ись  в кресла с
прямыми спинками,  почти что  нос к  носу -  их колени  разделяло не
больше сорока сантиметров.
 - Я  постараюсь, чтобы  было как  можно короче  и безболезненнее, -
начал психоаналитик. - Ваши родители еще живы?
 - Нет,  оба умерли.  Отец два  года назад,  а мать  - еще  когда  я
учился.
 - Чем занимался ваш отец?
 - Сдавал напрокат рыбацкие лодки во Флориде.
 Половину сознания Роджера заняло отцовское предприятие по прокату в
Ки Ларго;  вторая половина,  как  обычно,  была  занята  непрерывным
самоконтролем.  Достаточно   ли  он   проявляет  раздражение   этими
расспросами?  Достаточно   ли  свободно   держится?  Не  слишком  ли
свободно?
 - Я видел вашу жену, - продолжал психоаналитик. - Очень сексуальная
женщина. Вы не возражаете, что я так говорю?
 - Ничего, - ощетинился Роджер.
 - Некоторым  белым пришлось  бы не по вкусу услышать такое от меня.
Что вы об этом думаете?
 - Я  знаю, что она сексуальная, - отрезал Роджер. - Потому я на ней
и женился.
 - Вы  не возражали бы, если бы я зашел немного дальше и спросил бы,
как она в постели?
 - Нет,  конечно, нет... Да, черт побери. Да, возражал бы. - сердито
ответил  Роджер.  -  Думаю,  так  же,  как  и  любая  другая.  После
нескольких лет брака.
 Психоаналитик откинулся, задумчиво глядя на него.
 - В  вашем случае,  доктор Торравэй,  - заметил  он, -  эта  беседа
вообще чистая формальность. Последние семь лет на каждом квартальном
осмотре вы  идеально укладываетесь  в норму. У вас совершенно чистое
досье,  никакой   повышенной  возбудимости  или  неуравновешенности.
Позвольте задать вам последний вопрос - перед встречей с президентом
вы не чувствуете себя несколько стесненно?
 - Может  быть, немного  ошеломленно, - ответил Роджер, переключаясь
на новую тему.
 - Это вполне естественно. Вы голосовали за Дэша?
 - Конечно... Эй, минуточку! Это не ваше дело!
 - Согласен, доктор Торравэй. Можете вернуться в зал.
 Ему не  дали вернуться  в тот же зал, а провели в другой конференц-
зал, поменьше.  Почти сразу  же к  нему присоединилась Кэтлин Даути.
Они работали  вместе уже  два с  половиной  года,  но  она  все  еще
относилась к нему строго официально.
 - Кажется,  мы прошли, мистер доктор полковник Торравэй, - заметила
она, как обычно, глядя куда-то мимо него, заслонив лицо сигаретой. -
О, а вот и выпивка.
 С этими словами она указала ему за спину.
 Там стоял  официант в  ливрее -  нет, поправил  себя Роджер,  агент
службы безопасности,  одетый официантом  - и с подносом. Роджер взял
виски с содой, а знаменитая протезистка - маленький стаканчик сухого
шерри.
 - Только  непременно выпейте  все, - пробурчала она себе под нос. -
По-моему, они что-то туда подмешивают.
 - Что именно?
 - Успокоительное.  Если  не  выпить  до  дна,  за  спиной  поставят
вооруженного охранника.
 Роджер опрокинул  виски залпом, чтобы успокоить ее. Как, интересно,
такой человек, как она, с ее-то мнительностью и страхами, так быстро
прошел психологическую  проверку? Пять  минут наедине  с  психиатром
разбудили в  Роджере склонность  к самоанализу,  и каким-то  уголком
мозга он  анализировал вовсю.  Почему в  присутствии этой женщины он
чувствует себя  неловко?  Вряд  ли  дело  только  в  ее  бесконечном
ворчании. Уж  не потому  ли, что она так восхищается его храбростью?
Как-то он  попытался объяснить  ей, что  работа  астронавта  уже  не
требует особенной  храбрости, не больше, чем пилотировать самолет, и
уж наверное  меньше, чем водить такси. Конечно, как дублеру Человека
Плюс, ему  грозила вполне  реальная опасность.  Но только,  если все
дублеры, стоящие  перед ним,  выйдут из очереди, а о такой ничтожной
вероятности не  стоит и  беспокоиться. Тем  не менее  она продолжала
относиться к  нему с  глубочайшим уважением,  иногда смахивавшим  на
почитание, а иногда - на жалость.
