сна.
   Вот и очередной привал. Уснули. Вернее, забылись. Жан часто просыпался.
   Что это, показалось ему? Гул. Очень отдаленный. В этом глухом безмолвии
он заставил вздрогнуть, насторожиться.
   Гул приближается, усиливается.
   Все вскочили.
   Гул перешел в рев. Раздался громовой удар.
   Жан даже вздохнул облегченно: опять гроза. Все-таки нечто уже привычное.
   Нет. Рев словно из-под ног идет. Вот когда стало по-настоящему страшно.
В глубине леса, вдали от людей, поверхность планеты бушевала, словно океан.
   Она ходила ходуном, под палаткой пробегали волны, она вздымалась на них
и опускалась.
   А самое тяжелое - то, что сделать ничего нельзя. Сиди и жди, пока, чего
доброго, поглотит разверзшаяся трещина или завалят деревья. Слышно, как
они трещат и падают.
   Сообщать в штаб не стоит. Что они сделают?
   Остается переждать.
   Землетрясение продолжалось и, кажется, усиливалось. А что, если здесь
лопнет кора планеты и вырвется лава?
   Забывшись, Жан незаметно для себя проговорил это вслух.
   - Там видно будет, - неопределенно отозвался Джек.
   Лишь через несколько часов землетрясение прекратилось, чувствовались
только редкие несильные толчки. Все трое вышли наружу.
   Они не узнали местность.
   Когда разбили палатку, она стояла на ровном месте, а теперь - на
крошечном пригорке, довольно высоком и с крутыми, обрывистыми краями. Лес
вокруг повален. Деревья лежат вершинами в разные стороны. Некоторые стволы
прорезаны сквозными продольными трещинами. Но, помня, какой густоты был
прежде лес, люди удивились: поваленных деревьев было совсем немного.
   Присмотревшись, увидели: сломанные деревья сморщиваются и словно тают
на глазах. Разорванная защитная кора уже не ограждала деревья от действия
высокой температуры. Они не горели, даже не обугливались, а просто
постепенно исчезали. Лес на большом пространстве страшно поредел. Остались
только те изогнутые деревья, на которых не была повреждена кора.
   - Ведь такие землетрясения здесь часты, не так ли? - сказал Жан. -
Какова же жизненная сила этих странных растений! Лес, значит, неоднократно
возобновлялся!
   Все прилегающее пространство напоминало замерзшее торосистое море:
бугры, ямы, овраги, холмы.
   Вдруг Джек сильно дернул Жана за руку. Жан обернулся. Американец ничего
не мог вымолвить, лицо его было напряжено. Он молча указывал вдаль. Жан
последовал взглядом за его жестом.
   Грибы! Те самые. Или такие же.
   Стали сосредоточенно наблюдать за грибами.
   Они явно не обращали внимания на людей, стояли неподвижно. Но Эйлин
через несколько минут заявила:
   - Они движутся! - И добавила: - Следите вон за тем искривленным деревом.
   Она указала на один из немногих уцелевших стволов метрах в двухстах от
них.
   Грибы по-прежнему казались неподвижными. Однако вот один поравнялся с
этим стволом. Еще немного - уже продвинулся дальше, миновав его.
   Несколько минут - и второй миновал дерево.
   Грибы удалялись.
   Теперь, когда стоящих деревьев-гигантов осталось мало, грибы выглядели
особенно большими. Пожалуй, они были в рост человека. Но в остальном грибы
как грибы и казались вполне безобидными. Однако Жан помнил все пережитое
им в свое время. Надо быть настороже. Но и упустить их нельзя: так мало
пока о них известно.
   - Вот что, друзья, - сказал он, - пойдем за ними, не так ли?
   Жан, Эйлин и Джек спустились с пригорка.
   Двигаться по ухабистой местности было трудно, но все же легче, чем
прорубаться через нетронутый лес. Однако продвижение было очень медленным.
   Хорошо, что грибы двигались не быстрее.
   Но и приближаться к ним не следовало.
   Куда же они направляются? Есть ли у них постоянное место обитания?
   - Ну, - сказал Жан, - этак они нас далеко могут завести.
