не меньше вашего этого хочется. Но... - Литовцев склонил
голову и развел руками.
   - Валентин Игнатьевич! Расскажите простыми словами, в чем тут дело? В
чем коренная ошибка Даркова? Литовцев подвинул стул и сел рядом с
Васильевым. - Извольте.
   Васильев слушал его скупые, заранее обдуманный фразы и с грустью
размышлял о том, что так же он может выступить и на ученом совете, на
любом заседании, где бы ни рассматривалась работа Даркова. В
доказательствах Литовцева он чувствовал фальшь, она вылезала на
поверхность, чуть прикрытая научной объективностью, тоже нарочитой, как и
все его поведение.
   - Спасибо, Валентин Игнатьевич. Думается мне, что ваши доводы
убедительны, - дипломатично заметил Васильев. - Степки обязательно станут
деформироваться, расслаиваться. Но мы будем сушить их высокой частотой.
Попробуем? А?
   - Пустая затея.
   - Кто знает? Время у нас есть. Вы категорически возражаете против
подогрева лидарита, опасаясь нарушения температурного режима. Пусть так. А
предложение Даркова нам ничем не грозит. Оно сверхплановое. Выйдет?
Хорошо. Не выйдет?
   Возвратимся к старому методу. - Видя замешательство Литовцева, Васильев
решил быть настойчивее. - Очень прошу вас, Валентин Игнатьевич, лично
проследить за подготовкой раствора по повой рецептуре, чтоб не перепутали
чего-нибудь.
   Литовцев двумя пальцами, точно боясь испачкаться, взял протокол.
   - Неуемный вы человек, Александр Петрович. Не жалеете себя. Берете
лишнюю обузу. Придется отчитываться за повышенный расход материалов,
рабочей силы.
   Кстати, - он подчеркнул строку в протоколе. - Тут есть разные добавки.
   Например, неизвестно, зачем Даркову потребовался алюминат бария,
который в данном случае абсолютно не подходит... Нет, на вашем месте я
решил бы иначе.
   Лучше попробовать спасти лидарит, чем заниматься голым эмпиризмом. Вы
ставите меня в страшно неловкое положение. Я обязан поддерживать ваши
заблуждения, испытывать эту чепуху, - он с усмешкой ткнул пальцем в
протокол.
   Задав несколько деловых вопросов, он направился к двери, но задержался.
   Вошел Багрецов и, неумело пряча волнение, спросил Васильева, нельзя ли
вместо шести генераторов обойтись пятью.
   - Я еще не все проверил, но, думаю, остальные в порядке, - сказал он,
вытаскивая из кармана сломанную ось и протягивая ее Васильеву на ладони. -
От переключателя. Разрешите попросить в мастерской совхоза выточить новую.
   Но все концы придется отпаивать в переключателе, снимать верхнюю
панель...
   Васильев взял обломки оси, невольно соединил их вместе и аккуратно
положил на стол.
   - Новое дело. Как же это получилось?
   - Наверное, уронили.
   - Во время перевозки?
   - Не думаю. Генератор был в двойной упаковке.
   - Значит, здесь. Когда вынимали из ящика. Кто это делал?
   Багрецов не ожидал, что Васильев будет так подробно расспрашивать о
пустяковом случае. Ну сломалась и сломалась. Копеечное дело. Пришел узнать
о пяти генераторах и спросить разрешения заказать ось, а выходит, что
наябедничал. И, главное, на кого? На человека, которого можно заподозрить
в других, куда более страшных делах. Ужасно неприятно - фактов никаких, а
сердце болит. Скажи сейчас, что генератор вынимал из ящика помощник
монтера, и выйдет очень некрасиво. Совестно перед собой и перед Надей.
Если узнает, - а узнает она обязательно, - скажет, что столь мелкой мести
не ожидала от друга. Вот противная история! Но и "Алеша" был противен
Багрецову. Он суетился, совался не в свои дела, все хотел сделать сам -
ящики дотащить, и вскрыть их, и гвозди повыдергать. Согнувшись, хрипел под
тяжестью ящика, а двое подсобных рабочих такой же ящик спокойно несли,
взявшись за края, не понимая, чего это парень так надсаживается. Больше
всех ему нужно, что ли?
