Похожа...
   как это? - на ведьма. Детей посылает в лес. Там дети будут замерзать.
Их будут кушать волки. Никогда я не читал, что есть добрая мачеха, ни там,
оф Америка, ни здесь... дом.
   - Но ведь это в сказках.
   - Зачем в сказках? Когда я говорю, что у меня есть мачеха, - все хотят
вздыхать. Ты тоже сейчас... вздохнул.
   - Это по привычке. Но, возможно, мачеха у тебя хорошая?
   - Не знаю. Она есть мачеха.
   Алексей упрямо потупился. Когда-то, еще в детском саду, им показывали
цветок, он называется "мать-мачеха". Внизу у него листики бархатные,
мягкие, а сверху холодные, жесткие. Значит, это очень плохо - "мачеха",
даже само слово какое-то унизительное, злое. Так как же жену отца - свою
"мачеху" - он мог встретить хорошо? Хотя для этого причин конкретных не
было, но до сих пор своей отчужденности понять не может. Она конструктор,
вместе с отцом работала в Баку, у них есть девочка, значит, как сказал
Алексей Вадиму, "май систер" - сестренка. Он ее очень любит, и отца тоже.
А Мариам для него так пока еще и остается мачехой. Почему? - допытывался
Алексей.
   - Мне кажется, что ты ее должен уважать хотя бы ради отца, - ответил
Вадим.
   - Уважать? - переспросил Алексей и, показывая вперед, где рядом с Надей
шел Литовцев, проговорил хмуро: - Его тоже уважать? Почему? Он старый
ученый.
   Много делает. Только не буду верить ему, не люблю его. И Мариам тоже, -
почти с детской наивностью заявил Алексей.
   Он рассказал, что сегодня Мариам приехала сюда. Знает, что отцу тяжело,
захотела быть вместе... Ну и хорошо, спасибо, но он-то, Алексей, здесь при
чем? Он для нее посторонний человек, а она для него тем более. Но почему
Мариам не понимает этого? Алексей знает, что книг она много читала. В них,
наверно, сказано, какой должна быть мачеха. И он с искренним волнением
попросил Вадима объяснить, как держать себя с мачехой. Ведь у нее не
спросишь. Обидится.
   - А отец? Он же поймет тебя. Подскажет.
   Взяв Вадима под руку, Алексей помедлил и, как лучшему другу, признался,
что у отца он спрашивать не может. Отец столько вынес горя... когда мать
погибла. А потом из-за него, Алексея. Отец любит Мариам, и Алексей боится
хоть чем-то помешать его счастью. И не только потому, что он его отец.
   Алексей бежал домой через пустыню, продирался сквозь колючие заросли,
плыл под водой, искал свой берег. На опыте он познал, как это трудно. А
отец всю жизнь это делает. Он всегда впереди, он ищет дорогу, пробиваясь
сквозь чащу.
   Ищет не для себя, а для всех...
   - Нельзя ему делать больно! - заключил Алексей свою горячую,
взволнованную речь. - Лучше я буду умирать!
   Рваное облачко, что закрывало молодую луну, поднялось вверх, словно
легкая занавеска от ветра, и на дороге стало светлее. Не сговариваясь,
Вадим и Алексей разошлись в разные стороны, чтобы казаться менее
заметными. Так они и шли по обеим сторонам дороги, как бы охраняя идущих
впереди. Однако Вадим заметил, что Литовцев вдруг прибавил шаг и потащил
Надю за собой.
   Это не понравилось Алексею, и он побежал вслед. Ясно, что и Вадиму
пришлось не отставать.
   Надя отбросила руку Литовцева и остановилась. Алексей тоже замедлил
шаги.
   Вадим последовал его примеру, но в конце концов эта игра в прятки ему
надоела, он негромко крикнул; - Надюша!
   - Димка! - послышался радостный голос, и Надя бросилась к нему
навстречу. - Как я рада. Ужасно!
   Подбежав к Вадиму, она растерялась: рядом стоял Алексей. Вот он положил
руку Димке на плечо и, не стыдясь прорвавшегося чувства, сказал с
облегчением:
   - Надюша, милая. Мы очень, очень... Ужасно беспокоились.
   Алексей что-то еще бормотал смущенно, корил Надю за позднюю прогулку,
приходилось отшучиваться; но когда он спросил, что ей нужно на станции,
Надя вспомнила о приезжей гостье и, злясь на себя, ответила:
   - Сама не знаю. Оставим этот разговор.