   Он нащупал лучевой пистолет, с которым теперь уже не расставался в
путешествии.
   - Вернитесь-ка вы, друзья, за палаткой, а я их постерегу.
   Задача оказалась нелегкой. Жану пришлось все время тревожиться, не
уйдет ли он слишком далеко, успеют ли Эйлин и Джек догнать его.
   Да и они беспокоились: Жан там, один, хотя и вооруженный.
   Они вернулись через полчаса.
   Прошло еще не менее часа, когда, следуя за грибами, трое людей
вынуждены были остановиться, так как грибы задержались на месте. Затем они
медленно перестроились. Движение их немного ускорилось. Они вытянулись в
цепочку, сохраняя небольшие интервалы. Впереди шел самый высокий. Вожак?
   Невольная медлительность преследования в течение долгого времени
утомила людей. Джек чуть поспешил, обогнал Жана, шедшего впереди него, и
Эйлин и оказался заметно ближе прежнего к последнему из грибов. Внезапно
он обернулся, и Жан увидел его разом побледневшее лицо, остановившиеся
глаза.
   Жан подбежал к нему, схватил за руку и рывком оттянул назад. Джек
облегченно улыбнулся:
   - Прошло!
   Они стали двигаться еще осторожнее, стараясь не переступать опасную
грань.
   Грибы остановились и опять стали перестраиваться. Они образовали
вытянутый полукруг. Жан и его друзья тоже остановились далеко позади
грибов и надели очки-бинокли.
   Грибы замерли, словно в ожидании чего-то. Шли долгие, тягучие минуты.
   - Сколько же нам здесь торчать по их милости? - нетерпеливо воскликнул
Джек.
   - Тише! - прошептал Жан. - Смотрите!
   Вожак приблизился к какой-то точке местности и вдруг исчез из виду.
   - Провалился, не так ли? - опять почему-то шепотом сказал Жан.
   - Да нет, смотри-ка! - тоже шепотом возразила Эйлин.
   Вряд ли люди думали, что грибы их слышат. Инстинктивная осторожность
заставляла притаиться.
   Присмотревшись, увидели: грибы, один за другим, спускаются куда-то вниз.
   Вскоре ни одного из них не осталось на виду.
   - Что же теперь делать? - растерянно произнес Джек.
   - Ждать! - коротко ответил Жан.
   Легко сказать: после такого томительно медленного преследования -
стоять неподвижно, и кто знает, сколько времени.
   Джек сделал было несколько шагов вперед, но Эйлин схватила его за руку,
и он послушно остановился.
   Они стояли, казалось, бесконечно долго. На самом деле - около получаса.
   Наконец остроглазая Эйлин взволнованно шепнула:
   - Смотрите, смотрите же!
   Грибы стали как бы вырастать из-под поверхности, выходя откуда-то
снизу, но в обратном порядке. Последним появился вожак. Каждый гриб держал
в непомерно длинных щупальцах тельце какого-то зверька. Насколько удалось
рассмотреть, эти зверьки были величиной с белку, но без шерсти, без глаз и
ушей, даже без рта. Они не подавали ни малейших признаков жизни и были так
сплющены, что можно было предположить: пока их тащили, из них высасывали
соки.
   Вытащив зверька и втянув щупальца, каждый гриб оставлял тушку на
произвол судьбы, и она быстро исчезала, словно растворялась в воздухе.
   Жана передернуло от мысли, что могло произойти с ним при первой встрече
с грибами.
   Насытившиеся грибы застыли в неподвижности. Люди ждали. Ничто не
менялось.
   Ожидание затягивалось.
   Прошел еще час. Грибы стояли неподвижно.
   Бездейственное стояние становилось уже невыносимым для людей. Что будет
дальше? Уйдут ли грибы куда-нибудь?
   - Вот что, - предложил Жан, - очевидно, придется здесь ждать. Но чтобы
не терять грибы из виду, да и для безопасности, будем поочередно дежурить.
   Разбили палатку. Включили теле. Сообщили в штаб об увиденном.
   Разумеется, сообщение о зверьках и охоте на них грибов было принято с
огромным интересом.
   Справились о Герде. Ответила находившаяся при штабе врач:
   - Перемен пока нет, и это уже хорошо.
 
