сь  эта
проклятая  водородная штука, мы были милях в сорока к  востоку  от их  зоны.
Янки будут теперь выкручиваться, чтобы не платить за убытки.
     Хомма  наконец перестало  тошнить.  Служитель  обтер ему  лицо  влажной
губкой и вынес тазик.
     Сэндо продолжал:
     -- Ничего, ребята, мы их заставим раскошелиться! Подадим  на них в суд,
а когда выйдем отсюда, у каждого будет тысяч по сто иен в кармане. Неплохо,
а?
     -- Может быть, мы не выйдем,  а  нас вынесут? --  все  еще тяжело дыша,
проговорил Хомма. -- Мне все хуже и хуже... Наверно... умру.
     --  Может быть  и так, -- спокойно согласился  Мотоути. --  А ты, Йоси,
дурак. На месте Нарикава я давно выгнал бы тебя с должности начальника лова.
"Сто  тысяч,  сто тысяч"! На что мне твои сто тысяч, когда голова моя скоро
будет  голая,  как колено, а желудок не держит  ни рисинки? Или вот капитан.
Посмотри,  как  он  мучается.  Ты хоть бы  при  нем постыдился  говорить  о
деньгах! И Кубосава... Ему, говорят, совсем плохо. А ты знаешь только одно
-- "деньги, деньги"...
     Сэндо не обиделся. Он выдернул у себя на макушке клок волос и, дунув на
них, рассеял возле койки.
     --  У меня  тоже вылезают, --  кривясь, улыбнулся  он.  -- Только  быть
лысому при  деньгах лучше, чем быть  волосатым нищим. Я  куплю  садик и буду
разводить шелкопрядов.
     --  Шелкопрядов в Коидзу  не  разведешь. -- Мотоути достал  из тумбочки
сигареты и  спички. --  Да и что  рыбак понимает в шелкопрядах? Лучше купить
моторную лодку и выходить за кальмарами.
     В коридоре  послышались  шаги, дверь  распахнулась,  и  в  палату вошли
несколько человек в белых халатах. Это были врачи, хотя случалось, что столь
же бесцеремонно входили к больным и репортеры. Мотоути сразу узнал длинного
седого американца, который осматривал его и Хомма неделю назад.
     Нортон,  возвышавшийся среди других  на  целую голову, вошел вслед  за
японскими  Врачами  и  остановился  у  койки  Хомма, окинув  палату  быстрым
внимательным  взглядом. Его  сопровождали двое врачей  с  чемоданчиками  из
блестящей  кожи и  низкорослый японец, по-видимому  нисэй  (Нисэй -- японец
американского  происхождения.),  в  американской военной  форме  без  знаков
различия, видневшейся из-под распахнутого халата.
     Некоторое  время  все  молчали.  Больные  с   враждебным  любопытством
рассматривали  иностранцев.  Врачи  японцы стояли поодаль  с  бесстрастными,
холодными  лицами,  словно  желая  показать, что в этом визите они  играют
только подчиненную роль.
     --  Хау ар ю  гэттинг он, бойз?  -- спросил Нортон, обращаясь, судя по
направлению его взгляда, к больным.
     -- Как  поживаете? -- негромко перевел один из врачей японцев, опустив
фамильярное "бойз" -- "ребята".
     Мотоути   отвернулся,  Хомма   закрыл  глаза.  Одабэ  сделал   попытку
приподняться,  но  с глухим  стоном  снова  упал  на подушку. Только  сэндо,
обнажив желтые зубы, бросил:
     -- Очень плохо.
     -- А, варуй, варуй, -- уловив знакомое, видимо, слово, закивал Нортон.
(Врачи, стоявшие  у  двери, заулыбались.)  --  Ничего,  скоро будет Еросий.
(Варуй (японск.) -- плохо; Еросий -- хорошо.)
     Нортон заговорил по-английски, и стоявший с ним  рядом нисэй  перевел,
что  американцы  чрезвычайно  удручены и  опечалены  случившимся  и что они
приложат  все  силы  и  умение,  чтобы  помочь  пострадавшим. Прежде  всего
необходимо  провести  правильное  лечение.  Болезнь  очень сложна и  тяжела,
скрывать  это не  приходится.  Но потому-то  американское  правительство  и
послало  их,  лучших врачей  по  такого  рода заболеваниям,  чтобы загладить
инцидент, о котором оно весьма глубоко сожалеет.
