ю, спросите: Ира Гольдбурт - есть такая? Вам приметы скажут или...
Ой. Ну, я не знаю.
     - Ты что говоришь, стрекоза? Шестой час!  Там  либо  разошлись,  либо
спят давно.
     - Ну да - спят... Я третью неделю там работаю, так и не поняла, когда
они спят.
     Артем сочувственно кивнул головой.
     - И как тебе там?
     Ира только вздохнула.
     - Серьезно все - жуть.  И  страшно  -  как  бы  чего  неправильно  не
сделать. Сегодня вот отчебучила - думала, сгорю! - Она опять вздохнула.  -
Я люблю, когда все на  ушах  стоят.  С  детьми  о-бо-жаю!  Я  ж  в  педвуз
подавала, полбалла недобрала, представляете? Стенографию, дурында, выучила
- конспекты писать... - Ира дернула плечом. - Правда,  стенография-то  как
раз и пригодилась... Летом опять буду подавать, обязательно.
     Артем улыбался.
     - Ладно, дуй вперед. На том посту скажешь - Артем пропустил, дескать,
я тебя знаю, с отцом твоим мы давние друзья. Отца твоего как зовут?
     - А я детдомовская, - сказала Ира. - У меня отца нету, и мамы тоже.
     У дежурного обвисли усы.  Из  палатки  высунулась  круглая  голова  и
сварливо сообщила:
     - Стынет, Артем!
     - Погоди ты! Как же это, девочка... где же?
     - Там, - нехотя произнесла Ира и резко захлопнула сумочку. - В  богом
избранной стране. Их долго не выпускали, не  давали  разрешения...  а  как
пятидневная  война   началась,   всех,   кто   в   отказе   сидел,   сразу
мобилизовали... Сирот потом Красный Крест развез в те страны, куда  хотели
уехать родители.
     - О, господи, - сказал дежурный. - Ты что ж... совсем одна?
     - Почему? - обиделась Ира. - У меня старший  брат  есть,  кибернетик.
Сейчас в подводники пошел. Я к нему  каждое  лето  езжу,  на  лодке  была.
Знаете, как интересно?
     - Знаю, - чуть хрипло сказал  Артем  и  тихонько  кашлянул,  прочищая
горло. Осторожно коснулся Ириного плеча. Ира мяукнула.
     - Кофе хочешь? - беспомощно спросил дежурный.
     - Нет, спасибо, Артем. Я бы пошла, а? Всю ночь черкала, то немцы,  то
англичане...
     Артем  кивнул,  вынул  из  нагрудного  кармана  коробочек  радиофона.
Привычным движением сделал из трех пальцев какую-то "козу", небрежно ткнул
в клавиатуру. Тускло блеснув, выскочила антенна, радиофон зашипел.
     - Пал Семеныч? Привет! Слушай, я к тебе девочку пропускаю.
     - Ну да? - спросил радиофон. - Зачем мне девочка?
     - Хорошая девочка, только документ на работе оставила. Не гнать же ее
обратно, сам посуди.
     - Что-то девочка твоя заработалась, - с ехидцей  сказал  радиофон.  -
Пропускай, ладно.
     - Ну вот и хорошо. Пока.
     - Стой, стой, Артем Григорьевич! Тут Вацлав все-таки звонил, кланялся
тебе.
     - Звонил? Почему не пришел-то?
     - Интеграл какой-то доколачивал. Забыл, говорит, о времени.
     - Понятно,  -  с  какой-то  уважительной  завистью  сказал  Артем.  -
Талантливый, чертяка...
     Радиофон хмыкнул и проговорил:
     - А кто сейчас не талантливый? Когда работа в радость...
     - Все ж таки по-разному.
     - Ну, знаешь, Артем Григорьевич, это как рост. У кого метр семьдесят,
а у кого два пять. Но, в общем, к жизни все пригодны. А без роста совсем -
не бывает.
     Артем засмеялся.
