выше, но Нортон не воспользовался
лифтом. Медленно, ступенька за ступенькой, поднимался он по широкой лестнице
гостиницы, задевая подошвами  за складки  ворсистого ковра.  Судя по всему,
адмирал  сейчас  предложит  написать  объяснительную  записку  и рапорт  об
отставке. Торопиться некуда. Нортон тоскливо  зевнул. Глупо все кончилось. А
ведь можно было бы... Вот и номер 810. Он постучал, перешагнул через порог и
остановился в изумлении.
     Брэйв  встретил  его,  стоя посреди  гостиной,  толстый,  напыщенный  и
блестящий,  как всегда,  будто  и не было вчерашнего обморока  в приемной  у
шефа.
     -- Здравствуйте, полковник, -- сказал он. --  Садитесь. Что это с вами?
Больны?
     -- Нет, сэр, -- силясь улыбнуться, отозвался Нортон. -- Все в порядке.
Рад видеть вас в добром здравии. Вы звали меня, сэр?
     --  Да. -- Брэйв сунул руки в карманы и подошел к Нортону  вплотную. --
Радуйтесь,  полковник.  Радуйтесь,  черт вас  побери!  Вы остаетесь  в  моем
распоряжении. Мы получаем месячный отпуск, а затем летим в Неваду. Понятно?
Там намечаются  новые  эксперименты по  нашей с  вами  линии. Ха!  Не так-то
просто выкинуть из игры людей нашего калибра!.. Что с вами, полковник?
     Нортон глубоко вздохнул и сел, почти упал в кресло.
     -- Это для меня слишком неожиданно, сэр, -- виновато сказал он.


        "ДОРОГИ НЕ РАСХОДЯТСЯ"

     Вот  и исполнились мечты  Чарли.  Пожалуй, ему  нечего больше желать. У
него  собственный дом.  Он владеет  холодильником, пылесосом,  телевизором,
машинкой  для  приготовления  коктейлей  и  многими   другими  полезными  и
необходимыми в домашнем обиходе  предметами; У него  есть  небольшой текущий
счет  в  банке,  соответственно  и  собственная  чековая  книжка  с плотными
узорчатыми  листами.  Мало того,  теперь  Чарли стал  мастером,  и от  него
зависит благополучие  нескольких  десятков  человек.  Одним  словом,  Чарли
поднялся  на первую,  пожалуй, самую  трудную, ступеньку  радужной лестницы,
именуемой "просперити" (Просперити --  процветание.). И все началось с того
памятного вечера в  прошлом году, когда брат его  жены Дик явился к нему  с
предложением выехать на заработки за пределы Штатов.
     Чарли слегка  пополнел, глаза его утратили прежнее беспокойное голодное
выражение  и  стали  уверенными  и  даже  надменными.  Товарищи  по   работе
относились  теперь  к   нему   совсем  по-другому  --  немногие  со  скрытой
насмешкой, большинство с  уважением и почтительностью: ведь  он стал правой
рукой  производителя работ  фирмы "Холмс и  Харвер",  а это  уже  положение.
Насмешек Чарли не  замечал,  знаки  почтения  принимал снисходительно,  как
должное. Серая  масса сезонных  рабочих,  копошившихся у него  под ногами,
мало интересовала  его. Теперь у него была другая цель: стать производителем
работ,  навсегда  уйти из мира физического труда, руководить  и получать все
больше долларов,  долларов,  долларов... Впрочем, Чарли не торопился. Он мог
позволить себе приглядываться, выжидать. Положение  его было прочным. Кроме
того, он подумывал и о карьере профсоюзного лидера. Вот только...
     Чарли  сидел  в  своем любимом  (собственном!)  кресле у электрокамина,
курил  и раздраженно поглядывал  на  сутулую спину  Дика,  стоявшего  перед
окном. Джейн вязала, полулежа  на кушетке. Все  молчали. Вечерняя темнота за
окном была пропитана осенней сыростью, промозглым ветром. Вокруг лампы уютно
плыли сизые струйки табачного дыма.
     -- Где ты встретил его? -- спросил Чарли.
     -- В конторе, -- не оборачиваясь, ответил Дик. -- Он пробовал наняться.
     -- Удалось?
     -- Ты же знаешь -- вчера у нас уволили еще десять человек.
     -- Да, правда.
     Они снова помолчали.
     -- Интересно, куда он  девал свои  деньги? -- глубокомысленно произнес
Чарли.
     -- Глупый вопрос! -- Голос Дика зазвучал сердито.
     -- А все-таки?
     -- Ну, мало ли что... Роздал долги... или болел и потратил на лечение.
Вложил в какое-нибудь дело и прогорел. Будто не знаешь, как это бывает...
     -- У умного человека так не бывает.