     -- Для установления правильного курса лечения  необходимо ознакомиться
с вашим состоянием, а также выяснить некоторые подробности истории болезни,
то есть уточнить  обстоятельства,  при  которых вам  было нанесено  лучевое
поражение.  Затем  мы возьмем  у вас для  анализа кровь  и  мочу,  назначим
процедуры, лекарства,  диету...  Я полагаю, -- заключил Нортон, оглядываясь
на своих коллег, -- что, если нам удастся избрать правильный путь, вы снова
будете на ногах через месяц-другой. А сейчас давайте приступим к делу.
     Он  спросил о чем-то японских врачей, те кивнули в знак согласия, и два
американца  подошли к  столу  и  стали  извлекать  из чемоданчиков какие-то
коробки и футляры; резиновые трубки и странного вида стеклянные предметы в
рамках из лакированного дерева.
     -- Начнем осмотр, -- перевел нисэй.
     Но  тут  произошло нечто  непредвиденное.  Хомма, которого  собирались
осматривать первым,  отодвинулся к стене, натянул  простыню до подбородка  и
сказал сдавленным голосом:
     -- Не хочу.
     Американцы  удивленно  переглянулись, поглядели  на  Хомма, на японских
врачей,   стоявших  с  прежним  выражением   равнодушия  на  лицах,   затем
повернулись к нисэю. Тот, словно спохватившись, перевел.
     -- Но почему?-- спросил Нортон.
     Нисэй,  брезгливо  скривившись, пожал плечами.  Тогда Нортон  легонько
потянул с Хомма простыню.
     -- Не хочу! -- упрямо повторил мальчик, плотнее прижимаясь к стене.
     --  Он не хочет!  --  крикнул Мотоути яростно.  --  И  никто из нас не
хочет! Уходите отсюда, пусть нас лечат японские врачи!
     В наступившей  тишине  отчетливо  были  слышны  слова  перевода. Нортон
побагровел.
     -- Что  это  значит?  --  зловеще  спокойно спросил  он, повернувшись к
японским врачам.
     Мотоути, уже не так громко, добавил:
     -- Скажите им, что мы не хотим быть мору-мотто -- подопытными животными
для их опытов!
     --  Я,  кажется, знаю,  кто  придумал  эту...  недостойную комедию, --
пробормотал Нортон  сквозь  зубы, -- но никогда  не думал, что он зайдет так
далеко. Это неслыханное варварство!
     Он повернулся к Мотоути и мягко сказал:
     -- Не  надо  так шуметь и  упрямиться, мой друг.  Поймите, дело идет о
вашем здоровье, о ваших  жизнях! Нельзя шутить такими  вещами. Вы не должны
мешать нам выполнить свой долг.
     --  Сначала заплатите нам за то, что искалечили нас! -- прохрипел вдруг
сэндо.
     Это было так неожиданно и  неуместно, что Мотоути поперхнулся, японские
врачи вздрогнули, а переводчик нисэй прыснул и зажал рот рукой.
     -- Извините, пожалуйста, -- сказал нисэй просительно, -- но послушайте
меня.   Напрасно   вы   поворачиваете   дело   таким  образом.  О   денежном
вознаграждении   за    понесенные   вами    убытки   будут   договариваться
дипломатические  представители. Господа американские врачи не имеют к этому
никакого  отношения. Поверьте мне.  Только эти люди,  единственные во  всем
мире, могут помочь вам. Это врачи с мировым именем.
     Тогда  Мотоути,  остановив  на Нортоне  полный  нескрываемой ненависти
взгляд, выпалил:
     -- Все знают, что янки забирают на свои лечебные пункты больных атомной
горячкой из Хиросимы и Нагасаки! Но кто видел хоть одного выздоровевшего?
     Нисэй развел руками и быстро перевел.
     Нортон покачал головой:
     --  Вы не совсем правильно  понимаете обстановку, мой  мальчик. Больные
атомной     горячкой     получили    совсем    другие    поражения.    Нам,
врачам-специалистам, это виднее. Мы думаем, что с вами дело обстоит  гораздо
лучше.
     Он  повернулся к японским врачам, словно приглашая их в свидетели. Один
из них проговорил после некоторой паузы:
     --  Думаю,  что  вы ничего не  потеряете,  если  дадите себя осмотреть,
господин Мотоути.

     Через  полтора   часа  осмотр   был   закончен.  Мотоути,  оскалившись,
демонстративно  тер ладонями по тем местам  на своем теле, которых касались
руки американских врачей.