     - Ты пропаганди-ист! Что-то я же тебе сказать еще  хотел...  Да!  Тут
опять приходил этот вчерашний чудик.
     - Какой?
     - Ну,  помнишь:  как  пройти  на  улицу  Кузнецкий  мост?  Мне  нужен
Выставочный зал Союза художников...
     - И что сей художник хотел?
     - Поговорить, я так понимаю. Бессонница у него, что  ли?..  Какой  же
это, говорит, мост, если в час "пик" тут машин больше, нежели воды?
     - Надо же, умный какой. А  ты  объяснил  ему,  что,  например...  ну,
птица, даже если крылышки сложила и ходит по траве, все равно птица, а  не
мышь! Или вот социализм - что ты с ним ни делай...
     - Пал Семеныч, прости, я перезвоню. Девочка тут просто засыпает.
     - Да я ничего, - виновато пробормотала Ира, разлепляя глаза.  -  Веки
только опустила.
     - Вот я и вижу.
     - Давай, - сказал радиофон.  -  Пусть  гуляет  и  ничего  плохого  не
думает. Связь кончаю.
     - А я никогда ничего плохого не думаю,  -  заявила  Ира.  -  С  какой
стати?
     На миг встав на цыпочки, она чмокнула Артема в морщинистую щеку - тот
даже крякнул от неожиданности, - а потом дунула через мост.
     Она любила мосты за свободу и ветер. Город будто смахнули  вдаль,  на
края, осталось лишь главное:  небо  и  река.  По  реке  тянуло  просторной
прохладой, чувствовалось: скоро рассветет. Разрывы облаков наливались алым
соком, и по неподвижно лежащей глубоко внизу чистой  воде  медленно  текли
розовые зеркала. Было так весело нестись в утренней пустоте, что Ира вдруг
загорланила  с  пиратской  хрипотцой  какую-то  ерунду,   звонко   отбивая
каблуками  только  что  придуманный  рвущийся  ритм  и  время  от  времени
перепрыгивая через лужи, которые оставил прошедший вечером теплый дождь.





                             Вячеслав РЫБАКОВ

                            НОСИТЕЛЬ КУЛЬТУРЫ




     Тугой режущий ветер бил из темноты,  волоча  длинные  струи  песка  и
пыли. От его неживого постоянства можно было сойти с ума; на зубах скрипел
песок, от которого  не  спасали  ни  самодельные  респираторы,  ни  плотно
стиснутые губы. С вершин  барханов  срывались  мерцающие  в  лунном  свете
шлейфы и ровными потоками летели по ветру.
     Дом уцелел  каким-то  чудом.  Его  захлестывала  пустыня;  в  черные,
бездонные проломы окон свободно втекали склоны барханов, затканные  дымной
пеленой поземки. Видно было, как у стен плещутся,  вскидываясь  и  тут  же
опадая, маленькие смерчи.
     На пятом этаже в трех окнах подряд сохранились стекла.
     - Это может быть ловушкой, - проговорил инженер.
     Крысиных следов не видно, подумал музыкант, и сейчас же шофер сказал:
     - Крысиных следов не видно.
     - Ты шутишь? - качнул головой инженер. - На таком грунте,  при  таком
ветре? Они не продержатся и получаса.
     Долгая реплика  не  прошла  инженеру  даром  -  теперь  ему  пришлось
отвернуться от ветра, наклониться и, отогнув край  марлевого  респиратора,
несколько раз сплюнуть. Плевать было трудно, нечем.
     - Войдем в тень, - предложил пилот, почти не размыкая губ. -  Мы  как
мишень. Там обсудим.
     - Что? - пробормотал шофер. - Обсуждать - что? Глянь на луну.
     Мутная луна, разметнувшаяся по бурому небу,  касалась  накренившегося
остова какой-то металлической конструкции, торчащей из дальнего бархана.
