Твой  отец  держится  молодцом..."  Тогда  они  оба
страшно смеялись.
 -  Ну,  я  слушаю,  -  посмотрела  на  него  Дори,  потянувшись  за
сигаретой. Когда  она прикуривала, Роджер увидел, как пляшет газовый
огонек, и  с удивлением  понял, что  у Дори  дрожат руки.  Он был  и
поражен и  немного обрадован:  она явно готовилась к каким-то плохим
новостям.  Она   всегда  была  очень  наблюдательна,  подумал  он  с
уважением.  Раз   уж  она  уже  приготовилась,  Роджер  решил  пойти
напролом.
 - Речь  идет о Вилли Хартнетте, дорогая. Сегодня утром с ним что-то
стряслось и...
 Он помолчал,  давая ей возможность осмыслить его слова. Она почему-
то показалась ему не столько озабоченной, сколько озадаченной.
 - Он умер, - коротко добавил Роджер.
 Дори задумчиво  кивнула головой.  Она не  понимает, с болью подумал
Роджер. Она  еще не  понимает. Вилли  был славным  парнем, но она не
плачет, не кричит, вообще не проявляет никаких чувств.
 Махнув рукой на деликатность, он довел свою мысль до конца.
 - Это  значит, что теперь моя очередь, - он старался не торопиться.
- Остальные  вышли из игры, помнишь, я говорил тебе. Так что.. ммм..
готовить к полету на Марс теперь будут меня.
 Выражение ее  лица снова поразило его. Несмелое, испуганное, словно
она ожидала  чего-то худшего  и все  еще не могла поверить в то, что
это худшее прошло стороной.
 - Ты понимаешь, о чем я, радость моя? - спросил он нетерпеливо.
 - Понимаю,  понимаю... Это  значит, что  ты... это трудно сразу вот
так воспринять...
 Роджер с удовлетворением кивнул головой, а Дори продолжала:
 - Я запуталась. Сначала ты что-то говорил о Брэде, о Шеро-Стрип?
 - Ох,  извини, я  сразу вывалил  тебе все  вместе. Да. Я был в этом
мотеле, искал  Бреда. Видишь  ли, кажется,  Вилли погиб именно из-за
того, что отказала зрительная система. А эта система - детище Брэда.
И как  назло, именно  сегодня у  него получился  такой  затянувшийся
обед... нет,  наверное, не  стоит говорить о Брэде. Он, должно быть,
закатился куда-нибудь  с одной  из  медсестер.  Но  не  хотел  бы  я
оказаться на его месте, если он не успеет на совещание.
 Он глянул на часы.
 - Ого,  мне тоже  пора ехать.  Я просто  очень хотел сам рассказать
тебе обо всем.
 - Спасибо,  милый, - машинально ответила Дори, отвлеченная какой-то
мыслью. - А не проще ли будет ему позвонить?
 - Кому?
 - Брэду, конечно.
 - А. Да, конечно, только это конфиденциально. Не хотелось бы, чтобы
кто-нибудь нас  подслушал. Мне  и так пришлось зайти в Безопасность,
выяснить, где он может находиться.
 Неожиданно у  него промелькнула  мысль: Дори нравится Брэд. Он знал
это, и  с полсекунды  думал, уж  не расстроена ли она его аморальным
поведением.  Впрочем,   эта  мысль   тут  же  исчезла,  и  Роджер  с
восхищением заметил:
 - Любовь моя, должен сказать, что ты прекрасно приняла это. С любой
другой женщиной уже случилась бы истерика.
 Она пожала плечами.
 - Что ж теперь рвать на себе волосы. Мы оба были готовы к этому.
 - Теперь  я буду  выглядеть не  очень красиво,  Дори, - забросил он
удочку. -  И  еще,  физическая  сторона  нашего  брака...  ээ...  на
некоторое время  об этом придется позабыть. Не говоря уже о том, что
меня полтора года не будет на Земле.
 Кажется, Дори  собралась что-то  сказать, но передумала, посмотрела
ему в глаза и улыбнулась. Потом поднялась и крепко обняла.
 - Я буду гордиться тобой, - прошептала она. - А когда ты вернешься,
мы будем жить вместе долго и счастливо.
 Однако от ответного поцелуя увернулась, шутливо добавив:
 - Никаких,  никаких, тебе  пора возвращаться.  А что ты собираешься
делать с Брэдом?
 - Ну, я могу вернуться в мотель...
 - Не  надо, -  решительно перебила  Дори. - Пусть сам выпутывается.