     --  Теперь, ребята,  --  сказал Нортон,  наливая  на  ладонь  спирт из
флакончика  и тщательно  обтирая руки,  -- вы должны помочь нам еще в  одном
вопросе.  Вы сами понимаете,  что степень  опасности  вашего заболевания  во
многом,  если  не во  всем, зависит от того, на  каком  расстоянии от места
взрыва  вы находились... Не  правда  ли, коллеги? -- обратился  он  к врачам
японцам.
     Те неохотно кивнули.
     -- Так вот, я  не знаю и не хочу  знать, что вы говорили  репортерам и
что будете  говорить представителям официальной  комиссии. Меня, как врача,
как  специалиста --  понимаете?  --  интересует вопрос: где  вы находились в
момент взрыва? -- Он сделал паузу и,  не  дождавшись ответа, продолжал: --
Дело в том, что,  если взрыв,  произошел ближе,  чем мы думаем,  нужно будет
применить более эффективные и более дорогие средства лечения.
     Сэндо раскрыл было рот, но тут вмешался Одабэ.
     -- Я -- капитан  этой шхуны, господин доктор, -- слабым, прерывающимся
голосом сказал он. -- Подобного рода вопрос должен быть обращен ко мне.
     -- Слушаю вас, -- придвинулся к нему Нортон.
     -- Я ничего не могу сообщить вам нового, господин доктор. То, что знают
репортеры, и то, что выявит  официальная комиссия,  в  точности совпадает с
тем,  что было на самом деле: в момент взрыва "Счастливый Дракон" находился
в сорока милях от границы запретной зоны.
     -- Это неправда, -- строго сказал Нортон.
     -- Это правда, -- возразил Одабэ и снова закрыл глаза.
     -- У нас есть сведения, что вы находились в запретной зоне...
     -- Не были мы там! -- крикнул сэндо.
     -- Поймите,  нам нет дела до того, с какой целью вы  туда  заходили  --
ловить рыбу или...
     --  Простите, мистер Нортон, --  мягко,  но  настойчиво сказал один  из
врачей  японцев,  -- мне  кажется... извините, если я неправ... Мы призваны
лечить их, а не вести следствие.
     --  Разумеется,  коллега,  --  спохватился  Нортон.   --  Я,   кажется,
действительно увлекся. Но поймите, мне очень важно  выяснить этот  проклятый
вопрос, и не моя вина в том, что он похож на вопрос следователя... Ну ладно,
будем  считать,  что  они  находились на расстоянии  в  сотню  миль.  -- Он
поднялся со стула. -- Мне кажется,  мы можем идти,  господа... До свидания,
друзья мои, желаю вам скорейшего выздоровления! Скоро мы снова увидимся.
     Американцы и нисэй вышли, прикрыв за собой дверь.
     -- Скажите, пожалуйста, -- обратился Мотоути к врачам японцам, -- они и
вправду будут лечить нас?
     -- По-видимому, да.
     -- Но если мы не захотим?
     Один из врачей положил руку на плечо механика и сказал грустно:
     -- У  нас нет выбора, господин  Мотоути. К сожалению,  нисэй прав. Это
крупные  специалисты по атомным болезням. И потом... они ведь не причастны к
вашему несчастью.

     -- Куда теперь? -- спросил Нортон, выйдя из палаты.
     -- В  Первый национальный  госпиталь,  и  прежде всего  в палату триста
одиннадцатую.
     -- Этот... Кубосава?
     -- Совершенно  верно. Наиболее пострадавший.  Нортон двинулся  было  по
коридору, но остановился.
     --  Я совсем забыл, Мэрилл, --  сказал он: --  в истории болезни  этого
маленького  бунтовщика  --  Хомма, кажется? -- отметьте,  что весь обратный
путь от Бикини до Японии он спал на мешке, набитом радиоактивной пылью.
     -- Как так?
     -- Очень просто. Ему, видите ли, хотелось привезти домой пепел горящего
неба, и он, дуралей, набил им свою наволочку.
     -- Бедняга, -- пробормотал кто-то.
     А Мэрилл задумчиво сказал:
     -- Очень интересно! Значит, у нас  есть образец интенсивного поражения
головного  мозга. Чрезвычайно  интересно и  в высшей  степени  поучительно!
Оригинальный экземпляр. Это нам очень пригодится.
     --  Какая чепуха...  Дело идет о человеческой  жизни. Это  все-таки  не
кролики. И вообще  -- здесь не место для  таких высказываний, -- покосившись
на  подходящих врачей  японцев, пробормотал Нортон и  громко  закончил:  --
Пошли, господа! Не будем терять времени.