     - Садится, -  сказал  друг  музыканта.  Он  очень  хотел,  чтобы  уже
объявили привал. Ремни натерли ему плечо до крови.
     - Именно, - подтвердил шофер. -  Скоро  рассвет.  Все  одно,  день-то
переждать надо.
     - Приметный дом, - проговорил пилот задумчиво.
     - Пять дней их не встречали, - ответил шофер.
     - Отобьемся, - сказал друг музыканта. - Вам ведь доводилось уже.
     Пилот только  покосился  на  него,  усмехаясь  полуприкрытыми  марлей
глазами.
     - Устали мы очень, - сообщила мать пилоту, и тот, помедлив, решился:
     - Оружие на изготовку. Первыми - мы с шофером, в десяти метрах парни,
затем вы с дочерью. Инженер замыкает. Вперед.
     Музыкант попытался сбросить автомат с плеча так же четко, как  и  все
остальные, но магазин зацепился  за  металлическую  застежку  вещмешка,  и
оружие едва не вырвалось из рук. Музыкант только плотнее  стиснул  зубы  и
ребром  ладони  перекинул  рычажок  предохранителя.  Пилот  и  шофер   уже
удалились на заданную дистанцию; из-под ног их, вспарывая поземку изнутри,
взлетали темные полосы песка. Увязая выше щиколотки, наклоняясь  навстречу
ветру, музыкант двинулся за первой двойкой, стараясь ставить ноги в  следы
пилота. Рядом он чувствовал надежную близость друга, сзади  тяжело  дышала
мать. С автоматом  в  руке  музыкант  казался  себе  удивительно  нелепым,
игрушечным - какой-то несмешной пародией на "зеленые береты".  Никогда  он
не готовил своих рук  к  этому  военному  железу,  но  вот  чужой  автомат
повесили ему на плечо, и теперь палец трепетал на спусковом  крючке.  Идти
было очень трудно.
     Они вошли в окно и в комнате  сомкнулись.  Пилот  отстегнул  с  пояса
фонарик.
     - Дверь, - коротко  приказал  он,  левой  рукой  держа  на  изготовку
автомат.
     Инженер и шофер  прикладами  проломили  дверь,  намертво  завязшую  в
наметенном песке. Сквозь неровную пробоину  пилот  направил  луч  света  в
открывшуюся комнату и сказал:
     - Вперед.
     Музыкант, а затем его друг вошли в пробоину, навстречу своим тусклым,
раздутым теням, колышущимся на стене.
     - Все нормально, - сообщил  музыкант,  еще  водя  дулом  автомата  из
стороны в сторону. Здесь было тише, и песка на полу почти не оказалось.  В
комнату втиснулись остальные.
     - На лестницу, - сказал пилот. - Порядок движения прежний.
     Они вышли на лестницу. Напряжение  стало  спадать:  отдых  неожиданно
оказался совсем близким.
     - Крысиных следов не видно, - проговорил шофер.
     Тонкий слой песка покрывал ступени, смягчая  звук  шагов.  В  выбитых
окнах завывал ветер, где-то билась неведомо как уцелевшая форточка.
     - Интересно все-таки, мутанты  это  или  пришельцы?  -  спросил  друг
музыканта, обращаясь к инженеру. - Что по этому поводу  говорит  наука?  -
Автомат он нес в левой руке, держа за ремень, а  правую  ладонь,  оберегая
плечо, подложил под лямку вещмешка.
     - Разговорчики, - не оборачиваясь, бросил шедший на  полпролета  выше
пилот.
     - Как он мне надоел, - шепнул,  наклонившись  к  уху  музыканта,  его
друг. - Буонапарт...
     - А ты представь, как мы  ему  надоели,  -  так  же  шепотом  ответил
музыкант. - Едим как мужчины, а проку меньше, чем от женщин...
     - Прок, прок...  Какой  теперь  вообще  может  быть  прок?  Протянуть
подольше в этом аду?
     Музыкант молча пожал плечами.