   Вадим понял, что Надюша чем-то расстроена и они - непрошеные соглядатаи
- тут ни причем. Больше того, она им даже рада. Значит, виноват Валентин
Игнатьевич, и этого ему нельзя простить, будь он хоть в пять раз старше
Вадима и в десять раз более уважаем.
   - Ну что ж, проводим старика на станцию, - вполголоса сказал Вадим,
заметив, что Литовцев стоит в нерешительности и ждет, когда к нему
подойдут.
   - Придется, - согласилась Надя и разозлилась, что не смогла скрыть
своей неприязни. - Он, бедный, ужасно перепугался, когда вас увидел.
   В присутствии надежных попутчиков Валентин Игнатьевич вновь обрел
привычную самоуверенность.
   - Нехорошо, молодые люди, девушек по ночам пугать.
   - Разве только девушек? - вежливо спросил Вадим и, не дожидаясь ответа,
извинился: - Простите, Валентин Игнатьевич, мы об этом не подумали.
   Литовцев будто не заметил колкости.
   - На станцию собрались?
   - Нет. Мы, собственно говоря, Надюшу искали.
   - Боялись, что потеряется?
   - Всякое бывает, Валентин Игнатьевич. - И Вадим, подняв голову к небу,
шутливо продекламировал:
 
 
   В небе вон луна такая молодая, что ее без спутников и выпускать
рискованно.
 
 
 
   Литовцев замедлил шаги и поравнялся с Алексеем. А на руке Алеши, видимо
позабыв все подозрения, уже повисла Надя и что-то нашептывала.
Сомнительное предпочтение!
   - Покайтесь, Алеша, - с усмешкой заговорил Литовцев. - Кто эта
прекрасная незнакомка, с которой вы сидели на лавочке? Поверьте опытному
глазу, у вас хороший вкус. - Сказано это было игриво, беспечно.
   Алексей молчал, подавленный. Ведь его спрашивает не Макушкин, которому
и кулаком пригрозить можно. А профессору кулак не покажешь. Собрав всю
свою волю, чтобы не надерзить, Алексей пробормотал несмело:
   - Это жена отца приехала.
   - Мачеха, значит, - с той же напускной веселостью констатировал
Литовцев. - Поздравляю. А не плохо, когда в доме такая хорошенькая мачеха.
Как вы думаете, Падин?
   Надя до боли в ногтях вцепилась в рукав Алексея. "Неужели никто ему в
морду не даст?" - промелькнула несвойственная ей по грубости мысль.
   - Мальчики, милые, - с трудом вымолвила она, - что же вы молчите?
   - Мы хорошо воспитаны, Надюша, - ответил Вадим и, точно ничего не было,
воскликнул: - Футбол-то прозевали!
   Он вытащил из кармана овальную коробочку, повернул рычажок, засветился
экран, замелькали фигурки игроков, и сразу же из громкоговорителя
величиною с пятачок послышался голос спортивного комментатора: "Удар! Еще
удар!.. Но кто же так бьет по воротам!"
   - Счет... Счет какой? - оживилась Надя. Ведь сейчас на одном из
стадионов Европы происходило самое волнующее состязание сезона.
   Она была ярой болельщицей и сразу же завладела Димкиным телевизором.
   С Димкой это редко бывало, но сейчас он решил схитрить: незаметно от
Нади повернул ручку настройки, и передача прекратилась.
   - Что-то испортилось, - сказал он сокрушенно. - Хотел подстроиться
точнее.
   Надя огорчилась:
   - Как же теперь быть? До конца матча еще целых сорок минут.
   - Надо бегать домой, - предложил Алексей. - Надо успеть.
   Надя крикнула в темноту:
   - Валентин Игнатьевич, у нас авария! Придется бежать домой.
   Алексей шепнул Наде:
   - А как же он? Нельзя оставлять на половина дороги.
   - Димочка проводит.
   Вадима это никак не устраивало.
   - Пожалуйста, - равнодушно сказал он. - Только у моего другого
телевизора я кинескоп менял. Развертка дурит. Надо наладить. Ты, Надюша,
этого сделать не сможешь. Надо в схеме разобраться.
   - Вечно у тебя так! - рассердилась Надя и, оглянувшись на Литовцева,
добавила вполголоса: - Ничего, пойдет за нами.