 Прочими частями  своего сознания  Роджер, как  обычно,  ждал  жену.
Наконец она  появилась, злющая и встрепанная - по ее меркам. Волосы,
которые она  старательно, в  течение часа,  укладывала, теперь  были
распущены и  ниспадали до  самой талии  великолепным, жизнерадостным
каскадом черни.  Сейчас она  походила на  Алису с картинок Тенниеля,
если бы  Тенниель в  то время работал для "Плейбоя". Роджер поспешил
утешить ее, и так увлекся этим занятием, что был застигнут врасплох,
когда вокруг неожиданно зашевелились, и чей-то голос не очень громко
и не очень торжественно объявил:
 - Леди и джентльмены. Президент Соединенных Штатов.

 Фитц Джеймс Дешатен вошел в зал, расточая улыбки и дружелюбно кивая
налево и  направо.  Он  выглядел  точь-в-точь,  как  по  телевизору,
правда, чуточку ниже. Сотрудники без команды выстроились полукругом,
и президент  начал обход. Шедший рядом директор представлял каждого,
а  президент   пожимал  руку.  Информировали  Дешатена  отлично.  Он
пользовался старым  наполеоновским  фокусом  -  запоминал  несколько
фактов, связанных с каждой фамилией, и в нужный момент вставлял что-
нибудь подходящее,  словно близко  знал этого  человека. Для  Кэтлин
Даути это  было: "Я  рад, что  здесь находится  хоть один  ирландец,
доктор Даути", для Роджера - "Кажется, мы уже встречались, полковник
Торравэй. После  той знаменитой  истории с русскими. Сейчас, сейчас,
если не ошибаюсь, это было семь лет назад, когда я был председателем
сенатской комиссии. Может быть, вы помните?". Конечно, Роджер помнил
- и  почувствовал себя  польщенным, хоть  и понимал,  что  президент
вспомнил об  этом специально,  чтобы польстить  ему. Дори  президент
выдал: "О  Боже, миссис  Торравэй, почему  такая прелестная  женщина
губит свою  молодость  рядом  с  одним  из  этих  сухарей-всезнаек?"
Услышав это, Роджер слегка оцепенел. Дело даже не в том, что его так
назвали, просто  это был  один из  тех  бессмысленных  комплиментов,
которых Дори терпеть не могла. Сейчас, однако, он не заметил и следа
отвращения. Прозвучав  из уст президента, этот комплимент зажег в ее
глазах искорки.
 - Какой  приятный мужчина,  - шепнула  она, не  сводя с  президента
глаз.
 Добравшись до  конца, президент  вскочил  на  маленькую  трибуну  и
начал:
 - Ну  что ж,  друзья, я  приехал сюда  не  болтать,  а  смотреть  и
слушать. И  все же  я хотел  бы поблагодарить каждого из вас, за то,
что вы  вытерпели все  эти безобразия,  сквозь которые  вам пришлось
пройти, чтоб  увидеть меня. Прошу у вас прощения. Не я это придумал.
Они говорят,  что  это  необходимо,  пока  вокруг  крутится  столько
ненормальных. И  пока у  Свободного Мира остаются такие враги, какие
они есть,  а мы  остаемся такими  же открытыми и доверчивыми людьми,
какими мы есть, - тут он улыбнулся Дори. - Ногти смыли, не обошлось?
 Дори мелодично  засмеялась, изумив  своего мужа (Всего минуту назад
она бушевала из-за того, что весь маникюр пошел прахом).
 - Конечно,  смыли, господин  президент. Совсем,  как  в  маникюрном
салоне.
 -  Прошу   прощения  и  за  это.  Говорят,  это  необходимо,  чтобы
убедиться, что  у вас  нет замаскированного  био-хими-ческо-го  яда,
чтобы оцарапать  меня при  рукопожатии.  Кажется,  нам  не  остается
ничего другого,  как подчиниться. В любом случае, - усмехнулся он, -
если дамам  кажется, что это неприятная процедура, видели бы вы, что
вытворяет моя  старая кошка,  когда они проделывают все это над ней.
Хорошо, что  в последний  раз у  нее на когтях не было яда - прежде,
чем они  закончили, она исцарапала трех агентов службы безопасности,
моего племянника и двух собственных котят.
 И президент  рассмеялся. Роджер с некоторым удивлением заметил, что
он сам, и Дори, и все остальные тоже смеются.