     - А зачем?
     - Чтобы спокойно было на  душе,  -  помолчав,  ответил  музыкант.  Он
задыхался на долгом подъеме, сердце уже не выдерживало.
     - Чтобы спокойно было на душе, надо оставаться собой. И когда берешь,
и когда даешь. Не насиловать ни других, ни себя. Не обманывать принесением
большего или меньшего количества пользы... проку, как ты  говоришь...  чем
это естественно. Оставаться собой - максимум, что человек вообще может.
     - И максимум, и минимум, - вставил все слышавший инженер. - Смотря по
человеку.
     - "Не измени себе, - ответил друг музыканта,  -  тогда  ты  и  другим
вовеки не изменишь..." Старик Шекспир в этих делах  разбирался  лучше  нас
всех, вместе взятых.
     - Разговорчики, - повторил пилот. - Наш этаж. Налево.
     Они влетели в квартиру, готовясь встретить засаду, ощетинясь стволами
автоматов.  В  окна,  прикрытые  грязными  стеклами,   жутко   заглядывала
раздувшаяся,  словно  утопленник,  луна.  Мебель  вполне  сохранилась;  на
большом рояле в узкой хрустальной вазе стоял иссохший, запыленный букет.
     - Крысиных следов не видно, - опять сказал шофер.
     -  Отдых,  -  произнес  пилот  долгожданное  слово  и  первым  содрал
респиратор с лица и хлестнул грязной марлей по колену. На  брюках  остался
рыжий след, облако пыли взвилось в черный, спокойный воздух.
     - Хорошо без ветра, - сказала мать,  -  будто  домой  пришли,  -  она
вздохнула. - Как хочется дом-то иметь!
     - Потерпите еще несколько дней, - мягко проговорил пилот и  ободряюще
тронул женщину за локоть.
     - Ты нам сыграешь? - спросила дочь.
     - Если этот  "Стейнвей"  сохранился  так  хорошо,  как  кажется...  -
ответил музыкант, стараясь говорить спокойно. Он взгляда не мог отвести от
рояля. Сердце его отчаянно билось в радостном ожидании.
     - Можно будет сыграть в четыре руки, - предложил друг музыканта.
     - Потом, потом, - сказал пилот. - Сначала еда. Отдых.
     Они все очень хотели есть. А еще больше  -  пить.  На  зубах  скрипел
песок.
     - Правда, что они не  трогают  носителей  культуры?  -  спросил  друг
музыканта, жуя ломоть консервированного мяса.
     - Теперь все - носители культуры, - пробормотал  музыкант  и  тут  же
почувствовал щекой испытующий взгляд пилота.
     - Да, конечно, - поспешно согласился  друг  музыканта,  -  я  имею  в
виду... действительно... ну, вот, хотя бы такого, как он, - он  указал  на
музыканта.
     - Не знаю, - ответил пилот угрюмо.
     - Кажется, правда, - с  набитым  ртом  сообщил  инженер,  слизывая  с
пальцев маленькие крошки мяса.  -  Они  вообще  ведут  себя  очень,  очень
странно. Та группа... погибшая... мне рассказывали, -  он  наконец  сделал
глоток, и речь его стала внятной. - Сам я не знаю, я в них только стрелял.
И не без успеха.
     - Мы в курсе, - уронил пилот.
     - Опять хвастаться начал? - губы инженера растянулись  в  добродушной
широкой улыбке, тусклый жирный блеск прокатился по ним.  Инженер  коснулся
губ языком, потом вытер ладонью. - И не заметил  даже...  Я  хотел  только
сказать, - ладонь он вытер о рукав другой руки, - что  та  группа  с  ними
много встречалась в первые дни.
     - Г-гадость!.. - вырвалось у шофера.
     - Погодите, - прервала мать, внимательно слушавшая инженера, -  дайте
ему рассказать.