 
 
   Глава одиннадцатая 
 
   МАЧЕХА
 
 
   Сколько сказок сложено, сколько книг написано о страданиях детей в доме
мачехи! С давних времен, из поколения в поколение переходит молва о злых
ее кознях. И вряд ли мы припомним хоть какие-нибудь страницы, где бы
описывались ее мучения. Но ведь в наши дни мы гораздо чаще видим совсем
иное. Есть люди хорошие и плохие вне зависимости от того, в каких семейных
отношениях они между собой состоят. Также есть дурные дети и заботливые
мачехи, которым приходится далеко не сладко. Однако на их женские плечи
люди взваливают все давнишние грехи, когда-либо содеянные мачехами всех
времен и народов.
   Редкая судьба у Мариам: сама еще молодая женщина, а тут вдруг -
взрослый сын. Правда, в горных селениях Азербайджана, откуда она родом,
девушки рано покидали родительский кров, создавая свою семью. И у Мариам
могли уже быть взрослые дети, но любовь долго не приходила к ней, а потом
появилась неожиданная, непонятная. Также и сын оказался нежданным.
Александр Петрович считал его давно погибшим, но улыбнулось счастье.
Алешка вырвался из чужого мира, теперь он дома, с отцом и женщиной,
которая призвана заменить ему мать.
   В Москве, в комнате Алексея, висел большой портрет его родной матери, и
никогда не могла даже подумать Мариам, что Алешка так же должен любить и
мачеху. На это она не рассчитывала, но быть самым лучшим его другом хотела
во что бы то ни стало. По существу, Алешка одинок, отца видит редко,
настоящих товарищей приобретешь не сразу. И все же Мариам чувствовала
нетающую ледяную перегородку между собой и "сыном", как мысленно она его
называла.
   Несмотря на ее заботы об Алексее, на живое участие в его судьбе,
крепнет эта ледяная стена, которую, кажется, ничем не растопить. Если бы
не это, Мариам была бы счастлива. Все есть у нее: и любовь, что сразу
пришла, безраздельная, властная; веселая дочурка, увлекательный труд...
Все есть, кроме полного счастья в семье.
   Александр Петрович человек сдержанный и тактичный, он видит, что сын
дичится Мариам, но никогда ему не скажет об этом, и Мариам чувствует себя
виноватой.
   Она не знает, как подойти к Алексею. Покупает ему модные заграничные
рубашки и галстуки, а они так и лежат в шкафу. Приносит бананы и ананасы,
к которым Алексей так и не притрагивается.
   Знала бы Мариам, как для него эти галстуки неприятны! Они напоминают о
прошлом, когда он голодным и оборванным проходил мимо пышных витрин с
модной одеждой, а тропических фруктов видеть не может: сколько корзин он
перетаскал на своих плечах! Но признаться в этом не хочет: опять Мариам
начнет его жалеть. Он категорически не хотел принимать чьи-либо заботы.
Сам стирал, сам пришивал пуговицы.
   Алексей хотел чувствовать себя абсолютно самостоятельным и жить только
на свои заработанные деньги, чтобы познать радость свободного труда, чего
он был лишен на чужбине. Он не хотел пользоваться никакими благами, что
достались ему не по праву.
   Дело доходило до болезненных чудачеств. Алексей, например, считал,
будто проходная комната в квартире отца досталась ему незаслуженно. Ведь
он ее не заработал, а приехал на готовенькое. Он даже мечтал, что придет
время, когда получит комнату в каком-нибудь заводском или совхозном
общежитии за свой личный труд, что успел вложить в общее дело.
   Он сказал об этом отцу, тот горько пошутил: откуда, дескать, у парня,
воспитанного в капиталистическом мире, оказались столь максималистские
тенденции на пути коммунистического строительства? В принципе Васильев
поддержал сына, но посоветовал с мечтой пока повременить, так как его
странные тенденции могут не найти поддержки. Над парнем начнут издеваться.
   Пусть пока попривыкнет к нашему образу жизни.
   Встретившись с Мариам на строительстве, Алексей испытывал двойственное
чувство. С одной стороны, очень хорошо, что она прилетела, - отец будет
доволен, ему сейчас тяжело. Но в то же время было обидно за себя: неужели
эта чужая женщина ближе отцу, чем собственный сын, которого отец не видел
многие годы? Алексей понимал всю наивность подобных рассуждений, но от
этого было не легче. Не легче было и Мариам.
   В первую минуту Алексей будто обрадовался ей, но потом нахохлился, на
все ее вопросы отвечал односложно и с нетерпением ждал, когда позовут
отца, чтобы избавиться от тяжелой необходимости разговаривать с мачехой.