 

                                   Глава 25 

 
   Послание оттуда 
 
   Ольга, в который уже раз, прослушивала первое полученное ею письмо от
Пьера.
   Письмо! Слово это в современных словарях сопровождается пометкой
"устар." - устаревшее. Но оно обрело новую жизнь с тех пор, как вернулась
на Землю ракета, доставившая на Венеру первую группу Большой экспедиции.
   Слово "письмо" действительно устарело, как и "рукопись". Писать
незачем. То была магнитная запись. Голос Пьера - так давно она не слышала
его! - радовал и волновал Ольгу. Низкий, чуть приглушенный, он напомнил ей
все прожитые вместе годы с их радостями, трудностями и огорчениями. Она
пыталась угадать состояние Пьера. Ей казалось, голос звучит бодрее, чем
тогда, в день расставания. А когда она увидит, не только услышит Пьера? И
увидит ли?
   Конечно, он должен быть бодрее. Он вернулся к труду, да еще такому
увлекательному, как освоение новой планеты.
   Но между строк Ольга прочла то, о чем в письме не говорилось: Пьер
тяжело переживает разлуку с близкими.
   Семья Мерсье распадалась. Впервые они расстались на неопределенно
долгий срок.
   Раньше Ольга и Пьер много путешествовали - и вместе, и порознь. Но и
путешествия врозь нельзя было считать разлукой: самое дальнее из них было
не более сложным, чем некогда поездка в пределах одной небольшой страны.
   Совсем иное дело - исследовательские полеты на другие планеты, в
которых Пьер в свое время принимал участие. Они порой были очень опасны.
Ну что ж, Ольга знала, кого выбрала в спутники жизни.
   А теперь...
   Надо взглянуть правде в глаза: Пьер не захочет вернуться на Землю, он
счастлив, что может участвовать в осуществлении своей идеи, в особенности
после того, что ему довелось пережить.
   "А как же с Анной? - думает Ольга. - Сейчас она реже бывает у меня.
Здесь нет ничего ни удивительного, ни плохого: Анна уже вполне взрослый
человек, у нее своя, самостоятельная жизнь. Так бывает, так должно быть. А
Пьер одинок.
   Нет, он, конечно, не одинок. Его одиночество кончилось в тот день, как
он снова вошел в трудовой строй. Он среди новых друзей. Но разлука с
близкими тягостна для него.
   А если бы даже я когда-нибудь смогла оказаться там, возле Пьера, тогда,
значит, для меня неизбежна разлука с Анной.
   Однако Анне я меньше нужна.
   Так что же, бросить любимую работу и обратиться в Мировой Совет: "Здесь
я делаю нужное дело, а на Венере неизвестно, что смогу делать, но я
соскучилась по мужу"? Как будто у большинства отправившихся туда не
остались на Земле близкие...
   Да, но ведь никто не пережил того, что Пьер.
   А работа, которую я выполняю на заводе, - разве мало найдется химиков,
которые могут меня заменить?
   Но вот с Историческим музеем мне, наверно, труднее было бы
расстаться..."
 
    
 
   В последние годы Ольга увлеклась историей еще больше, чем раньше, и
много часов проводила в Центральном историческом музее. То был грандиозный
памятник, воздвигнутый людьми своему прошлому, отражающий все этапы
развития человечества. Музей находился на одном из островов Тихого океана.
Трудно было бы перечислить все его отделы.
   Здесь был отдел возникновения и развития жизни на Земле - от первых
органических соединений до homo sapiens.
   Имелся зал, где можно было наблюдать смоделированными все виды
микроорганизмов, населявших когда бы то ни было Землю, как полезных для
человека животных и растений, так и патогенных.
   В отделе техники посетитель знакомился со всевозможными орудиями, с
помощью которых человек постепенно приобретал власть над природой: от
самых примитивных - деревянных, каменных, костяных - до изумительных
автоматов, храпящих в своей памяти всевозможную информацию, передающих и
перерабатывающих ее в любом направлении.
   Отдел транспорта показывал его развитие от вьючных и верховых животных
до детально разработанного проекта первого межзвездного фотонного корабля,
который уже готовились строить.
   Истории связи - от гонцов, звуковой и световой сигнализации до самых
совершенных телеаппаратов - также был посвящен специальный отдел.
   Все экспозиции музея подчинялись общей цели: показать, что будущее
человечества создается его настоящим, а настоящее создано минувшим.
   По мере того как историческая наука обогащалась новыми знаниями о
прошлой жизни человечества, эти знания находили отражение в экспозициях.
Музей жил, рос и развивался.
   Исторический музей посещали очень многие, но Ольга была одним из самых
вдумчивых его посетителей. Особенно интересовалась она историей химии и
опубликовала несколько самостоятельных работ на эту тему. Вероятно, в
прежние времена она стала бы профессором или даже академиком. Но теперь
таких званий не существовало. Как и всяких других.
   Можно было проводить в музее целые дни и каждый раз находить новое для
себя - так был он велик и многообразен.
   В последнее же время, под несомненным влиянием книги Пьера, пристальное
внимание Ольги стал привлекать отдел развития человеческого общества.
   Взаимоотношения людей между собой и человека с коллективом. Первобытное
стадо. Племена и народности. Рабовладельческое, феодальное,
капиталистическое общество. Освободительные войны, революции, борьба за
построение справедливого общественного строя.
   Одна из основных целей человечества - уничтожить страдания. Никто не
должен страдать! Таков лейтмотив книги Пьера, таково было и убеждение
Ольги.
 