     -- У умного? Пожа-а-луй.
     Чарли подозрительно взглянул на Дика, но вид костлявой  широкой  спины
не  сказал  ему  ничего.  Джейн  еще быстрее  заработала  спицами,  еще ниже
склонила   над  вязаньем  золотоволосую  голову.  На  всякий  случай  Чарли
пробормотал:
     -- Разумеется, кому как повезет... Ну, что он тебе рассказывал?
     -- Мы не успели поговорить. Меня  вызвали на площадку, и мы условились
встретиться сегодня вечером.
     -- Где?
     -- В "Пи-Эн"...
     Чарли с облегчением рассмеялся:
     --  Конечно,  это  самое  удобное  место  для  встречи... -- Глаза  его
встретились со  взглядом жены. Джейн несколько мгновений глядела на  него с
незнакомым, отчужденным  выражением,  затем снова  опустила  голову.  Чарли
кашлянул: --  Само  собой, лучше было бы пригласить  его сюда, но... Знаешь,
Дик,  какие  у меня соседи? Нам  житья не  будет,  если они  узнают,  что мы
якшаемся с неграми.
     -- Я так и понял, -- равнодушно сказал Дик.
     -- Вот-вот! И у меня много  завистников  на работе. Мне не  хотелось бы
давать им в руки лишний козырь. Да еще осложнять отношения с местными...
     -- Я так и понял, -- повторил Дик. Но Чарли уже не мог остановиться:
     -- Конечно, ты осудишь меня. Все-таки вместе работали,  и все такое. Я
понимаю. Мне, право, ужасно жаль... Но я...
     Дик наконец повернулся к нему лицом.
     -- Ладно,  -- сказал он и широко  зевнул,  разведя  длинные  руки.  --
Ладно.  Я знал  все это  заранее и  не  пригласил  его к тебе. Можешь  быть
спокоен. И  не  думай,  пожалуйста, что он  приехал  в  Чикаго  ради  твоих
прекрасных глаз.
     -- А если бы даже и так... -- храбро начал Чарли.
     -- Это не так, и нечего говорить об этом. Я пошел. Он поцеловал Джейн в
лоб, кивнул Чарли и вышел,
     плотно притворив за собой дверь. Шаги его простучали по
     асфальту под окном и затихли.
     -- Дик обиделся  на меня, -- беспомощно проговорил Чарли. -- Но ведь не
мог же я, действительно, пустить в дом ниггера!
     Джейн не ответила.

     Многим в  Чикаго  известен ночной кабачок  "Пенья-Невада".  Завсегдатаи
называют  его просто  "Пи-Эн". Здесь  не делали  разницы  между  богатыми  и
бедными, между цветными и белыми, между юнцами и стариками. Здесь царил один
бог:   доллары.   Всякий,   кто   мог   расплатиться,   пользовался    здесь
гостеприимством и уважением,
     В середине октября 1954 года  над вывеской кабачка появилось  рекламное
объявление, извещавшее  о  том, что  здесь, и только  здесь,  можно получить
новый  коктейль   "Бикини"  (рецепт  запатентован),   лучший   по   вкусовым
качествам. Коктейль имел успех: слово "Бикини" было модным. Высокие, узкие
бокалы  с  желтоватой  жидкостью прочно заняли место  в  сердцах  постоянной
клиентуры  рядом  со   знаменитым  фирменным  "мексиканским"  кушаньем  --
мешаниной из тушеного мяса, перца и лаврового листа.
     Дик и Майк заняли  столик у самого входа. Громадный Майк, в хорошем, но
изрядно потрепанном  костюме, был грустен и чем-то озабочен. Дик слушал его,
приставив ладонь к  уху  и морщась, когда шум в кабачке становился особенно
сильным.
     -- ...Они всем кругом задолжали, вот как. Так что большая часть,  денег
пошла за  долги. А что осталось,  пришлось истратить на лечение. Но все это
было ни к чему, парень, нет. Мальчуган умер,  умер мой сынок! И Марта чуть с
ума не сошла. Плакала дни и ночи  напролет,  правду говорю. Потом  сказала:
"Не  будет  нам с тобой  счастья, Майк". Правда, так  и  сказала. И уехала к
своим родным. А я -- видишь...
     Майк замолчал, взял свой стакан и отпил немного.
     --  Хорошее  виски...  Вот. Остался я один. Делать на  старом месте мне
было уже нечего. Распродал я наши последние вещички, отослал ей деньги... И
пустился по свету. Так и поехал.
     Майк снова поднял стакан. Дик последовал его примеру.
     -- А потом -- ничего интересного.  Стал  много пить...  ей-богу,  стал.
