариваться,   просить,   проталкивать  заказ,  уговаривать,  доказывать,
спорить...  Сначала  все  идет  гладко:  вежливые  и  обходительные  мастера
принимают заказ, кивают головой, обещают сделать к сроку; некоторые  тут же,
при мне,  поручают работу таким-то  рабочим ("Вот  с них  будете спрашивать,
товарищ"). А когда в нужный срок приходишь за готовыми деталями, то с ужасом
обнаруживаешь, что принесенные тобой материалы и заготовки аккуратно сложены
где-нибудь  в углу, на  верстаке или  под столом и  прикрыты  сверху  чужими
чертежами.  Или в лучшем  случае только  начали работу. И  снова вежливые  и
обходительные  объяснения причин.  Сколько людей,  столько же и убедительных
причин.
     А ты на  них  крепче нажимай, за горло  бери, посоветовал  мне  Сердюк,
когда я как-то поделился с ним своими печалями.
     Но "за горло брать" я еще не умею. Даже поругаться как следует не умею.
А  когда  человек ругается заикаясь  и дрожащим голосом,  это не  производит
должного впечатления.

     8  августа.  Удивительный  человек  Иван  Гаврилович!  Видел  я  немало
профессоров, или  кандидатов каких-нибудь наук, или просто  инженеров, игрой
случая вознесенных  на  должности начальников  больших  лабораторий, которые
вели себя совсем не так. Они сидели за письменным столом, давали руководящие
указания,  или  картинно  мыслили,  или  созывали  совещания  сотрудников  и
излагали им  свои идеи для исполнения. И единственным научным прибором на их
столе был телефон...
     А  этот работает не только головой,  но и  руками!  И  еще как: два дня
устанавливал  новые  приборы  и  приспособления  в мезонаторе,  сам  паял  и
перепаивал  схемы,  что-то  слесарил. Все новые  приборы,  что появляются  в
лаборатории, он  сам тщательно  осматривает и  настраивает.  Мезонатор и все
устройства для измерений знает великолепно, до последнего винтика.
     А вчера мы втроем: Голуб, Сердюк и я сгружали с машин и устанавливали в
зале десятипудовые части масс-спектрографа. Молодец, ей-ей!

     22  августа.  Первые  опыты  первые  разочарования...  Неделю  назад  с
волнением  в  душе  сделали  первое облучение. Все собрались  у  пульта и  в
торжественном  молчании смотрели, как  Иван  Гаврилович серьезный,  в  белом
халате, с трубочкой дозиметра  радиоактивности на груди  включал  мезонатор.
Неугомонный  Яшка  шепнул мне:  "Обстановочка... Впору  молебен...", но даже
Оксана не прыснула, а покосилась на него строго.
     Вот  в  перископе  возник  лучик  отрицательных  мезонов этих  осколков
атомных  ядер. Голуб  поднялся  на  мостик,  взялся за рукояти дистанционных
манипуляторов,   попробовал:   тросики,  уходившие  вместе  с  трехметровыми
подвижными  штангами  в бетон,  точно  и мягко передавали  все  движения его
кистей  на  стальные пальцы в камере.  Мы,  стоя внизу,  увидели  в раструбе
перископа, как стальные пальцы подвели под мезонный луч фарфоровую  ванночку
с кусочком олова. Потом Голуб спустился с мостика, посмотрел в перископ:
     Свет мешает. Затемните лабораторию...
     Оксана задернула шторы, стало сумеречно. Мы, стараясь одновременно и не
мешать Голубу, который настраивал луч, и посмотреть в перископ, столпились у
раструба.  Призмы передавали из камеры свечение (в середине  синее, по краям
оранжевое), и  оно странно  освещало наши лица. Было  тихо, только сдержанно
гудели трансформаторы,  негромко  перестукивали вакуум-насосы, да еще Сердюк
сопел возле моего уха.
     Так прошло минут десять.
     Внезапно кусочек олова шевельнулся и все мы шевельнулись и расплылся по
ванночке в голубоватую лужицу. Оксана, устроившаяся сзади на стуле, сказала:
     "0й!" и едва не свалилась на меня.
     Расплавился! вздохнул Голуб.
     Вот это облучение!..
     Больше  ничего не произошло. Олово  продержали  под пучком мезонов  два
часа, потом извлекли  из камеры.  Оно стало сильно  радиоактивным и выделяло
такое тепло, что не могло застыть.
     Вот и все.  В  сущности,  почему  я был уверен,  что  это  произойдет с
первого раза? Сто элементов, тысячи изотопов, множество режимов облучения...
Кажется, я просто излишне распалил свое воображение.