        "ПРОФЕССОР МАСАО УДЗУКИ"
     В конце апреля  директор  госпиталя  Токийского университета  принимал
гостя. Это был профессор  Масао Удзуки, крупнейший в  Японии  специалист по
лучевой болезни. Знакомство их началось давно, еще в те времена, когда оба
они работали  в одном из медицинских институтов  в  Осака. Тогда  Удзуки был
подвижным, не в меру увлекающимся молодым аспирантом,  а теперь перед Митоя
сидел грузный  старик с одутловатым лицом и редким серебристым бобриком над
низким лбом. Их вряд ли можно было назвать близкими друзьями, но они  всегда
хорошо относились друг  к другу  и, что редко  встречается в ученом  мире,
уважали  друг  в друге незаурядного работника и беспристрастного  товарища и
критика. Впрочем, виделись  они сравнительно редко, а  с тех пор как Удзуки,
по  его  собственному  выражению,  окончательно "погряз"  в исследованиях и
лечении радиоактивных поражений, встречи их совсем прекратились, и отношения
ограничивались посылкой  поздравительных писем и телеграмм. Этот  визит был
первым за последние несколько лет.
     Дымя   сигаретой,  взятой  из  красивого  лакированного  ящика,  Удзуки
говорил, скаля в невеселой улыбке щербатые темные зубы:
     -- Япония -- несчастная страна, я японцы -- несчастный народ. Кажется,
со  времени основания империи  мы  ввязывались в любую международную склоку,
какая только затевалась на расстоянии менее тысячи миль от нас. Нам только и
не хватало драки с соседями или друг с другом!
     --  Положим, --  проворчал  Митоя. --  Такова более  или менее  история
любого народа. Возьмите Европу...
     -- Любой другой народ ставил перед собой определенную цель и добивался
ее. Одни стремились к  национальному объединению, другие свергали деспотов,
третьи  боролись  против  иноземного гнета, тонули в  крови сами  и  топили
других,  но  они  делали  это  с верой  и  страстью,  а  мы,  японцы...  Два
тысячелетия мы воевали между собой или пытались оттягать у ближайших соседей
кусочек  земли,  причем, заметьте, нам  всегда доставалось за это, и  крепко
доставалось...  И   все  для  того  только,  чтобы  посадить  себе  на  шею
безответственных  авантюристов  вроде  ТодзЕ.  (ТодзЕ  --  один  из  главных
японских  военных  преступников, сыгравший большую роль в развязывании войны
на Тихом океане. Казнен по приговору Международного трибунала в 1948 году.)
     -- Ну, Удзуии-сан...  --  Митоя осторожно  наполнил  крошечные  чашечки
зеленым  сакэ.  --  Я  бы  сказал,  что  вы  сегодня чересчур  пессимистично
настроены. Утешьтесь. Ведь и  другие  народы  не могут  похвастать  тем, что
плоды пота  и  крови их  отцов слаще.  Не  вижу большой разницы между нами и
ними. Если кто и добился чего-нибудь дельного, так это, конечно, русские.
     -- Да, этим повезло.
     Они помолчали, прихлебывая крепкий напиток.
     -- Возможно, вы  и правы, Митоя-сан, -- снова заговорил Удзуки. -- И я
сетую на грустную судьбу японского народа только потому, что сам  принадлежу
к нему. Возможно, другим народам не  легче... И сейчас такое время, что все
человечество  обречено на  безмерные  страдания, если  оно  не одумается, не
перестанет играть с атомным огнем. Но свое дитя плачет громче  всех. Да и со
стороны, конечно, видно,  что в Японии неблагополучно. Ничего определенного!
--  Удзуки  презрительно  фыркнул. --  Американцы  тянут  в  свою  сторону,
социалисты -- в свою, промышленники -- в свою. Народ изголодался, оборвался,
устал...  Поневоле начинаешь  думать,  нет  ли  истины  в  том, что  говорят
коммунисты.
     Митоя покачал головой:
     -- Нет,  коммунисты  не  для  нас. Хотя  даже у вас многие  видные люди
сочувствуют коммунистам. Возьмите Ояма. А Ямава Гихэй -- знаете,  известный
биолог, --  он  ведь вступил в японскую Компартию. Возможно, он считает, что
только коммунисты предлагают пусть  тяжелый, но зато определенный  выход из
того безобразного положения, в котором очутилась наша страна. Не знаю.
     -- Между прочим, -- сказал Удзуки, -- как-то я разговорился с рыбаками
"Счастливого  Дракона", и  они  рассказали  мне о  своей  жизни.  Я выяснил
прелюбопытную вещь. Оказывается, многие из наших рыбаков, особенно молодежь,
нанимаются на рыболовные шхуны вовсе не ради заработка.