Приняли меня на один завод в Ричмонде. Несколько дней проработал  -- бац! --
снижают  расценки.  Началась  забастовка. Работы  приостановились.  Потом  я
заболел,  пролежал  месяца  три в  больнице. Меня уволили. Вот неделю  назад
вышел, денег нет, работы нет... Вдруг в  газете объявление: работа с выездом
из Штатов. Совсем как тогда... Я и махнул в Чикаго, парень. Хорошо хоть, что
тебя встретил, а?
     -- Да, это хорошо, что мы встретились, -- медленно сказал Дик.
     Он подозвал официанта и заказал еще два виски.
     -- Может, попробуете "Бикини", ребята? -- спросил тот.
     -- Нет, давай виски, дружище. Не люблю этих смесей.
     --  Название-то  какое! --  Майк  усмехнулся,  провел по лицу  дрожащей
ладонью. -- Ты-то догадался. Дик, верно?
     -- Догадался.
     -- И кто бы мог подумать, а?
     -- Да. Между  прочим, я здесь недавно одного нашего встретил -- Кэйзи.
Может быть,  ты помнишь? Дылда такой,  выше меня ростом.  Из второго барака.
Так он до сих пор думает, что мы там маяк для океанского транспорта строили.
     -- Да... Бикини. Там один уже умер. Слыхал, парень?
     -- Слыхал. Кубо... сава -- так его зовут, кажется.
     Официант принес виски, убрал грязные тарелки и исчез.
     -- И все-таки ты опять туда? Майк не ответил. Дик вздохнул:
     -- Ну, выпьем за... За что, старина?
     --  Я  пью  за тебя,  Дик... --  Глаза Майка наполнились слезами. -- Ты
хороший, добрый парень. Верно, Дик, очень хороший. А Чарли...
     -- Плюнь на Чарли. Пьем.
     -- Пусть бог тебе поможет, Дик!
     Поставив на стол пустой стакан, Майк закурил и поднялся:
     -- Спасибо, парень, большое спасибо! Мне пора.
     -- Ты твердо решил?
     -- Еще не знаю. Надо подумать...
     Дик бросил на стол деньги и встал:
     -- Что ж, пойдем.
     У дверей конторы по найму перед объявлением о наборе рабочей силы люди
теснились  с  ночи.  Дул  свежий  предрассветный  ветерок,  небо на  востоке
светлело,  звонкую утреннюю тишину прорезало робкое чириканье  проснувшихся
воробьев.
     -- Видишь, уже стоят, -- шепотом сказал Майк, остановившись.
     -- Да, стоят...
     -- Я пойду, парень.
     В сумерках лицо Дика было похоже на белую маску.
     -- Иди, Майк, -- спокойно проговорил он.
     -- Может быть, --  в  голосе Майка  послышалась робкая  надежда, -- ты
тоже... со мной...
     -- Не говори глупостей!
     Майк опустил голову:
     -- Я хочу еще раз попробовать. Прости меня. Дик.
     Дик пожал плечами:
     -- Иди. Я тебе не хозяин.
     -- Да, Дик, правда. А ты куда?
     -- Я пойду искать.
     -- Что?
     -- Искать, Майк. Должен быть какой-то другой путь. Прощай.
     Майк  долго  провожал глазами долговязую  фигуру товарища, пока тот не
скрылся за  углом.  И тогда,  словно  очнувшись, он бросился  вслед за  ним,
тяжело топая башмаками по асфальту:
     -- Погоди, Дик! Я с тобой...


        "...ПОЮЩИЕ ГОЛОСА""


     -- Накамура-сан идет! Накамура-сан идет!
     Ясуко бросила куклу и отвела с лица упавшую прядь:
     -- Где Накамура-сан?
     -- Вон, зашел сейчас к Хада...
     -- Побежим навстречу?
     -- Побежим!
     Ребятишки наперегонки кинулись  к соседнему дому. Через  минуту  оттуда
вышел старый почтальон с большой, битком набитой сумкой через плечо.
     -- Здравствуйте, Накамура-сан!
     -- Здравствуй, Ясу-тян. Здравствуй, Таро.
     -- Как ваше здоровье?
     -- Спасибо, дети, хорошо. Что у вас новенького?
     -- Умэ-тян вернулась из столицы!
     -- Вот как? Это хорошо...
     -- Накамура-сан, нам есть?
     -- Как всегда.
     Почтальон  не  спеша шел  к  домику  Кубосава.  Ясуко  семенила  рядом,
вцепившись  в  его  куртку  с  правой  стороны,  Таро  шагал  слева,  жадно
заглядывая в сумку.
     -- Интересно, -- сказал он, --  откуда сегодня письма госпоже Кубосава?
Вы не скажете, Накамура-сан?
     -- Не знаю, не смотрел.
     -- Посмотрите, пожалуйста, мне очень хочется знать, какие на них марки.