Раз уж  он сам  влез в эту историю, это его проблемы. Возвращайся на
твое совещание  и... Ой,  слушай! Конечно!  Мне еще  нужно  кое-куда
съездить, и  я буду  проезжать мимо  мотеля. Если  увижу там  машину
Брэда, оставлю ему записку.
 - Мне  это даже и в голову не приходило, - ответил Роджер, глядя на
нее влюбленными глазами.
 - Значит,  ни о чем не волнуйся. Я не хочу, чтобы ты думал о Брэде.
Когда впереди такое, мы должны думать о тебе!

 Джонатан Фрилинг,  доктор  медицины,  член  Американского  Общества
Хирургов и Американской Академии Космической Медицины.

 Джонни Фрилинг  занимался авиакосмической  медициной так давно, что
отвык от покойников. И уж особенно непривычно было вскрывать останки
товарища. Умирая,  астронавты вообще  не оставляли  после себя  тел.
Если они  гибли при  исполнении служебного  долга, о  вскрытии,  как
правило, не  могло быть  и речи:  те,  что  погибали  в  космическом
пространстве, там  и оставались,  а те,  что умирали поближе к дому,
испарялись  в  кислородно-водородном  пламени.  В  любом  случае  на
операционный стол класть было нечего.
 Трудно было  представить,  что  перед  ним  на  столе  лежит  Вилли
Хартнетт. Это  больше походило, скажем, на разборку винтовки, чем на
вскрытие. Он  сам помогал  собирать его: здесь платиновые электроды,
там микросхемы в черной коробочке. Теперь пришло время разобрать все
это. Если  бы не  кровь. Несмотря на все изменения, внутри покойного
Вилли Хартнетта было полно обыкновенной, мокрой человеческой крови.
 - Заморозить  и препарировать,  - он протянул ошметок на предметном
стекле санитарке.  Она приняла  стекло и  кивнула головой. Санитарку
звали Клара  Блай. На  ее симпатичном  черном личике  было  написано
огорчение, хотя  трудно сказать,  думал Фрилинг, трудно сказать, что
ее огорчало  больше -  смерть киборга  или то, что пришлось прервать
свой девишник.  Он приподнял  и вытянул  окровавленную металлическую
струну, деталь  зрительных  цепей.  Завтра  Клара  собиралась  выйти
замуж, и палата реанимации за стеной была все еще украшена бумажными
цветами. У  Фрилинга еще  спросили, наводить  там порядок  или  нет.
Конечно,  это  было  ни  к  чему,  в  той  палате  никого  не  будут
реанимировать.
 Он поднял  глаза на  вторую ассистентку, стоявшую там, где во время
обычной операции должен стоять анестезиолог, и прорычал:
 - Брэд нашелся?
 - Он уже тут.
 Тогда какого  черта он  до сих  пор не  здесь, подумал  Фрилинг, но
говорить этого  не стал.  По крайней  мере Брэд  нашелся. Что  бы из
всего этого не вышло, Фрилингу уже не придется отдуваться одному.
 Чем дальше он продвигался, прощупывал и извлекал, тем больше ничего
не понимал. В чем ошибка? Что убило Хартнетта? Электроника, кажется,
была в полном порядке. Каждую извлеченную деталь он тут же отправлял
спецам в  лаборатории, где  ее  немедленно  проверяли.  Все  было  в
порядке. Общая структура мозга тоже пока ничего не объясняла...
 Но ведь не может быть, чтобы киборг умер совершенно без причины?
 Фрилинг выпрямился,  чувствуя, как под жарким светом рефлекторов по
лбу стекает  пот, и стал ждать, пока подоспеет операционная сестра с
салфеткой. Потом сообразил, что операционной сестры здесь нет, и сам
вытер лоб  рукавом. Снова  склонился над столом, старательно отделяя
систему  зрительных   нервов,  вернее,  то,  что  от  нее  осталось:
большинство элементов  были удалены  вместе с  глазными  яблоками  и
заменены электроникой.
 И тогда он увидел.
 Сначала сгусток  крови под мозолистым телом. Потом, когда аккуратно
раздвинул и  приподнял  ткани  -  бледно-серую,  скользкую  артерию,
вздутую  и   разорванную.  Лопнувшую.   Обычный  сердечно-сосудистый
приступ. Инсульт.
 На этом  Фрилинг и  остановился. Остальное можно сделать потом, или
вообще не  делать. Может  быть, даже лучше оставить то, что осталось
от  Вилли   Хартнетта,  в   непотревоженном  виде.   И   пора   было
переодеваться на совещание.

