ищурилась. - Багрецов?
   Алексей замахал руками:
   - Зачем Багрецов? Он свой. Здесь чужой человек ходит.
   Внимательно рассматривая этого рослого парня в запыленном комбинезоне,
Надя невольно подумала: "Как он похож на своего отца! И вот эта
болезненная мнительность ему совсем не идет".
   - Успокойтесь, Алеша. Чужих здесь нет. Вам это кажется. - И Надя
подвинулась, чтобы он сел рядом. - Рассказывайте, что с вами случилось
дальше? Я ужасно нетерпеливая. Итак, вы говорили, что решили бежать из
Нью-Йорка. Каким путем?
   Алексей присел на край скамейки и опустил голову.
   - Пошел в армию.
   - Американскую? - не удержалась Надя. - Они воевали всюду. Агрессоры.
   Волнуясь и путая английские слова с русскими, Алексей сказал, что
потому и записался, что воевали. Там много таких было, бродяг.
   - Но как это?.. "Ласт бат нот лист"... - мучился он, стараясь найти
русские слова.
   Надя вздрагивала всем телом. Противно и жалко. Наконец, чуть
успокоившись, перевела сухо:
   - Понимаю. "Был последним, но не худшим". Перевод точный, только... - и
она отодвинулась.
   - Там были убийцы, гангстеры... жулики... Обман - много доллар. А я...
   - Нот лист? - Надя сурово сжала губы. - Не худший? Вряд ли. Те были
американцы, покупные солдаты. Но вы же...
   - Советский? Так хотела сказать?
   Алексей попытался объяснить, что его не обманули, он знал, что делал.
Сейчас все, конечно, понял, но и тогда посмотрел на карту в газете и
подумал: зачем американцам плыть через океан, чтобы воевать в маленькой
стране? Над Штатами не летали чужие самолеты, десант не высаживался на
американской земле. Тогда зачем же война? Кто ее позволил?
   К тому времени Алексей уже вполне прилично читал на английском языке,
но в газетах многое не понимал. Они твердили, что американцы должны
воевать за океаном, чтобы там уничтожить коммунистов. А почему американцы
должны вмешиваться в чужие дела? Почему они хотят убивать коммунистов,
которые живут на своей земле? Народам, живущим в своем доме, не нужны
заокеанские полисмены. Они не хотят, чтобы их убивали и грабили. Им все
равно, под каким флагом это будет делаться, под американским
звездно-полосатым или любым другим чужеземным. Под этот звездно-полосатый
флаг встал и Алексей Васильев, по паспорту Вильям Джеймс, "свободный
американский гражданин". Его не сразу взяли в армию, проверяли
благонадежность, здоровье, которым он не мог похвастаться, но, видимо, у
вербовщиков были какие-то свои соображения, и Джеймса зачислили в войска.
   - Я не был "бонхэд"... "костяная голова", - продолжал Алексей, чувствуя
взволнованное дыхание Нади. Она верила, что не за кусок хлеба Алексей стал
солдатом. Он поехал за океан, зная, что много американцев сдавались в плен
коммунистам. Он тоже хотел попасть к ним, тогда бы его отправили домой...
   Надя понимала Алешку, живо представляя себе, как там, на чужой земле,
все казалось ему холодным, искусственным, как эти мертвые застывшие ветки,
пожелтевшие листья: они не облетают, скованные прозрачной броней. Все есть
в этом саду: и пестрота красок, и поздние цветы, и даже птицы, лягушки,
стрекозы. Видимость жизни, а не сама жизнь. Хочешь дотронуться,
прикоснуться к ней. Осторожно! Кажущийся мягким, шелковым листик впивается
в руку острым стеклом. Податливые, чуть упругие ветки, какими ты привык их
всегда ощущать, становятся другими, будто сделанными из колючей проволоки.
Сквозь такой кустарник не продерешься. Путь закрыт.
   Алексей только одного не учитывал - американцы вели войну в Азии, но
посылали войска и на другие континенты. К счастью, Алексея привезли в
раскаленный от солнца, ослепительно белый, малюсенький городок неподалеку
от границы Советской страны. В этом городке хозяйничали американцы.
Алексея начали учить стрелять из автомата, окапываться, подползать к
колючей проволоке, бросать гранаты, плавать с аквалангом, в полном
вооружении переходить реки по дну. Его научили, как пользоваться надувной
десантной лодкой, картой и компасом.