 - Так  или  иначе,  -  вернулся  к  прежней  теме  президент,  -  я
благодарен вам за ваше терпение. Но в тысячу раз больше я благодарен
вам за  ваши успехи  в выполнении программы Человек Плюс. Не стоит и
говорить, что это означает для Свободного Мира. Там, наверху - Марс,
единственный достойный внимания участок недвижимости в окрестностях,
не считая  того, на котором обитаем мы. К концу этого десятилетия он
будет кому-то принадлежать. Есть только два варианта - им или нам. Я
хочу, чтобы  он принадлежал  нам. И  если это  случится,  то  именно
благодаря вам,  потому что  вы подарите  нам Человека  Плюс, который
сможет жить  на Марсе.  От имени  всех граждан  всех демократических
стран Свободного  Мира, от всего сердца хочу выразить вам глубокую и
сердечную благодарность за воплощение этой мечты в реальность.
 - А  теперь, -  прервал он  начавшиеся было  аплодисменты,  -  мне,
кажется, пора прекратить рассуждать, и начать слушать. Я хочу знать,
как дела у нашего Человека Плюс. Вам слово, генерал Скэньон.
 - Слушаюсь, господин президент.
 Верн Скэньон  был директором исследовательского отделения Института
Космической Медицины  им. Гриссома.  Кроме  того,  он  был  генерал-
майором в  отставке и  вел себя соответственно. Генерал посмотрел на
часы, вопросительно  взглянул на своего заместителя (которого иногда
называл начальником штаба) и начал:
 - У  нас есть  несколько минут,  пока командор Хартнетт заканчивает
разминку. Через  минуту мы  увидим его  по внутренней  телесети, и я
введу вас в курс событий, господин президент.

 Свет в зале погас.
 За трибуной засветился экран телепроектора. Один из "официантов" со
скрипом подсунул  президенту кресло.  Послышался шепот  президента и
кресло уехало  обратно. Тень  президента на призрачно мерцающем фоне
кивнула и обернулась к экрану.
 На экране был человек.
 Он был  не похож  на человека.  Его звали  Вилли Хартнетт,  он  был
астронавтом,  демократом,  методистом,  мужем  и  отцом,  ударником-
любителем, удивительно  легконогим танцором. Внешне ничто об этом не
напоминало. Внешне он был монстром.
 Красные,  светящиеся  фасеточные  полушария  вместо  глаз,  ноздри,
прячущиеся в  складках кожи, наподобие кротовьего рыла со звездочкой
носа. Искусственная кожа была цвета естественного, глубокого загара,
но по  виду напоминала кожу носорога. Внешне от того человека, каким
он появился  на свет,  не осталось  ничего. Глаза, уши, легкие, нос,
рот, кровеносная  система, органы  чувств, сердце,  кожа -  все было
заменено или  усовершенствовано. Но  перемены, бросавшиеся  в глаза,
были лишь  верхушкой айсберга.  То, что  было сделано  внутри,  было
намного более  сложным, и  намного важнее.  По сути,  он был  создан
заново, с  единственной целью - жить на поверхности планеты Марс без
внешних систем жизнеобеспечения.
 Он был  киборг  -  кибернетический  организм.  Наполовину  человек,
наполовину машина,  и эти  половинки срослись вместе так прочно, что
даже сам  Вилли Хартнетт,  глядя на  свое отражение в зеркале (в тех
редких случаях,  когда ему  разрешали смотреть  в зеркало),  не  мог
сказать, что здесь осталось от него самого, а что ему добавили.
 Несмотря  на   то,  что   почти  каждый   из  присутствующих  играл
существенную роль  в создании  киборга, несмотря  на то, что все они
были знакомы  с его фотографиями, телеизображением, и с ним лично, в
зале послышались сдавленные вздохи. Камера показывала, как он раз за
разом играючи  отжимается от  пола. Камера  стояла на  расстоянии не
более метра  от его  причудливой головы,  и когда Хартнетт выпрямлял
руки,  его  глаза  поднимались  вровень  с  объективом,  поблескивая
фасетками, складывавшими для него картину окружающего.
 Он выглядел очень непривычно. Припомнив старые телефильмы из своего
детства, Роджер  подумал, что  его старый  приятель будет пострашнее
всех этих оживших морковок или огромных жуков из фильмов ужасов. Сам
Хартнетт был  родом из  Данбери, штат Коннектикут, а все его внешние
составляющие были  созданы в  Калифорнии, Оклахоме, Алабаме или Нью-
Йорке. Но ни единой деталью он не был похож на человека, и вообще на
земное создание. Он был похож на марсианина.