   Силенки в нем кот наплакал, а туда же, в грузчики лезет. Занимался бы
своими проводами.
   Но и здесь ему не терпелось. Землекопы рыли канаву для кабеля, и тут же
помощник монтера работал в несуществующей должности "помощника землекопа",
орудовал ломом и лопатой. Бухту тяжелого кабеля поднять не мог, катил
через весь двор, задыхаясь и кашляя. Когда не было своего дела, этого
помощника видели у бетономешалки, у склада, где он разгружал машину с
бутылями кислот и других реактивов. Какие грехи замаливал странный
подвижник столь непосильным ему трудом?
   - Кого вам дали в помощники? - спросил Васильев, чувствуя
замешательство инженера.
   Если б это знал Багрецов! Да и не только он, - вероятно, никто не
догадывается об истинном лице этого помощника. Пока пришлось ответить, что
зовут его Алеша.
   - Да, это, конечно, не та кандидатура, - заметил Васильев,
нахмурившись. - Никакого у парня опыта. Неизвестно, что с ним делать.
   - А вы его знаете?
   Васильев скупо улыбнулся:
   - Хотелось бы. Это мой сын.
 
 
   Надя всегда обходила стороной "мертвый сад", боялась его и уж конечно
ни за какие блага в мире не пошла бы туда поздним вечером, пусть даже не
одна, а с Димкой, верным рыцарем и нежным другом. Но сегодня она и не
заметила, как очутилась на скамейке "мертвого сада". Рядом сидел не Димка,
а чужой человек, но такой, что, если бы он протянул ей руку, пошла бы за
ним хоть в тайгу, куда угодно, пешком на своих высоких каблуках.
   Скамейка блестела под луной, покрытая будто стеклянной коркой. На
дорожке - нерасплескивающиеся лужицы, осенний ветер проносится над ними,
даже не тронув рябью.
   Наде холодно, она прячет ладони глубоко - до самых локтей - в рукава,
вздрагивает и еще ближе придвигается к Алексею. Нехорошо, конечно, стыдно,
но что поделаешь, если он не понимает, что надо взять ее замерзшие ладошки
и отогреть своим дыханием.
   Сегодня она услышала грустную Алешкину повесть, и стал он от этого еще
ближе, роднее. Сколько перенес, сколько вытерпел! Какими смешными кажутся
теперь ее мелкие горести, обиды, неудачи. Даже совестно за них. Она бы не
выдержала, умерла, если пришлось бы испытать хоть десятую часть Алешкиных
невзгод. А он все вытерпел.
   Алексей родился в Ленинграде. Помнит, как мама водила его в детский сад
мимо бронзовых коней на мосту, мимо Дворца пионеров. Папа и мама уехали в
командировку на все лето. А детский сад вывезли на морское побережье
Эстонии. Это было летом сорок первого года. Началась война, неожиданное
нападение врага не позволило вывезти всех ребят вовремя, часть из них
осталась в оккупации, в том числе и Алексей.
   Ребят увезли в Германию. Алексея отдали на воспитание фермеру. Чистить
птичники, делать самую черную работу. Он сбежал. Долго бродил по лесу, его
поймали, высекли и отдали другому фермеру. В конце войны Алексея перевезли
в Западную Германию, где он попал к американцам. Держали его в лагере для
перемещенных лиц, говорили, что вот-вот отправят на родину, но дело это
слишком затягивалось. Мальчишка оказался строптивым. Тогда его в числе
таких же решили убрать подальше. Привезли в Южную Америку.
   - Пальмы, бананы. Очень жарко, - рассказывал Алексей. - Потом много
кар...
   грузовик по-русски. Ехать много. - Алексей с трудом подыскивал нужные
слова.
   Смущался, сжимал пальцы до хруста, до боли.
   Надя, зная английский язык, приходила ему на помощь.