   Наконец из-за угла лаборатории показался отец. Алексея как ветром
сдуло, - зачем мешать их встрече? - и Мариам, словно еще чувствуя зыбкий
пол самолета, неуверенно пошла навстречу мужу. В эту минуту она уже все
позабыла, слышала какие-то радостные слова, чувствовала крепкие родные
руки, и лишь немного спустя до ее сознания дошло, что Александр Петрович
настойчиво спрашивает ее о чем-то.
   - Где Иришка?
   - Дома. Мама приехала погостить.
   - Но ведь ты же хотела сама лететь в Баку?
   - Зачем лететь? Да? Отпуска не дали.
   - А как же сейчас?
   - Упросила. Да? По семейным обстоятельствам.
   - Странно. Сюда должна была приехать для консультации некая Пузырева.
Но до сих пор ее нет. Тоже, говорят, "по семейным обстоятельствам".
   - Мы женщины, Саша.
   - Но что ты называешь семейными обстоятельствами?
   - Как что? Я должна быть с тобой в трудную для тебя минуту.
   - Не понимаю. Я тебе ничего не писал.
   - Как всегда, дорогой. - Мариам нахмурилась, затем, подняв голову к
Васильеву, просветлела. - Потом расскажешь. Ты рад, что я прилетела?
   Васильев приподнял ее за талию, ласково шепнул:
   - Сумасшедшая.
   - Сам такой.
   - Ну хотя бы телеграфировала.
   - Зачем? Чтобы спросить разрешения? Но ведь я не просто так приехала. У
меня есть и задание. Да?
   - Обрадовала, - укоризненно покачал головой Васильев. - А я-то по
наивности своей действительно подумал, что здесь только сердце виновато...
   "Задание"... Ладно, идем в управление. Выкладывай на стол
командировочные документы. Да?
   Он поддразнивал Мариам пресловутым бакинским "да", в котором слышится и
вопрос и утверждение. От этого "да" она никак не могла отвыкнуть.
   Мариам привстала на цыпочки и, взявшись за борта его пиджака, заглянула
в глаза:
   - Глупенький. Зачем командировка? Меня просто просили кое-что узнать.
Но мы оставим это до завтра. Сейчас я хочу знать все о твоих делах.
   Васильев смотрел на жену, и вместе с чувством теплой благодарности за
счастье, что внесла она в его трудную, беспокойную жизнь, в нем возникло
острое недовольство собой. Он никогда даже не пытался скрывать свои
неудачи от Мариам. Правда, она способный конструктор широкого профиля и
может судить о делах мужа, будто сама занимается ими. Но ведь он-то должен
и поберечь ее от лишних неприятностей - у нее своих на работе хватает. И
Васильев дал себе слово ничего сейчас не говорить Мариам о том, сколь
серьезны его неудачи, что это грозит дальнейшей судьбе стройкомбайна и
вообще реализации изобретения, которому он отдал годы жизни.
    
  
 Ночью Мариам проснулась от ощущения, что Саши нет рядом. Открыв глаза,
она увидела его за столом. Лампа была прикрыта газетами, чтобы свет не
мешал Мариам, и только узенький лучик лежал на бумаге, над которой
склонился Васильев. Мариам осторожно пошевелилась. Он виновато оглянулся:
   - Прости, Мариаша. Я только записать, - и, бросив карандаш, подошел к
кровати.
   Сидя возле нее на маленьком гостиничном коврике, прижавшись к теплой,
ласковой руке, он говорил какие-то смешные несуразности и вдруг вспомнил:
   - Кто-то из классиков писал, что счастливый брак - не тема для
литературы.
   Вероятно, это правильно. Как бы сейчас про меня написать? Сидит пожилой
человек па полу, говорит глупости, и ему не стыдно.
   - Да, на бумаге все выглядит иначе... - Мариам помолчала, потом
привстала на кровати. - Все-таки ты должен мне все сказать. Да?..
   - Подожди до завтра. Да? - передразнил он ее. Мариам протянула руку за
часами, лежащими на тумбочке.
   - Четыре часа. - Она положила часы обратно и, кутаясь в теплое одеяло,
проговорила: - Ты просил узнать, когда пришлют гранки. Звонила в редакцию
журнала. Вежливо извиняются, но из слов заместителя редактора поняла, что
твоя работа в набор не пошла.
   - С глаз долой - из сердца вон. Обычная история.