     - Да что тут рассказывать, - ответил тот, отвинчивая колпачок помятой
фляги. - Так... легенды. Говорили, будто они телепаты. Говорили, будто они
и устроили все это... Много говорили. Удивительно быстро плодятся легенды,
когда вокруг бардак.
     - А я еще ни одной крысы не видел, - сказал музыкант.
     - И не дай тебе бог, парень, - ответил пилот.
     Инженер, отпив, бросил ему флягу, и пилот  ловко  поймал  ее.  Внутри
фляги булькнуло.
     - Я своими глазами видел, - проговорил инженер, -  в  этой  последней
стычке, когда только я, наверное, и ухитрился уйти... я  рассказывал,  да?
Один мужик им сдался. Спятил, наверное. Остальных-то  они  вроде  перебили
всех, а этого куда-то повели... А детей они, кажется, крадут. Трое детишек
в группе были - мы и ахнуть не успели, никто не предполагал, - пилот отдал
ему флягу, он  отпил  еще  один  маленький  глоток  и  аккуратно  завернул
колпачок. - Где мой мальчик... где мой мальчик, только что играл  здесь...
- его передернуло.
     - Хватит, - сказал пилот угрюмо. Инженер опять улыбнулся и кивнул.
     Пилот извлек из планшета сложенную  карту,  расстелил  ее,  отодвинув
стул. Они уже отвыкли пользоваться мебелью - на полу казалось безопаснее.
     - А может, они их сохраняют? - опасливо косясь на пилота,  вполголоса
спросила мать.
     - Кого? - не понял инженер.
     - Ну... носителей этих.
     - Зачем?
     - Для культуры! - вдруг захохотал шофер.
     Пилот, не обращая на них внимания, вглядывался в карту, обеими руками
упираясь в пол.
     Инженер перестал улыбаться, глаза его свирепо сузились.
     - Знаешь, друже, - проговорил он, помедлив. - Те, для кого  сохраняют
культуру другие, чрезвычайно быстро ее трансформируют. По своему образу  и
подобию, - он опять вытер губы  ладонью.  -  Шутом  при  них  быть?  Я  им
Платонова, а они: ха-ха-ха!..
     - Ну, это-то уж... - непонятно сказала  мать.  -  Уж  об  этом-то  не
нам...
     Наступило молчание. Инженер, невесело посвистывая, подождал  немного,
потом перекатился по полу поближе к пилоту и тоже уставился на карту. Мать
пытливо, оценивающе глядела на  музыканта.  Музыкант  делал  вид,  что  не
замечает этого взгляда, потому что не понимал его, и  смотрел  на  мужчин,
водящих по карте пальцами  и  перешептывающихся  о  чем-то,  очевидно,  не
слишком радостном; в руке пилота появился курвиметр. Мать встала, а следом
за нею и дочь; одна за другой они молча вышли из комнаты. Шофер, рассеянно
глядя им вслед, громко высасывал из зубов застрявшие кусочки мяса.
     Светало. Стекла стонали от ветра.
     Музыкант поднялся - никто не обернулся на  его  движение.  Подошел  к
роялю, отложил прислоненный к вращающемуся табурету автомат - сел, бережно
отер пыль с крышки и  поднял  ее  указательными  пальцами.  Ну  и  пальцы,
подумал он с  болью.  Он  стыдился  своих  загрубевших  рук,  они  темнели
чужеродно на фоне стройного ряда клавиш. Это напоминало надругательство  -
садиться сюда с такими руками. Но других рук у него не было.
     - Еще километров сто двадцать, - тихо проговорил пилот.
     Инженер что-то невнятно пробормотал, ероша волосы. Шофер нерешительно
начал:
     - Женщины...
     - Женщины - наше будущее, - резко  сказал  пилот.  -  Женщины  должны
дойти.
     - А если там то  же  самое,  что  здесь?  -  спросил,  вставая,  друг
музыканта.
     Ему долго никто не отвечал.
     - Там река, - произнес инженер наконец.