     Ясуко забежала вперед и погрозила ему пальцем:
     -- Ты всегда так, Таро! И обдираешь марки, прежде чем письма попадают к
маме.
     -- Но ведь ей не нужны марки, правда? А я собираю их.
     -- Все  равно,  -- серьезно сказал  почтальон,  -- нужно сначала отдать
письма адресату... госпоже Кубосава, а потом ты у нее спросишь.
     -- Она мне всегда позволяет брать. Верно, Ясу-тян?
     -- Конечно. Только сначала нужно отдавать письма ей.
     Они остановились у входа. Ясуко раскрыла дверь и поклонилась:
     -- Пожалуйста, заходите, Накамура-сан.  Маленькая Ацу  в скромном синем
кимоно,  как всегда, пригласила почтальона  посидеть и выпить чашку чая. На-
камура-сан  опустился  на  циновку,  но  сейчас  же  снова  поднялся,  чтобы
поздороваться с высокой красивой девушкой в европейском платье, появившейся
из соседней комнаты.
     -- Никак, это Умэ-тян... -- пробормотал он.
     -- Я, Накамура-сан. Это я. Что, очень изменилась?
     -- Да-а... Выросла, похудела. Стала настоящей барышней.
     Умэко грустно улыбнулась:
     -- Почти полгода в столице...
     Ясуко  и Таро, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, заглядывали через
плечо Ацуко, перебиравшей конверты.
     -- Из Австрии... Индонезии...  из России, еще из России... из Америки,
из Америки, из Америки... из Австралии...
     --  Ах,  тетя  Ацу! --  Таро  чуть не выпрыгнул  из своих гэта  (Гэта--
японские деревянные сандалии). -- Подарите мне эту марку... Вот-вот, такой у
меня еще нет! Пожалуйста, тетя Ацу...
     -- У тебя,  наверно,  самая  большая коллекция в  Коидзу,  --  заметила
старая КиЕ.
     -- Что вы, бабушка! -- смутился мальчик. -- У младшего брата господина
Хомма, вероятно, больше. Но и у меня не маленькая.
     -- На,  возьми. -- Ацу осторожно вырезала  угол конверта с маркой.  --
Очень красивая, верно? А теперь идите играть во двор. Я стану читать.
     Но дети подсели к почтальону, разговаривавшему с Умэко.
     -- Значит, Умэ-тян вступила в "Поющие голоса"?
     -- Да. Мне сказали, что старшей дочери Кубосава это  просто необходимо.
К  тому же я немножко умею петь и плясать.  Меня научила бабушка. Всем очень
понравилось, как я танцую "Сакура".
     -- Вот как!
     --  Да.  "Поющие  голоса"  -- это голоса  всех  свободных  сердец нашей
родины.  Мы  разъезжаем  по  всей  Японии  и  песнями,  декламацией, танцами
убеждаем  народ  выступать против  испытаний  атомных  и  водородных  бомб,
против   превращения  Японии  в.  атомный  полигон.  А   потом,   возможно,
отправимся, и за границу... В Китай, Россию... в США.
     Почтальон с  изумлением и  уважением смотрел на нее и тихонько вздыхал.
Впервые в жизни он слышал такие  слова от шестнадцатилетней  девочки, дочери
рыбака.
     -- "Поющие голоса" объединят  всех, кто любит свой народ и хочет видеть
его счастливым и независимым.
     -- Смотрите, Накамура-сан, какой красивый значок у  старшей  сестры! --
сказала Ясуко, осторожно дотрагиваясь указательным пальцем до груди Умэко.
     На  платье девушки был приколот  маленький металлический значок в виде
красного листка с золотыми прожилками. Накамура сощурился, стараясь получше
разглядеть его.
     -- Очень красивый, -- сказал он.
     Умэко скосила глаза на значок.
     -- Это будут носить все честные люди Японии, -- проговорила она. Затем
отколола  его и перевернула:  --  Видите?  Здесь написано: "6 августа  1945
года" -- дата взрыва атомной  бомбы над Хиросимой. Листок  означает жизнь, а
красен  он  от  крови,  пролитой  сотнями тысяч погибших. Все, выступающие с
лозунгом "Долой атомную и водородную бомбу!", носят  или скоро будут носить
такой значок.  Мы  выступаем за то, чтобы  больше  никогда  не  повторились
Хиросима, Нагасаки, Бикини.
     Умэко коротко вздохнула и подняла глаза на портрет отца в черной рамке.
Таро и Ясуко переглянулись.
     --  Правильно,  -- сказал Таро,  стараясь  говорить  низким,  взрослым
голосом. -- Чтобы больше не повторились Хиросима,  Нагасаки, Бикини. Значит,
мы тоже будем носить такие значки. Правда, Ясу-тян?
     -- Обязательно!