 

                                   Глава 26 

 
   "Не может быть!"
 
 
   Герда пришла в себя. Она не чувствовала боли. Но попыталась
пошевелиться и не смогла - такая слабость.
   Над ней склонилось привлекательное лицо молодой женщины с детским
выражением и мягким взглядом серых глаз. Неожиданно твердым, уверенным, но
ласковым, чуть хрипловатым голосом женщина сказала:
   - Не говори, не двигайся. Тебе надо беречь силы.
   Можно было бы и не предупреждать: когда Герда попыталась повернуть к
ней голову, она почувствовала, что не в состоянии сделать это. Попробовала
вымолвить хоть одно слово, но язык еле шевельнулся.
   Она вспомнила, как во время внезапно разразившейся грозы ее пронизала
невероятная, ни с чем не сравнимая боль в руке, такая, какой, не испытав,
и вообразить нельзя. К счастью, это длилось, как ей теперь кажется, не
дольше, чем вспышка молнии. Дальше - ничего. Очевидно, она потеряла
сознание.
   Значит, ранена.
   Герда до сих пор никогда не бывала в операционной, но сразу поняла, где
находится. Ослепительная чистота, белизна, дневной свет (очевидно,
искусственный), глубокая тишина. Еще кто-то рядом с женщиной. Заметив, что
Герда силится его рассмотреть, человек пододвинулся так, чтобы быть в поле
ее зрения. Это высокий мужчина лет тридцати, с черными волосами, чуть
виднеющимися из-под белой шапочки, черными глазами и очень смуглым лицом.
Он и женщина внимательно смотрят на Герду.
   "Врачи", - сообразила она.
   Герда опять вспомнила ту мгновенную адскую боль в руке.
   "Наверно, рана серьезная".
   Посмотрела вдоль своих вытянутых рук.
   Левой нет.
   Вместо нее культя, забинтованная, оканчивающаяся у самого плеча.
   Нет руки. Навсегда изуродована.
   Ну что ж... Другие и жизнь потеряли в борьбе за покорение новой планеты!
   Но в двадцать два года стать инвалидом!
   Высокий человек придвигается ближе. Теперь Герда отчетливо видит его
лицо:
   крепко сжатые губы, глубокие черные глаза. В них сочетание сильной воли
и ласки.
   - Я ампутировал тебе руку, - говорит он, - сохранить ее было
невозможно: вся размозжена.
   Герда хочет что-то сказать, но нет сил произнести хоть звук.
   Хирург низко наклоняется к ней:
   - Скажи шепотом... если уж так хочется.
   Герда шепчет, еле шевеля губами.
   - Без руки...
   Это все, что ей удалось сказать. Но он понял.
   - Слушай внимательно. Мы оказали тебе первую помощь. Сделали
переливание.
   Обезопасили от заражения. Больше ничего на Венере сделать нельзя.
Завтра отправим тебя на Землю.
   - На Землю... - повторяет Герда едва слышным шепотом, - здесь ничего...
без руки...
   На висках ее выступил пот: такого напряжения стоили ей эти несколько
слов.
   Он понял.
   - Больше тебе разговаривать нельзя. Но выслушай, что я скажу. Дело не
только в том, что ты пока не сможешь работать. Придет время - поработаешь
еще вволю. Сейчас тебе предстоит длительное лечение. Отправим тебя в город
Марсаков, к Рашкову.
   Давно мечтала она повидать этот удивительный город невдалеке от Москвы,
да так и не собралась. Сначала все откладывала: казалось, еще успеет.
Потом захватила идея освоения Венеры. Она добилась отправки сюда по
рекомендации своего учителя Мерсье. И Марсаков отодвинулся для нее в
неопределенное будущее.
   И вот мечта осуществляется. Неожиданно и трагично.
   Да, на Венере она больше не нужна.
   Рашков - знаменитый врач и физиолог. Он возглавляет Институт
комплексной медицины. Там тоже, конечно, очень интересно побывать.
   Ею овладела еще большая слабость. Выслушав несколько фраз хирурга, она
исчерпала свои силы. Веки ее опустились. Но вдруг она вздрогнула - врач
сказал:
   - Надеюсь, Рашков вернет тебе руку.
   Однако столь поразительное сообщение лишь смутно дошло до ее сознания.
Она погрузилась в глубокий сон.
 