     12 сентября. Облучили уже с десяток образцов:  олово,  железо,  никель,
серебро и многое другое. И все они  стали  радиоактивными. Пока нет даже тех
устойчивых  атомов  с  повышенным  количеством  нейтронов  в  ядре,  которые
получались раньше.
     А  вокруг... вокруг  кончается великолепное южное  лето. Из лаборатории
нам  видны  усыпанные  купающимися желтые  пляжи  на  излучине  Днепра и  на
островах.   Облучения   обычно  затягиваются  до  позднего   вечера,   и  мы
возвращаемся  к  себе  в   общежитие  под   крупными,  яркими   звездами   в
бархатно-черном небе. В парке  тихо шелестит листва и смеются влюбленные. На
главных аллеях  парами ходят черноволосые  и  круглолицые  девушки,  которых
некому провожать домой.
     Яшка смотрит им вслед и трагически вздыхает:
     Вот так проходит жизнь...
     Единственная радость жизни  это замечательно вкусные  и дешевые яблоки,
которые продают на каждом углу. Мы их едим целыми днями.

     19 сентября. Закрыв глаза,  представляю себе, как это может получиться.
Я работаю  у мезонатора;  под  голубым пучком  мезонов кубик из  облучаемого
металла. И  вот металл начинает уплотняться,  оседать, медленно, еле заметно
для  глаз. Под мезонными  лучами он тает, как  лед, исчезает  из ванночки, и
вместо него на белом фарфоре остается небольшое пятнышко нейтрид!
     Интересно, какого цвета будет нейтрид?

     7  октября.  Уже октябрь,  желто-красный  украинский  октябрь.  Чистый,
звонкий воздух.  Повсюду  на деревьях, на  крышах домов, под ногами  листья:
желто-зеленые, коричневые, медвяные. Голубое небо, теплое солнце. Хорошо!
     А  мы ставим опыты. Облучили почти половину  элементов из менделеевской
таблицы.   Несколько   дней    назад   получили   из   кремния   устойчивые,
нерадиоактивные атомы магния  и натрия.  В них  на  один и  на два  нейтрона
больше, чем положено от природы. Хоть маленькая, но победа!
     Мы  с  Яшкой   занимаемся   анализами  образцов   после   облучения:  я
масс-спектрографическим,  он  радиохимическим.  Это  в  наших  опытах  самая
кропотливая работа.
     Голуб хитрый  жук!  сказал  мне Яшка.  Нарочно раззадорил нас, чтобы мы
работали, как ишаки.
     А ты работай не как ишак, а как инженер! ответил я ему.

     26 октября. Облучаем,  снимаем  анализы  и  облучаем. Устойчивые  атомы
магния  и  натрия,  когда  мы  их  еще  раз облучили  мезонами,  тоже  стали
радиоактивными.
     Отрицательные мезоны, попадая в  ядро, слишком  возбуждают  его, и  оно
становится радиоактивным. Вот в чем беда.

     24 ноября.  На  улице слякотная погода.  Дожди сменяются туманами. Лужи
под ногами сменяются жидкой грязью. Словом, не погода, а насморк.
     В лаборатории тоже  как-то смутно. Когда исследования не  ладятся, люди
начинают сомневаться в самых очевидных вещах; они перестают доверять своим и
чужим знаниям, перестают доверять друг  другу и даже  начинают сомневаться в
справедливости законов  физики... Последние недели  Иван  Гаврилович  что-то
нервничает,  придирается  к малейшим неточностям  и  заставляет переделывать
опыты по нескольку раз.
     Облучили  все   вещества   таблицы   Менделеева,   кроме  радиоактивных
элементов,  облучать  которые  нет  смысла:  они  и  без  того  неустойчивы.
Становится  скучно.  В  лаборатории   все,  даже  Голуб,   как-то   избегают
употреблять слово "нейтрид".



     СКЕПТИКИ ТОРЖЕСТВУЮТ

     30 ноября. Пожалуй, вся беда в том,  что  мезоны, которыми мы облучаем,
имеют слишком большую скорость. Они врезаются в ядро,  как бомба, и, конечно
же,  сильно возбуждают  его. А нам нужно  ухитриться,  чтобы  и обеззарядить
ядро,  освободив его от электронов,  и в то же время  не возбудить.  Значит,
следует  тормозить  мезоны  встречным  электрическим  полем  и  до   предела
уменьшать их скорость.
     Ну-ка, посмотрим это в цифрах...

     13 декабря. Показал свои  расчеты  Ивану  Гавриловичу. Он согласился со
мной. Значит, и я могу! Итак, переходим на замедленные  мезоны. Жаль только,
что   мезонатор  не  приспособлен  для  регулирования  скорости  мезонов  не
предусмотрели в свое время...