     -- Вот как?
     -- Заработок за сезон слишком мал -- восемь, от  силы десять тысяч иен.
Одни только резиновые  сапоги стоят тысячу.  Рыбаки идут  в море для  того,
чтобы досыта поесть рыбы. Каково? Этого не было даже в годы войны.
     --  Да-а... -- Мятоя задумчиво постучал  пальцами  по столу. -- Кстати,
Удзуки-сан, как идет лечение этих рыбаков? За последнее время я так увлекся
административными делами, что совсем забросил врачебную практику.
     -- Лечение идет скверно, -- не сразу ответил Удзуки. -- Очень скверно.
У  всех тяжелые  поражения  костного  мозга. И самое  неприятное --  крупные
концентрации радиоактивной дряни в  живых тканях организма.  Сейчас пробуем
переливание крови --  возможно,  это  и  поможет. Самочувствие у всех у  них
ужасное,  не исключая тех семерых, которые находятся в  вашем госпитале. Но
хуже других состояние радиста Кубосава.  Боюсь,  что  у него поражена еще  и
печень.
     Он задумался на минуту, потом вдруг оживился;
     --  Помнится, вы рассказывали,  как  неласково  встретили Нортона ваши
пациенты  со  "Счастливого  Дракона".  Представьте  себе,  такая же  история
повторилась  и в  Первом национальном. Больные  заявили, что они не морские
свинки  и не  позволят производить  над собою  опытов.  Словно  сговорились.
Насилу  я  их  успокоил.  Но  американцы  страшно  обиделись. Нортон заявил
протест. Кричал,  что такого варварства не было со времен холерных и чумных
бунтов, что  это не что иное,  как  заговор  и саботаж  со стороны  японских
врачей, что он будет жаловаться, что умоет руки и так далее...
     -- Настоящий скандал, -- прищурившись сказал Митоя. -- Рыбаки поставили
меня в неловкое положение. Я.тоже в разговоре с Нортоном  упомянул о морских
свинках, и теперь он, разумеется, убежден, что больных подстрекал  я, хотя
мне в голову это не приходило.
     -- К  сожалению, у нас нет выбора,  -- вздохнув, отозвался Удзуки.  --
Пусть они экспериментируют, только бы лечили. Будь  у меня  дюжина, врачей и
необходимые  препараты, я бы  с радостью отказался от великодушной  помощи
Нортона. Нам в руки попадают далеко не  все материалы, которые они получают,
исследуя ход болезни.
     -- Коммерсанты... Хотят сохранить за собой монополию на лечение, чтобы
наживаться  потом  на каждой облученной душе, --  пренебрежительно  буркнул
Ми-тоя.
     -- Вы просто ненавидите Нортона, Митоя-сан. Мне кажется, дело не только
в этом... --  Удзуки закурил  и  бросил  обгоревшую спичку в пепельницу. --
Глубже,  Митоя-сан,  гораздо глубже.  Война  -- вот  в  чем  дело! Отсюда  и
секретность.  За Нортоном стоят  генералы.  Ну... не будем говорить об этом.
Возможно,  я  и  ошибаюсь...  Скажите, что  говорят  в  университете  насчет
радиоактивных дождей? Не выдумка ли это? Я все никак не соберусь разузнать
поподробнее.
     -- Кажется, правда, -- сказал Митоя. -- Как мне  объяснили, дело здесь
очень  простое.  Масса  этого  "пепла  смерти",  как  его  называют  газеты,
выброшенная в верхние слои  атмосферы, начинает со временем оседать. Попав в
насыщенный влагой  воздух, каждая пылинка  становится  центром  конденсации,
вокруг которого собираются водяные капельки.  Так их набираются целые  тучи
и...
     -- Понятно, понятно, -- закивал головой Удзуки. -- Любопытно, насколько
это опасно?  Вода  может  растворить в себе  часть радиоактивной извести  и
станет негодной не только для питья, но заразит рис, овощи, фрукты...
     -- Говорят,  министерство  здравоохранения собирается исследовать  этот
вопрос, -- сказал  Митоя,  вертя в руках спичечный коробок. -- Между прочим,
вчера,  выступая  по  радио  по случаю  дня  рождения императора,  дворцовый
мажордом  объявил, что управление  двора запретило готовить блюда из  тунца
для его величества.
     -- Его императорское величество, -- Удзуки привычным движением  сложил
руки и склонил голову, -- изволил поступить вполне благоразумно, отказавшись
от этой опасной теперь рыбы.
     Некоторое время  оба молчали. Удзуки  рассеянно перелистыв