 В  том  смысле,  что  функция  определяет  форму,  Хартнетт  и  был
марсианином. Он был создан для Марса. В определенном смысле слова он
уже был  на Марсе.  В институте  Гриссома стояли самые совершенные в
мире марсианские камеры, и Хартнетт делал свои отжимания на песке из
окиси железа,  в барокамере, давление газа в которой было снижено до
десяти миллибар, всего один процент от наружного давления на двойные
стеклянные  стены.   Температура   окружавшего   разреженного   газа
составляла сорок  пять градусов  ниже нуля  по шкале  Цельсия. Блоки
ультрафиолетовых   ламп   заливали   этот   пейзаж   светом,   точно
воспроизводящим по спектру солнечный свет зимнего марсианского дня.
 Место обитания  Хартнетта было, конечно, не настоящим Марсом, но по
всем параметрам  настолько приближалось  к нему,  что даже настоящий
марсианин  мог   бы  обмануться  -  если  бы  марсиане  когда-нибудь
существовали. По  всем  параметрам,  кроме  одного.  Рас  Тавас  или
моллюск Уэллса, восстав ото сна и оглядевшись по сторонам, решил бы,
что и  в самом  деле находится  на Марсе, в средних широтах, поздней
осенью, ранним утром - если бы не один минус.
 Этот единственный  недостаток было  просто невозможно исправить. На
Хартнетта действовало  нормальное земное притяжение, а не пониженная
гравитация, как  положено на  поверхности Марса.  Чтобы  имитировать
настоящее  марсианское  притяжение,  хотя  бы  в  течение  десяти  -
двадцати минут,  инженеры дошли  до того, что сделали смету проекта,
по которому  вся марсианская  камера должна была летать в реактивном
конвертоплане,    опускающемся     по    специально     рассчитанной
параболической траектории.  От этой  идеи в  конце концов отказались
из-за стоимости  и трудностей  эксплуатации, а  влияние единственной
аномалии  подвергли   углубленному  анализу,   рассчитали,  учли,  и
наконец, отбросили.
 С новым  телом Хартнетта  могло случиться  что угодно,  но  что  он
окажется  слишком   слабым,  чтобы  выдержать  возможные  физические
нагрузки -  этого не  боялся никто. Уже сейчас он без труда поднимал
пятисотфунтовую штангу.  Когда  же  он  в  самом  деле  окажется  на
поверхности Марса, то сможет сдвинуть с места больше полутонны.
 В определенном  смысле на Земле Хартнетт выглядел даже более жутко,
чем будет выглядеть на Марсе, потому что его телеметрические датчики
выглядели так  же чудовищно,  как и  он сам.  Его с  ног  до  головы
облепили датчики  пульса,  температуры  и  сопротивления  кожи.  Под
жесткую искусственную кожу уходили зонды, измеряющие внутренние токи
и сопротивления.  За спиной,  как метла,  торчала антенна  ранцевого
передатчика.  Все,   что  происходило  в  его  системах,  непрерывно
измерялось,   преобразовывалось   и   передавалось   на   скоростную
широкополосную магнитную ленту.
 Президент  что-то   прошептал.  Роджер  поймал  себя  на  том,  что
старательно прислушивается.
 - ... он слышит, что мы здесь говорим?
 - Нет, если только я не подключу нас к его системе связи, - ответил
генерал Скэньон.
 - Угу,  - буркнул  президент и замолчал, что бы он там ни собирался
сказать в  том случае,  если киборг не слышит. Это вызвало у Роджера
симпатию. Ему  самому приходилось  все время следить за своей речью,
когда киборг  мог его  слышать, он  выбирал слова  даже тогда, когда
бедняги Вилли  не было  рядом. Было  просто противоестественно,  что
существо, которое когда-то уважало пиво и производило на свет детей,
теперь выглядит  так  мерзко.  Все  остальные  подходящие  к  случаю
определения были непечатными.
 Казалось,  киборг   мог  продолжать   свою  размеренную  тренировку
бесконечно, но  чей-то голос, задающий ритм: "И раз, и два, и раз, и
два", умолк,  и киборг  тоже  остановился.  Он  встал,  аккуратно  и
неторопливо, словно  разучивая па нового танца, потом инстинктивным,
уже  не   игравшим  никакой   роли  жестом  вытер  тыльной  стороной
толстокожей ладони пластиковый, гладкий, безбровый лоб.