 Конференц-зал служил  еще и читальным залом медицинской библиотеки,
а потому,  когда собирались  совещания, сидевших  над  справочниками
выгоняли. Четырнадцать  мягких кресел  за длинным  столом  были  уже
заняты, остальным  пришлось устраиваться на складных стульчиках, где
придется. Два  пустых кресла ждали Брэда и Джона Фрилинга, которые в
последний  момент  удрали  в  лабораторию,  как  они  сказали  -  за
последними результатами  анализов. На  самом деле  Фрилингу пришлось
вводить шефа  в курс  событий, случившихся после того, как Брэд ушел
"обедать". Все  остальные были  уже  на  месте.  Дон  Кайман  и  Вик
Самуэльсон (произведенный  в дублеры Роджера и не особенно довольный
этим), старший  психоаналитик Телли  Рамес, вся  сердечно-сосудистая
команда, тихо  шепчущаяся между  собой, шишки  из  административного
отдела -  ну, и  две звезды.  Первой был Роджер Торравэй, беспокойно
ворочавшийся рядом  с местом  замдиректора, и  с приклеенной улыбкой
прислушивавшийся  к   разговорам,   а   второй   -   Джед   Гриффин,
президентский  человек   номер  один   по  преодолению  препятствий.
Формально  он  был  всего  лишь  старшим  советником  президента  по
административным вопросам,  но даже заместитель директора смотрел на
него, как на папу римского.
 -  Мы   можем  начинать,  господин  Гриффин,  -  обратился  к  нему
заместитель директора.
 Гриффин судорожно усмехнулся и покачал головой:
 - Мы не начнем, пока не появятся эти двое.
 С появлением  Брэда и  Фрилинга все  разговоры  оборвались,  словно
обрезало.
 - Вот  теперь  мы  можем  начинать,  -  процедил  Гриффин  с  явным
раздражением в  голосе. Остальные  вполне понимали  и разделяли  это
чувство. Мы  тоже нервничали,  конечно. Гриффин  и не думал скрывать
своего раздражения, тут же излив его на присутствующих:
 - Вы  даже понятия  не имеете,  - начал  он,  -  как  мы  близки  к
завершению всей  программы. Не  через год  или  через  месяц,  не  к
переносу сроков, не к сокращению, а к полной и немедленной отмене.
 Роджер Торравэй оторвал глаза от Брэда и уставился на Гриффина.
 - Полной отмене, - повторил Гриффин. - Ликвидации.
 Кажется, он получает от этих слов удовольствие, подумал Роджер.
 - И  единственное, что спасло программу, - продолжал Гриффин, - это
вот эти бумажки.
 И он грохнул о стол зеленым рулоном компьютерных распечаток.
 - Американское общественное мнение требует продолжения программы.
 Внутри у  Торравэя что-то сжалось. Только в это мгновение он понял,
каким неожиданной  и настойчивой была надежда, которую он только что
ощущал. Словно помилование перед казнью.
 Заместитель директора откашлялся.
 -  Мне   казалось,  -   начал  он,  -  что  эти  опросы  показывают
значительное... ээ, равнодушие к нашей работе.
 - Первоначальные  результаты -  да, - кивнул Гриффин. - Однако если
все просуммировать  и  пропустить  через  компьютер,  то  получается
мощная общенародная  поддержка. Вполне  вещественная. С  точностью в
квадрате, так,  кажется, у  вас  говорят.  Американцы  хотят,  чтобы
гражданин Америки жил на Марсе.
 - Однако так было до сегодняшнего фиаско. Одному Богу известно, что
будет, если  это выплывет  наружу. Правительству  не нужен очередной
тупик, за  который им  придется оправдываться.  Правительству  нужен
успех. У меня нет слов, чтобы выразить, как много от этого зависит.
 Зам. директора обернулся к Фрилингу.
 - Доктор Фрилинг?
 Фрилинг встал.
 - Вилли  Хартнетт умер  от инсульта.  Результаты  вскрытия  еще  не
отпечатали, но  все сводится  к этому.  Нет  никаких  явлений  общей
сосудистой недостаточности, в его возрасте и состоянии их и не могло
быть. Следовательно,  это  травматический  случай.  Слишком  большое
напряжение, превышающее возможности кровеносных сосудов мозга.
 Он задумчиво посмотрел на собственные ногти.
 - То,  что  я  скажу  сейчас,  всего  лишь  предположение,  но  это
максимум, на  что я способен. Конечно, я обращусь за консультацией к
Репплинджеру из медицинской академии в Йеле и к Энфорду...
 - К черту консультации, - оборвал Гриффин.
 - Простите? - Фрилинг был сбит с толку.
 - Я говорю, никаких консультаций. Для этого нужно "добро" от службы
безопасности, а нам нельзя терять ни минуты, доктор Фрилинг.