    
 
   Молодые девушки в белоснежных одеждах взяли Герду на свое попечение.
Она чувствовала себя лучше, но была очень слаба. Ее поместили в прозрачную
маленькую комнатку вроде большого шкафа. Неподвижно сидела она в удобном
кресле. Невидимые глаза и уши машины выслушивали и разглядывали ее. У
человека пять чувств, а у аналитико-диагностической машины - десятки.
Притом чувства машины много острее, чем у человека или любого животного.
Она различает сотни цветов и их оттенков, тысячи запахов. Ей доступны
ультра- и инфразвуки. Она видит и слышит, как движутся по сосудам кровь,
лимфа, как выходят и всасываются выделения желез. Она подмечает малейшие
изменения в дыхании, кровообращении, в работе сердца и всех других органов
тела.
   Осязание у нее такое, что она без прикосновения прощупывает все органы
сквозь кожный покров и лежащие над ними ткани. Она фиксирует процесс
пищеварения на всех его стадиях, точно устанавливает состав крови, лимфы,
желудочного сока, желчи и всех других инкретов, толщину и степень
упругости стенок сосудов, колебания температуры в пределах десятых долей
секунды и сотых долей градуса. Она дает точную картину работы мозга и
периферической нервной системы, безошибочно определяет степень остроты
зрения, слуха, осязания, обоняния, упругости всех мышц. Она не нуждается
ни в зондах, ни в аппаратах для измерения кровяного давления, емкости
легких и так далее.
   Через десять минут все было окончено. Дежурный врач держала в руке
выданный машиной свернутый рулон пленки. На нем в цифрах, буквах -
подробнейшие результаты обследования.
 
    
 
   Над рабочим столом Рашкова висел его портрет. Так показалось Герде. На
самом деле это была отличная репродукция портрета одного из его предков,
выполненного в 1981 году. Предок, тоже Николай Рашков, в свое время сделал
выдающиеся открытия в области внутренней секреции. Игра природы создала
спустя ряд поколений весьма близкое сходство внешности этих двух людей.
   Современный Николай Рашков, человек несколько озорной по натуре,
немного бравировал этим сходством.
   Рашков был чуточку грузен. Но полнота скрадывалась высоким ростом.
Выражение лица живое, чуть насмешливое. Быстрые, хотя и не порывистые
движения. Волосы русые, а глаза темно-коричневые, как и на портрете, и в
глубине их, когда Николая что-нибудь волновало, вспыхивали мимолетные
яркие искорки.
   Приветствуя Герду, вошедшую в его врачебный кабинет, Рашков так весело
посмотрел на нее, таким легким, изящным движением пододвинул ей кресло,
что она подумала: "А говорят, ему пятьдесят. Он выглядит по крайней мере
лет на двадцать моложе".
   Сходство двух Николаев Рашковых не ограничивалось внешностью и чертами
характера. В большой мере совпадали и их научные интересы; только у
нынешнего диапазон был значительно обширнее - ведь за это время сильно
расширились горизонты науки. Уже стало невозможно быть физиологом, не
будучи одновременно врачом, и невозможно лечить, не будучи физиологом, не
зная многого из химии и физики.
   - Ну что же, Герда Лагерлеф, - сказал Рашков, держа развернутый рулон с
выкладками аналитико-диагностической машины, - твой организм сравнительно
легко с