   - Я был солдат, - старался объяснить Алексей. - Должен шагать на солнце.
   Всегда кровь из нос. Только я думал - ничего. Много учить - это хорошо.
Это очень нужно мне дома. Я знал: скоро буду в Советский Союз.
   Скоро не получилось. До советской границы было сравнительно недалеко,
однако постоянный надзор не давал ему возможности даже приблизиться к
границе. Он старался обмануть бдительность офицеров немой покорностью,
точностью выполнения приказов, опасался ненужных разговоров о том, зачем
на здешней, не принадлежащей американцам земле построены их казармы. А
такой вопрос частенько интересовал кое-кого из солдат.
   В одно жаркое утро Вильяму Джеймсу был устроен экзамен по русскому
языку.
   Прошло еще некоторое время, и Джеймса вместе с солдатами неизвестных
ему национальностей засадили за изучение азбуки Морзе, потом показали, как
обращаться с маленькой радиостанцией и пользоваться шифрами. Все это было
довольно подозрительным для учащихся, но об истинной цели столь странных
уроков никто ничего не говорил. Наконец, когда начались уроки по географии
СССР и некоторых других стран, с подробным перечислением крупных заводов,
аэродромов, судостроительных верфей, Алексей догадался, к какой роли его
готовят. Началось обучение парашютным прыжкам. Он понимал, что, как только
он овладеет русским языком, его перебросят в Советский Союз. Кто там
поверит, что он вовсе не хотел быть диверсантом? Уроки русского языка
велись ускоренными темпами. В то же время Алексей готов был совсем
позабыть слова, что помнил с трехлетного возраста. Но ведь с побоями,
унижениями могут и заставить строптивого ученика говорить по-русски.
Родной - и в то же время такой ненавистный язык.
   Надо бежать, пока не поздно. Он уже многое знал; его научили читать
карту, прятаться в кустах, осторожно ступать, неслышно ползать. Возле
советской границы, когда он пытался бежать, его ранили и запрятали в один
из лагерей.
   Он был каторжником - мостил дороги, долбил киркой неподатливый грунт,
рыл оросительные канавы и готовил план нового побега. Невозможно
вспомнить, сколько времени - два, три, четыре года - он находился в
каком-то полузабытьи, механически раскалывал камни, возил тачки, зимой
гнил на мокрой соломе, летом сушил его испепеляющий зной. И только мечта о
Родине, упорная и жгучая, поддерживала в нем силы.
   И вот он опять бежал. Алексей рассказывал, а Надя чувствовала, как он
вновь почти физически переживает те страшные дни. Рассказал о том, как
украл акваланг. Раньше учили переходить реку, но он не знал, что на дне
той реки, которую ему нужно перейти, были колючие заграждения. Потерял
очень много крови, но все-таки вылез на остров, а ночью опять пошел под
водой. Больше он ничего не помнил. Днем Алексея нашли советские
пограничники.
 
 
   Возле "мертвого сада" было всегда пусто, здесь никто не ходил. Но этим
вечером, накануне самых ответственных испытаний, именно здесь, а не около
стройкомбайна можно было увидеть начальника строительства. Что привело его
сюда? Беспокойство за сына? Александру Петровичу не очень нравилось, что
Алешка проводит почти все вечера с Надей Колокольчиковой. Девица она
избалованная, ветреная. Даже с Литовцевым разговаривает кокетливо, щуря
глазки. Поиграет мальчишкой, посмеется, а он будет мучиться. Натура у
Алешки цельная. Опасения серьезные, но Александр Петрович не считал себя
вправе вмешиваться в сердечные дела сына. Это неудобно, бестактно.
   Совсем иная тревога привела начальника строительства к "мертвому саду".
   Провод, найденный Багрецовым возле лопнувшего патрубка, все еще не
давал Васильеву покоя, хотя давно уже было выяснено, что к этому саду
слишком далеко тянуть электролинию, и вряд ли кто-нибудь на это мог
решиться.
   Сегодня у Васильева промелькнула пока еще туманная, но достаточно
обоснованная мысль, что провод можно было раскалить от аккумулятора, и
Васильев решил пройти на это место в надежде хоть чем-то подкрепить свою
догадку.