     25 декабря. Попробовали, насколько  возможно, замедлить мезонный пучок.
Облучили   свинец.  Увы!   Ничего  особенного  не  получилось.  Свинец  стал
слаборадиоактивным  несколько  слабее,  чем при  сильных облучениях быстрыми
мезонами, и только.
     Нет,  все-таки  нужно  поставить  в  камере тормозящее  устройство. Это
несложно: что-то вроде управляющей сетки в электронной лампе.
     Сегодня Якин высказал мысль:
     Послушай, а может, мальчика-то и не было?
     Какого мальчика? не понял я. О чем ты?
     О  нейтриде, который  мы,  кажется, не получим.  И вообще,  не  пора ли
кончать? Собственно, в истории науки  уже не  раз бывало,  что исследователи
переставали верить очевидным фактам, если эти  факты  опровергали выдуманную
ими теорию. Никогда ничего хорошего из этого не получалось... За полгода мы,
в сущности, ничего нового не получили ничего такого, что приблизило бы нас к
этому самому нейтриду. Понимаешь?
     Как ничего? А вот смотри, кривые спада радиации!
     Я не  нашелся  сразу,  что ему возразить, и  стал  показывать те кривые
спада радиоактивности при замедленной скорости мезонов,  которые  только что
рассчитал и нарисовал.
     Яшка небрежно скользнул по ним глазами и вздохнул;
     Эх, милай!.. Природу на кривой не объедешь. Даже если она нарисована на
миллиметровке.  Полгода  работы,  сотни  опытов, сотни  анализов  и  никаких
результатов! Понимаешь? Уж видно,  чего нет,  того не будет... Факты  против
нейтрида! Понимаешь?
     Сзади  кто-то  негромко  кашлянул. Мы  обернулись. Голуб  стоял  совсем
рядом, возле пульта, и смотрел  на нас сквозь дым своей папиросы. Яшка густо
покраснел (и я, кажется, тоже).
     Иван Гаврилович помолчал и сказал:
     Эксперименты,  молодой человек,  это  еще  не  факты. Чтобы  они  стали
непреложными фактами, их нужно уметь поставить... и отвернулся.
     Ох, как неловко все это получилось!

     15  января. Вот и  Новый год  прошел. На  улице снег и  даже  мороз.  В
лаборатории, правда, снега  нет, но холод почти  такой  же собачий, как и на
улице.  Во-первых, потому, что эта чертова стеклянная стена не оклеена  и от
нее отчаянно  дует.  Во-вторых, потому,  что не работает мезонатор: когда он
работал,  то те сотни киловатт,  которые  он  потребляет  от  силовой  сети,
выделялись в лаборатории в виде тепла, и было хорошо. Теперь он не включен.
     Наша горница  с  богом  не спорится! смеется Иван Гаврилович и потирает
посиневшие руки.
     А не  работает мезонатор вот  почему:  мы  с Сердюком  ставим в  камере
тормозящие  электроды,  чтобы  получить  медленные  мезоны.  Работа,  как  у
печников,  только  несколько   хуже.  Сперва  пытались  установить  пластины
электродов "механическими пальцами", с помощью манипуляторов. "Не  прикладая
рук", как выразился Якин. Ничего не вышло. Тогда плюнули, разломали бетонную
стену и полезли в камеру. Работы там всего на три-четыре дня, но беда в том,
что от многократных  облучений  бетон  внутри камеры стал  радиоактивным, И,
хоть мы  и  работаем в  защитных  скафандрах, находиться в  камере можно  не
больше часа,  да  еще потом по  медицинским нормам полагается  день отдыхать
дома, Нужно, чтобы организм успевал справиться с той радиацией,  которую  мы
впитываем за час, иначе возникнет лучевая болезнь.
     Мы  не  прочь поработать бы и больше: в сущности,  ведь эти медицинские
нормы  взяты  с  большим  запасом;  но  Иван  Гаврилович после  часа  работы
неумолимо  изгоняет  нас  из  камеры,  а  затем  и  из  лаборатории.  Так  и
ковыряемся: час работаем, день отдыхаем. Темпы!
     Яшка  сперва работал с  нами,  потом стал  отлынивать. С утра  зайдет в
лабораторию, покрутится немного и уходит в библиотеку "повышать свой научный
уровень". Видно, нервы  не выдержали боится облучиться. Да и не верит он уже
в эти  опыты... Что  ж, заставить  его  мы не  можем,  пусть  работает,  "не
прикладая рук".
     После того разговора они с  Голубом  делают  вид, что не замечают  друг
друга.

     2 февраля. Боже, почти месяц возимся с этой проклятой камерой!  Сколько
опытов можно  было бы сделать за это время! Вот  что значит не предусмотреть
эти электроды вовремя.
     Интересно:  прав я или не прав? Верный это выход  медленные мезоны  или
нет? В теории как будто "да", а вот как будет на опыте?

     22  февраля. Уф-ф!  Наконец закончили:  установила пластины, замуровали
стенку камеры. Вы  хот