   - Зачем "обычная", Саша? История неприятная. Да? Вот послушай. Как тебе
известно, наше заводское конструкторское бюро тесно связано с вашим
институтом. У нас работает молодой, талантливый инженер, твой метод он
предложил для крепления кровли при проходке шахт. За угольным комбайном
идет машина-автомат с форсунками и разбрызгивает на стенки шахты жидкий
бетон.
   Этот же способ можно применить при прокладке метро. Тогда не
потребуются дорогие чугунные или еще какие-нибудь тюбинги. На первых порах
инженер хотел проверить твое изобретение при бурении широких скважин для
колодцев. Такие машины мы строим, но после бурения стенки закрепляются
обычно опусканием бетонных колец...
   - Но у меня пока ничего не получается, - вырвалось у Васильева. -
Бетон, созданный по рецепту Даркова, трескается и отваливается от стенок.
   - Мало ли что у тебя не выходит. А у другого получится, тем более что
условия разные. Но не в этом дело. - Мариам высвободила руки из-под одеяла
и села. - Дарков, у которого всегда консультировался наш инженер, к
сожалению, заболел, пришлось говорить с каким-то Пирожниковым.
   - Тоже из лаборатории Литовцева?
   - Конечно. Но этот Пирожников ничего не знает. Последнее время с
Дарковым он не работал.
   - А Пузырева?
   - У нее какое-то домашнее несчастье, и в лаборатории она почти не
бывает...
   Но ты слушай дальше. То ли для того, чтобы отвязаться от нашего
инженера, Пирожников заявил, что метод Васильева оказался порочным и
работа его не будет опубликована.
   - Постой... Но какое отношение он имеет к редакции? И кроме того, что
он понимает в моих работах? Ведь он только химик. Кстати говоря, с
лидаритом все хорошо получилось, с другими пластмассами тоже. Наконец, по
моему способу делались трубы. Говорят, что это сулит серьезные
перспективы. При чем тут какой-то Пирожников?
   - Он все время вертится в редакции. На письма отвечает, аннотации
пишет. Ему стало известно, что дела нехороши, неудачные опыты, две
аварии... Сразу же сигнал. Да?
   - Ты говоришь странные вещи, - Васильев сжал виски руками. - Ведь это
же заявление некомпетентного мальчишки. А в редакции сидят умные люди.
   - Верно. Умные и осторожные. Сигнал! Значит, надо повременить.
   - Но ведь можно позвонить директору, в партийное бюро...
   - В партийное бюро? Но именно туда прежде всего обратился комсомолец
Пирожников. Повод основательный. Да? Еще бы! Взлетели на воздух тонны
лидарита, в создании которого он принимал самое близкое участие. Вместо
исправления своей ошибки Васильев занимается бесперспективной внеплановой
работой. Сроки строительства первых лидаритовых домов для молодых
механизаторов задерживаются. Труженики целинных земель живут в
вагончиках...
    
 - Да откуда он все это знает? - раздраженно спросил Васильев.
   - Знает. Да? Из газет и писем друзей. Кстати говоря, кто-то из здешних
лаборантов написал ему, что приходится выполнять твои внеплановые задания,
и Пирожников уже размахивал этим письмом на комсомольском собрании. Кричит:
   "Мы не допустим, чтобы нас эксплуатировали".
   - Дурак.
   - По некоторым отзывам, законченный. Да? Но демагог. В таком сочетании
это уже страшная сила.
   Завод, где работала Мариам, был очень интересен и своеобразен по своему
профилю, он выпускал буровые установки, шахтное оборудование, имел мощное
конструкторское бюро и охотно принимал заказы на постройку опытных
образцов по предложениям изобретателей, в том числе и Васильева.
Постоянное общение с научно-исследовательскими институтами, творческая,
деятельная обстановка, при которой каждый работник оценивается лишь по
таланту и труду, где нет ни степеней, ни званий, "школ" и "школок", где
мысль созидателя обязательно получает свое реальное воплощение в машине,
станке, технологическом методе, где все это проверяется на практике, а не
прячется в архивы, - именно это позволяло Мариам настороженно относиться к
деятельности специалистов типа Пирожникова.
   - Я не могу понять, почему в вашем институте доверяют этому халтурщику
ответственные задания. Приехал недавно согласовывать технические условия
на лабораторную вибромельницу. Заявился в КБ важный, на всех свысока
смотрит.
   Ну как же! Ведь он пре