   Как шмель, жужжал фонарик, рука устала нажимать на его рычаг. Луч света
вырывал из темноты либо застывшую в стекловидной массе траву, комки грязи,
путаницу следов на тропинке, либо скользил по песчаной сухой почве, где
среди разных отпечатков невозможно было найти квадратное углубление или
что-нибудь похожее на то, что здесь стоял аккумулятор. Да и вряд ли здесь
мог быть злой умысел! Приехал представитель завода, где производились
пластмассовые патрубки, взял осколки, привез десятки новых патрубков для
строительства поселка и уехал обратно. Ответа о результатах исследования
пока нет.
   Васильев уже хотел было идти домой, но тут появился запыхавшийся
Литовцев.
   - Вот вы где, Александр Петрович! А я вас по всему строительству ищу.
   Приятная новость. Я дал в Москву телеграмму. Послезавтра приезжает
товарищ Пузырева.
   - Кто она такая?
   - Неужели не встречались? В институте личность достаточно известная,
кандидат наук. Работает у меня пока младшим научным сотрудников.
   - Меня в данном случае не степень ее, не звание интересуют. Что она
умеет делать?
   - Очень знающий человек. Последнее время работала с Дарковым. Новый
рецепт они, наверное, вместе разработали. Во всяком случае, в водных
растворах она разбирается лучше меня. Я же не бетонщик. - Последнюю фразу
Литовцев процедил презрительно.
   Васильев подумал, что Литовцев поступил тактично и умно. Он избавил
начальника строительства от необходимости вызвать специалиста, который в
большей мере знаком с новым предложением Даркова, чем бывший его соавтор.
- - Очень хорошо сделали, Валентин Игнатьевич, - искренне поблагодарил
Васильев. - А не отложить ли нам испытания на денек-другой? Подождем вашу
Пузыреву... А?
   - Думаю, что это разумно.
   В степной тишине чуть слышно плыла девичья песня. Васильев и Литовцев
молча шагали по тропинке, что проходила возле "мертвого сада", и изредка
обменивались репликами о предстоящих испытаниях.
   - Молодежь не спугните, - понизив голос, сказал Литовцев, глядя в
просвет между деревьями, где рядом, плечо к плечу, сидели Надя и Алексей.
- Позавидуешь!
   Васильев прибавил шаг и, отойдя подальше, проговорил:
   - Боюсь, как бы Алексей голову не потерял.
   - По моим наблюдениям, ей это тоже грозит. Но такой невесткой я бы
гордился.
   Девушка с образованием. Работает в исследовательском институте. У нее
все впереди. Глядишь, степень получит. Научные труды. Прекрасная жена для
Алеши!
   - вздохнул Валентин Игнатьевич. - Вы бы поговорили с ним...
   - О чем? - резко спросил Васильев. - Сказать, что у нее хорошее
будущее? Я вижу, что люди они разные, но и об этом говорить не могу.
   - Странный человек вы, Александр Петрович, - приподняв шляпу, как для
приветствия, удивленно проговорил Валентин Игнатьевич. - Неужели вы ничего
не хотите сделать, как говорили латиняне, "про домо суа", то есть в защиту
своего дома? Неужели вы не поможете сыну найти свое счастье? Ведь ему
самому это сделать гораздо труднее, чем его сверстникам, выросшим дома.
   Васильев нервно передернул плечами. И чего этот непрошеный советчик
лезет не в свои дела? Что он за человек? Васильеву уже не раз становилось
очевидным, что дела, порученные Литовцеву директором института, Валентин
Игнатьевич устраивает лишь ради собственных сугубо личных интересов. И
где-то в глубине души возникало недовольство собой: слишком рано он
поверил Литовцеву. Ведь его поездка в Сибирь на стройку лишь козырная
карта, умело используемая в игре, а телеграмма насчет Пузыревой -
вынужденный ход, продиктованный отнюдь не благородством. А история с
прибором? Вряд ли это была обыкновенная ошибка, в которой Литовцев потом
признался. Слишком уж горячо он настаивал на необходимости отложить
испытания. Все это говорило о том, что нельзя слепо верить Литовцеву.
Пожалуй, было бы лучше, если бы он уехал. Но можно ли надеяться на
Пузыреву, хотя она и работала над новой рецептурой?
   Лишь сейчас понял Васильев, что все эти дни, не ставя перед собой
сознательно такой задачи, он постепенно узнавал Валентина Игнатьевича.