 - Ну, в таком случае... в таком случае я возьму эту ответственность
на себя. Причиной инсульта стал переизбыток зрительных импульсов. Он
был перегружен и не выдержал.
 - В  первый раз  слышу, чтобы что-то подобное привело к инсульту, -
возразил Гриффин.
 - Да, для этого нужно очень сильное напряжение. Но такое случается.
Мы имеем  здесь дело  с новыми  видами стресса, мистер Гриффин. Это,
как будто...  я  воспользуюсь  аналогией.  Если  родился  ребенок  с
врожденной катарактой  обеих глаз,  вы ведете  его к  врачу,  и  тот
удаляет катаракту.  Но это  необходимо сделать,  прежде чем  ребенок
достигнет пубертатного  возраста -  то есть  пока не остановится его
развитие, как  наружное,  так  и  внутреннее.  Если  вы  не  сделали
операцию к  этому времени,  лучше будет  оставить ребенка  слепым. У
детей, которым  такая катаракта была прооперирована в возрасте после
тринадцати  или  четырнадцати  лет,  согласно  статистике  наступает
интересный феномен.  До двадцати  лет все  они, как правило, кончают
жизнь самоубийством.
 Торравэй пытался следить за нитью разговора, но без особых успехов.
Он с облегчением вздохнул, когда вмешался зам. директора.
 - Я  что-то не  совсем понимаю,  Джон, какое  это имеет отношение к
Вилли Хартнетту.
 -  Тот   же  переизбыток  поступающей  информации.  После  удаления
катаракты у  детей наступает  некоторая дезориентация.  Они получают
множество новой информации, но система ее обработки у них совершенно
не развита.  Если человек зрячий с детства, в коре мозга формируются
цепи обработки, передачи и интерпретации зрительных образов. Если же
такие цепи  не успели  образоваться вовремя,  то они  уже никогда не
смогут образоваться.
 - На  мой взгляд,  проблема Вилли была в том, что мы вводили в него
информацию, для обработки которой у него не было никаких механизмов.
А для  формирования таких  механизмов было уже слишком поздно. Поток
новых данных буквально захлестнул его, и не выдержав перенапряжения,
кровеносные сосуды  лопнули. По  моему мнению,  если  мы  сделаем  с
Роджером что-нибудь подобное, то его будет ждать то же самое.
 Гриффин бросил  на Роджера  краткий, оценивающий  взгляд.  Торравэй
откашлялся, но промолчал. Казалось, ему нечего сказать.
 - Ну  и что  вы хотите  этим сказать, Фрилинг? - снова посмотрел на
врача Гриффин.
 - Только  то, что  уже сказал.  Я объяснил  вам,  что  здесь  не  в
порядке, а  как это  исправить, спросите  у кого-нибудь  другого. Не
думаю,  чтобы   это  можно   было  исправить.   Во  всяком   случае,
медицинскими средствами.  Мы берем  мозг -  Вилли или Роджера, мозг,
сформированный,   как   радиоприемник.   И   подключаем   ко   входу
телевизионный  сигнал.   Этот  мозг  просто  не  знает,  как  с  ним
справиться.
 Все это  время Брэд  что-то черкал  на  колене,  время  от  времени
поднимая голову с видом живейшей заинтересованности. Теперь он снова
заглянул в  свой блокнот,  добавил что-то  еще, задумчиво перечитал,
исправил и  снова написал. Всеобщее внимание тем временем обратилось
к нему. Наконец зам. директора не выдержал:
 - Брэд? Кажется, мяч на твоей стороне.
 Брэд поднял голову и улыбнулся.
 - Я как раз думаю над этим.
 - Ты что, согласен с доктором Фрилингом?
 - Никаких  возражений. Он  прав. Мы не можем вводить необработанные
сигналы  в   нервную  систему,   не  оснащенную  средствами  для  их
преобразования  и   интерпретации.  В   мозге  не  существует  таких
механизмов, разве  что переделать  в киборга  новорожденного,  чтобы
растущий мозг смог выработать нужные системы.
 - Уж  не предлагаете ли вы подождать, пока вырастет новое поколение
астронавтов?
 - Нет.  Я предлагаю  встроить Роджеру  систему  преобразования.  Не
просто входные  датчики. Фильтры, трансляторы - методы интерпретации
сигналов,    изображения    в    различных    диапазонах    спектра,
кинестетическое ощущение новых мышц - абсолютно все.
 - Позвольте,  с вашего  разрешения я  немного углублюсь  в историю.
Кто-нибудь  из   вас  слышал  об  опытах  Маккаллока  и  Леттвина  с
лягушачьим глазом?