     - Там была река, - стоя вполоборота к ним, ответил друг музыканта.
     - Тогда пойдем дальше, -  сказал  пилот.  -  За  рекой  предгорья,  и
никаких городов. Долины должны были уцелеть, - он сдерживался и лишь  мял,
тискал курвиметр в скользких от нервного пота пальцах, - и люди тоже. Люди
тоже. А крысы базируются в городах, значит, там их меньше или совсем нет.
     Друг музыканта кривовато усмехнулся, - странно и в то же время  очень
соответственно времени было видеть на молодом, еще не вполне  оформившемся
лице усмешку желчного, изверившегося старика.
     - Уступи, - попросил он, подходя к роялю, и музыкант послушно встал.
     - Ну и пальцы, - сказал его друг, присев на краешек табурета.
     - Ага, - обрадованно закивал музыкант, - я тоже об этом думал.  Жуть,
правда?..
     - И раньше-то не слушались...
     - Практики мало. Когда мне бывало плохо, я только этим и  лечился,  -
он осторожно, как бы боясь нарушить сон рояля, погладил клавиши. -  И  все
равно - все время страх, как бы не сфальшивить...
     - А я не хочу бояться! Не хочу лечиться этим, приравнивать творчество
к таблеткам, к клизмам!.. Творчество -  это  свобода.  То,  что  я  делаю,
должно получаться сразу. Как взрыв, как вспышка! А если  не  получается  -
лучше совсем ничего...
     Он умолк, и тогда они услышали приглушенный голос инженера:
     - Я посчитал. Конечно, у меня никаких приборов, все на  глаз.  Но  ты
видишь, как она выросла. Судя по увеличению видимого диаметра, она  упадет
месяца через четыре.
     - То есть наши поиски земли обетованной вообще лишены смысла? - вдруг
охрипнув, спросил пилот.
     - Н-ну, - помялся инженер, - не совсем...  Все  же  лучше  быть  там.
Во-первых, вероятность  того,  что  луна  грохнет  прямо  нам  на  головы,
сравнительно  невелика,  а  во-вторых,  лучше  залезть  в  горы,  чтоб  не
захлестнуло потопом, когда океан пойдет враздрай... Хотя конечно...  -  Он
помолчал. - Тектонически эти горы очень пассивны, что тоже нам на руку.
     Шофер длинно и замысловато выругался.
     - Да,  ты  меня  сильно  обрадовал,  -  проговорил  пилот.  -  Четыре
месяца... Успеем.
     - Бульдозер... - пробормотал друг музыканта. -  Дорвался  до  власти.
Теперь будет нас гнать, пока не загонит до смерти,  а  зачем?  Дал  бы  уж
спокойно сдохнуть... Сыграем в четыре руки?
     - Потом, - сказал музыкант, чуть улыбаясь. -  Наверное,  женщины  уже
спят.
     - Пора и нам, - сказал пилот, услышав его слова, и  стал  неторопливо
складывать карту, начавшую уже протираться на сгибах. За окном разгоралось
белое мертвое зарево, словно из-за горизонта натекал расплавленный металл.
- Чья очередь дежурить первый час?
     - Моя, - сказал шофер. Пилот с сомнением посмотрел на него, потом  на
друга музыканта. - Моя, моя.
     - Занавесить бы чем-нибудь окна, - опустив  глаза,  пробормотал  друг
музыканта.
     Шофер хохотнул и добавил:
     - Горячую ванну и духи от этого... от Диора.
     - Вам не понять, - вступился музыкант, - он очень чутко спит. Я и сам
такой, а вы - нет.
     - Спать, спать, - сказал пилот.
     - Еще не хочется, - смущенно сказал музыкант. - Как-то... все дрожит.
Давайте я подежурю, а?
     Инженер, ухмыляясь, развалился на полу, широко раскинув длинные  ноги
и подложив под голову вещмешок.
     - Пойди лучше пог