Ведь Литовцев любил выражать собственное мнение не только по техническим
вопросам.
   Вопросы воспитания молодежи, вопросы морали, семьи, брака, поведения в
обществе - здесь Валентин Игнатьевич считал себя высшим судьей. Еще бы! Он
создал крепкую, весьма благополучную семью, дети воспитаны в страхе и
повиновении, за столом не разговаривают, умеют держать себя при гостях.
   Аллочка и на виолончели играет, преуспела и в английском. Ребенком
ходила в группу к англичанке. Сейчас учится в балетной школе. Юра
заканчивает университет, водит машину, теннисист. Слава богу, на семью
Валентин Игнатьевич не может пожаловаться. Если вспомнить все высказывания
Валентина Игнатьевича, то в основном они касались именно этого круга
вопросов, и перед Васильевым постепенно обнажалась вся нехитро
замаскированная обывательская сущность "воспитателя"...
   Так, обламывая листья у белого тугого кочана, можно добраться до
кочерыжки.
   И Васильев, думая об этом сравнении, решил, что для пользы дела надо
обламывать листья, не дожидаясь, когда их хватит мороз и когда они сами
отпадут, гнилые и ненужные.
 
 
   Глава десятая 
 
   КОГДА РУШИТСЯ ПОТОЛОК И КОГДА ПОДЛОСТЬ НЕНАКАЗУЕМА
 
 
   Итак, Надя дождалась дня, когда ее телеконтролеры оказались
необходимыми. С Димкой она по-прежнему не разговаривала. Алексей сказал ей
о сломанном переключателе и о том, что отец хочет перевести его на другую
работу. "Кто наябедничал насчет переключателя? Конечно, Димка, - решила
Надя и ещ„ больше на него разозлилась. - Вот до чего ревность доводит,
даже совесть потерял!"
   Испытания начались рано утром. По собственной инициативе Надя взяла
Алексея в помощники и делала вид, что обойтись без него не может. Десятки
раз она гоняла его по лестнице стройкомбайна, заставляя то поднять, то
опустить аппарат, то изменить угол наклона объектива. Алексей понимал ее с
полуслова, радовался, что занят делом, хотя попросту был у Нади мальчиком
на побегушках.
   Багрецов управлялся один. После того как Алексей ответил, чему его
учили за границей, что показалось Димке насмешкой, уже не хотелось
прибегать к его помощи. Пусть с ним занимается Надюша.
   - Начнем, пожалуй, "ин оптима форма", так сказать, по всем правилам, -
весело проговорил Литовцев, подходя к Васильеву. - Коллега Пузырева
задержалась, как гласит телеграмма, "по семейным обстоятельствам", но с
химией как будто все в порядке.
   Под напускной веселостью Валентин Игнатьевич прятал глубокую тревогу.
Еще с вечера под наблюдением лаборантов была приготовлена жидкая масса
Даркова.
   Сам Валентин Игнатьевич проследил, чтобы цистерну с раствором опечатали
и возле нее поставили охрану. Эту предосторожность Васильев считал
излишней, но подчинился настоятельной просьбе Литовцева.
   - Ничего не поделаешь, Александр Петрович, - криво улыбался Литовцев. -
Обстановка требует. А кроме того, я хочу оградить интересы, моего друга,
Григория Семеновича Даркова. У него оказался инфаркт. Вы представляете
себе, что будет, если он узнает о неудаче?
   - О неудаче вы напоминаете уже который раз, - хмуро заметил Васильев. -
Поверьте, что с этим настроением работать трудно. Должна быть уверенность,
иначе все прахом пойдет.
   С улыбкой превосходства на припудренном после бритья лице, в теплом
пальто, велюровой мягкой шляпе, закутанный шарфом, чтобы не простудить
горло, смотрел Валентин Игнатьевич на бегающего от стройкомбайна до пульта
управления охрипшего Васильева в белесом от цементной пыли брезентовом
комбинезоне, с покрасневшими от утреннего холода руками, - человека, славе
и карьере которого сегодняшние испытания ничем не грозили.
   Чего же он бегает? Чего суетится? Директором института его не назначат,
в академики не выберут. Какое там в академики! Он еще даже не кандидат.