 И Брэд огляделся вокруг.
 - Конечно,  ты знаешь, Джонни, может быть, еще двое-трое. Я вкратце
напомню вам об этом. Органы восприятия лягушки - не только глаза, но
и все  остальные части зрительной системы - опускают несущественное.
Когда перед  глазами лягушки  движется муха,  глаз воспринимает  ее,
нервы передают  информацию в  мозг, мозг реагирует соответственно, и
лягушка съедает  муху. Если же перед лягушкой падает, скажем, какой-
нибудь листик,  лягушка его  не трогает.  Она даже не думает, съесть
его или  нет. Она  его просто  не видит.  Глаз все  так же формирует
изображение, но  информация отфильтровывается,  прежде  чем  достичь
мозга. Мозг  вообще не знает, что именно видят глаза, потому что ему
это не  нужно. Для  лягушки не  имеет никакого значения, лежит у нее
под носом листок или нет.
 Роджер слушал  с огромным  интересом, но из сказанного понимал едва
ли половину.
 - Минуточку,  - перебил  он. -  Я устроен  несколько сложнее...  то
есть, человек  устроен гораздо  сложнее лягушки.  Откуда  ты  можешь
знать, что мне "нужно" видеть?
 - То,  что жизненно  важно, Родж.  После Вилли осталось очень много
данных. Я думаю, что мы справимся.
 - Спасибо. Хотелось бы, чтобы у тебя было больше уверенности.
 - Господи,  да я  абсолютно уверен, - широко усмехнулся Брэд. - Эта
проблема была для меня вовсе не такой уж неожиданностью.
 У Роджера перехватило дыхание.
 - Ты  хочешь сказать,  что  отправил  Вилли  прямо...  -  начал  он
срывающимся голосом.
 - Да  нет же, Роджер! Слушай, Вилли был и моим другом! Просто запас
прочности казался мне достаточно большим, и я был уверен, что он, по
крайней мере, останется в живых. Да, я ошибся, и мне жаль его ничуть
не меньше,  чем тебе.  Но все мы понимали, что рискуем, что системы,
возможно,  будут   функционировать  неверно,   и  что   их  придется
дорабатывать.
 - В  ваших отчетах  о ходе работ, - мрачно заметил Гриффин, - вы не
упоминали об этом так недвусмысленно.
 Заместитель директора открыл было рот, но Гриффин мотнул головой:
 - Мы  еще вернемся  к этому.  Что дальше,  Брэдли?  Вы  собираетесь
отфильтровать часть информации?
 - Не  просто отфильтровать.  Помочь в  ее обработке. Перевести ее в
форму, приемлемую для Роджера.
 - А  как насчет  замечания Торравэя,  что человек несколько сложнее
лягушки? Вы когда-нибудь проделывали такое с людьми?
 К его удивлению, Брэд усмехнулся; он был готов к этому.
 - Грубо говоря, да. Еще когда был аспирантом, за шесть лет до того,
как пришел  сюда. Мы  проводили над  четверкой  добровольцев  опыты,
вырабатывали у  них павловские условные рефлексы. Им в глаза светили
направленным лучом  света, и одновременно включали звонок с частотой
тридцать ударов  в секунду. Конечно, если в глаза светит яркий свет,
то зрачки  сужаются.  Это  бессознательная  реакция,  ее  невозможно
имитировать. Это реакция на свет, ничто иное, как обычная, возникшая
в ходе эволюции защита глаз от прямых лучей солнца.
 - Такой  рефлекс, связанный  с автономной нервной системой, у людей
очень трудно  сделать условным.  Но у  нас получилось. И если уж это
получается один  раз, то  считайте,  что  закрепилось  как  следует.
После... если не ошибаюсь, после трехсот проб на человека, у нас был
твердый условный  рефлекс. Достаточно было включить звонок, и зрачки
у этих  людей сужались до размеров булавочной головки. Пока я говорю
понятно?
 - Я  еще не  совсем забыл,  чему меня  учили в  колледже, и помню о
таких азбучных истинах, как опыты Павлова, - ответил Гриффин.
 - На  этом азбучные  истины кончаются.  Дальше мы  подсоединялись к
слуховому нерву,  и измеряли  реальный сигнал,  поступающий в  мозг:
дзынь-дзынь, тридцать  импульсов в  секунду, можно было даже увидеть
это на  осциллографе. А  потом мы  поменяли звонок.  Взяли новый,  с
частотой двадцать  четыре удара  в секунду.  Попробуйте угадать, что
произошло?
 Ответа не было. Брэд снова улыбнулся.
 - Осциллограф  по прежн