 Роджер подвинулся  в  темноте,  чтобы  знаменитый  орлиный  профиль
президента не  заслонял ему экран. Даже глядя на силуэт, он заметил,
что тот  слегка сморщил  лоб. Роджер обнял жену за талию и подумал о
том, как  должен себя чувствовать в этом беспокойном и коварном мире
президент трехсот  миллионов американцев. Сила, дремавшая в стоявшем
перед ним  в темноте  человеке, могла  за девяносто  минут  сбросить
термоядерную бомбу  в самом отдаленном уголке земного шара. Это была
сила войны, сила возмездия, сила денег. Именно силой президента была
вызвана к жизни программа Человек Плюс. Конгресс даже не обсуждал ее
бюджет, лишь  в самых  общих  чертах  догадываясь,  что  происходит;
соответствующий акт  носил  название  "О  выделении  в  распоряжение
президента  дополнительных   средств  на  исследования  космического
пространства"
 Заговорил генерал Скэньон.
 -   Господин   президент,   командор   Хартнетт   с   удовольствием
продемонстрирует вам  некоторые  возможности  своего  искусственного
тела. Поднятие тяжестей, прыжки в высоту. Что пожелаете.
 - По-моему, он уже наработался на сегодня, - усмехнулся президент.
 - Хорошо.  Тогда мы  приступим к  делу, сэр,  - генерал тихо сказал
что-то в  микрофон, и  снова обратился  к президенту.  - Сегодняшние
испытания состоят  в  демонтаже  телекоммуникационной  аппаратуры  и
ликвидации короткого замыкания в полевых условиях. Оцениваемое время
этой операции  - семь  минут. Группа  наших  институтских  техников,
работая в  лаборатории и  имея в  своем распоряжении все необходимые
инструменты, справляется  с этим  в среднем  за пять минут, поэтому,
если командор Хартнетт справится с задачей в установленный срок, это
будет отличным свидетельством его локомоторных возможностей.
 - Да, я понимаю, - ответил президент. - А что он делает сейчас?
 - Ждет,  господин президент. Мы поднимем давление до ста пятидесяти
миллибар, чтобы он слышал и говорил немного лучше.
 - Я  думал, что  вы можете  разговаривать с  ним даже  в абсолютном
вакууме, - быстро заметил президент.
 - Ээээ...да,  конечно,  господин  президент,  можем.  С  этим  были
небольшие проблемы.  В настоящее  время наш  основной метод  связи в
естественных марсианских условиях - визуальный, но в ближайшее время
мы надеемся запустить и звуковую систему.
 - Я разделяю вашу надежду.
 На уровне  камеры, в  тридцати метрах  под  залом,  в  котором  они
находились, аспирант,  исполнявший обязанности лаборанта, по сигналу
открыл клапан  резервуара с  марсианской атмосферой. В редукторе уже
ждала заготовленная  газовая смесь. Давление постепенно стало расти,
послышался свист,  сначала высокий, потом все ниже и ниже. Повышение
давления до  уровня ста  пятидесяти  миллибар  никак  не  влияло  на
функциональность Хартнетта. Его перестроенный организм не зависел от
большинства факторов окружающей среды. Он одинаково хорошо переносил
арктическую пургу,  абсолютный вакуум,  и  душный  земной  день,  на
уровне моря,  при давлении  тысяча восемьдесят миллибар, в липком от
влажности  воздухе.  Вернее,  одинаково  плохо:  Хартнетт  постоянно
жаловался, что  его новое  тело болит,  ноет и  чешется.  С  тем  же
успехом они  могли бы  открыть и  клапаны наружного  воздуха, только
потом его придется снова откачивать.
 Наконец свист умолк, и они услышали голос киборга, писклявый, как у
заводной куклы.
 - Спассииибо. Можжно закрывать.
 Низкое давление  играло с  голосом Хартнетта  странные  штуки,  тем
более что  у него уже не было ни настоящей гортани, ни трахеи. После
месяца, проведенного  в роли  киборга, речь  начинала  казаться  ему
чуждой. Кроме того, он вообще отучался дышать.
 - Знают  ведь,  его  глаза  не  приспособлены  к  резким  перепадам
давления, -  мрачно прошептал  за спиной  у  Роджера  специалист  по
системам зрения. - Они дождутся, что у него глаз лопнет.
 Роджер вздрогнул,  мгновенно  вообразив,  как  у  него  в  глазнице
разлетается  прозрачный   фасеточный  шарик  глазного  яблока.  Жена
негромко рассмеялась.
 - Здесь  есть место, Брэд, - сказала она, высвободившись из объятий
Роджера. Роджер  машинально подвинулся,  не  сводя  глаз  с  экрана.
Отсчитыв