Либо это сумасшедший фанатик, либо ему можно приписать латинское
определение "тестимониум паупертатис" - "свидетельство о бедности, о
скудоумии".
   А этот "скудоумный" с каждым днем все больше и больше убеждался, что
лидарит годился лишь для первых опытов, а по существу это был лабораторный
материал, не рассчитанный на массовое промышленное изготовление. Лишь
сейчас, с изобретением Даркова, открываются новые, невиданные перспективы,
которые могут в корне изменить обычное представление о методах поточного
строительства.
   Вначале опыты проводились на маленьких пластинах, раствор Даркова
разбрызгивался ручным краскопультом, потом перешли на метровые пластины,
залили часть формы. Казалось бы, все получилось хорошо и нечего было
тревожиться, но опытный экспериментатор Васильев знал, что самое трудное
впереди.
   Он не ошибся. На экране телевизора со специальным защитным козырьком от
солнца можно было рассмотреть тугие струи жидкой массы, оседающей на
стенках формы. Выключили форсунки. Яркий прожекторный луч скользил по
стенам, освещая отдельные участки уже готовой, быстро твердеющей стены.
   Васильев давал отрывистые приказания Наде направлять прожектор,
соединенный с объективом, в ту или другую сторону.
   Особенно боялся Васильев за потолок. Под действием собственной тяжести
масса, похожая на сырой бетон, еще не успевший окончательно затвердеть,
может расслоиться и упасть вниз.
   - Покажите потолок.
   Надя легко повернула небольшой штурвал, и объектив телеконтролера
оказался направленным вверх.
   - Дайте большее увеличение, - снова приказал Васильев.
   Надя переключила объективы, и на экране показалась шероховатая
поверхность с кратерами, горными пиками - ну точь-в-точь как в телескопе,
когда смотришь на Луну.
   Но что это? Мертвая планета ожила, вспучилась, побежали трещины, как
при землетрясении, выросли новые горы, и вдруг огромный кусок ее
поверхности рухнул вниз. На экране промелькнула тень, глухой удар, как
дальний пушечный выстрел, разорвал напряженную тишину.
   Надя вздрогнула, зажмурилась, боясь, что аппарат погиб под сырым тестом
цементной лепешки, но вспомнила о прозрачном конусе сверху - защита
надежная - и вновь открыла глаза.
   Аппарат работал, показывая стенку формы с остатками упавшей массы. На
этом месте потолка почти не было.
   Вот еще удар, точно взрыв, потряс стальную форму, потом второй, третий.
   Шлепались на звонкий пол тяжелые лепешки.
   Экран потемнел. Надя решила, что упало напряжение в сети.
   - Алеша, посмотрите, что на щите.
   Но Алексей не отвечал. Сжав кулаки, он стоял возле стальной стены и
вслушивался в глухие взрывы. Как-то отец рассказал, что того дома в
Ленинграде, где они раньше жили, больше нет, во время войны при ночном
налете бомба пронизала его насквозь, под развалинами погибла мать Алексея.
   Красивая женщина с большими, как бы испуганными глазами, фотографию он
показывал Наде. Может быть, сейчас Алексей и думал о страшной
ленинградской ночи? А что должен испытывать сам инженер, когда рушится его
мечта?
   Надя искоса поглядывала на Александра Петровича, следившего за экраном,
но лицо его было непроницаемо. Вероятно, в такие минуты он умел собирать
всю свою волю, твердо сжимая кулаки, чтобы случайно не расслабиться.
   Очень мало понимала Надя в физико-химической механике. Но она была
экспериментатором и, хоть возилась не со строительными материалами, а с
телевизионными камерами, чутьем догадывалась, что именно сегодняшние
испытания могут определить всю дальнейшую работу Васильева.
   Убедившись в неудаче, Васильев приказал раздвинуть форму, убрать сырую
массу и спросил у Литовцева:
   - Плохо схватывается. Возможно, слишком жидкий раствор?
   Литовцев равнодушно пояснил:
   - Сделано точно так, как указано в рецептуре.
   - Но меня интересует ваше мнение...
   - Я не могу позволить себе роскошь судить о науке, в которой не
искушен. Вот приедет Пузырева...
   Но Пузырева не ехала, несмотря на вторую телеграмму, подписанную
начальником строительства.
   - Кто еще работал с Дарковым? - томясь нетерпением, спрашивал Васильев.
   -