   Среди тех, кого вывезли из Западной Германии, были и подростки вроде
него и взрослые разных национальностей: русские, поляки, чехи. Кого
соблазнили посулами, а кого взяли и угрозами, шантажом. Всех их расселили
далеко друг от друга. У негров Алексей научился английскому, но говорил
еще очень плохо.
   Бежать было трудно. Мечтал пробраться в портовый город, а там
проскользнуть на торговый корабль, отправляющийся в СССР. Но до порта
Алексей не добрался.
   Несмотря на полуголодную жизнь, побои и болезни, вытянулся он здорово,
возмужал. Когда, измученный после многих дней тяжелого путешествия,
Алексей появился на улице какого-то пыльного городка, подошел полисмен и
вежливо препроводил путешественника к шерифу. Потом пятиминутный суд, и в
результате - тюрьма за бродяжничество.
   Алексей говорил, закрыв глаза, раскачиваясь, будто мучился острой
болью, не зная, как утихомирить ее.
   Выпустили его из тюрьмы, в кандалах отправили обратно к плантатору
отрабатывать долг. Терпел, мучился и опять сбежал, но в другую сторону.
Стал работу искать. "Джаб". Пытался собрать денег на дорогу в порт, хоть
одеться немножко. Оборванный ходил, босой. "Трэмп" - бродяга. Никто на
работу не принимал, собаками травили. Ничего не умел делать Алексей.
Сборщик бананов, ананасов, ломка табака - разве это профессия? Мускулы
слабые, желтый от малярии, тощий. Кому нужны такие работники? Страшился
тюрьмы, а сесть он мог прочно, если дознаются о его происхождении.
"Красный" - и все тут, Была еще и другая причина, из-за которой Алексей
молчал. Он не мог назваться советским. Разве такие бывают советские люди?
Ведь он обыкновенный бродяга, неграмотный, грязный, оборванный. Он не
имеет права позорить свою родину.
   Никогда. И Алексей Васильев, едва научившийся читать по складам - как
давно это было! - уже начал позабывать русскую речь, сторонился людей, а
потому почти не знал и чужого языка. Вера в спасение оберегала замученного
юношу от тупой покорности животного. Он часами смотрел на звезды и думал о
том, что только они связывают его с родиной, так же сияют над ней. Однажды
под вагонами приехал в порт. Сколько раз по дороге его снимали, били. А он
опять цеплялся...
   И вот наконец Алексей оказался в большом порту. Он не помнит, в каком.
   Кораблей много. Наверное, и советские были. Спрашивал у матросов, какой
корабль идет в Советский Союз, никто не отвечал, смотрели подозрительно. А
вдруг кто-нибудь заговорит по-русски? И вот услышал: какие-то двое, хорошо
одетые, выходили из ресторана. Он бросился к ним - обнимает, плачет,
просит увезти домой. Один ударил, Алексей упал на камни затылком. Больше
ничего он не помнил. Очнулся в тюремной больнице. Откуда ему знать, что не
все русские могут помочь, что есть и такие, которые живут в чужом доме,
работают на чужих. Алексей опять оказался в тюрьме за оскорбление
американского подданного. Алексей тоже считался американцем, их вечным
должником. В тюрьме узнали, что он не отработал своего долга на одной
плантации, хотели отправить обратно, но парень был настолько болен и слаб,
что босс не захотел его кормить задаром. Но раз боссу держать парня
невыгодно, то и другим - тоже. Пусть идет на все четыре стороны. Так
Алексей Васильев стал "свободным американцем". Все прошлое забыто.
   "Теперь ты Вильям Джеймс, тебе прислали паспорт американского
гражданина, - сказал ему шериф с лиловыми ушами. - В надежном стальном
сейфе хранится документ с твоей подписью. Разве ты не просился в Штаты, не
подписывал договора с представителем уважаемой фирмы? А вот и другой
документ - расписка в выдаче тебе ста пятидесяти долларов. Никто не
виноват, что ты их потерял. Хозяин поступил с тобой чертовски великодушно,
он взял на себя все убытки по переезду. И даже долг простил. Ты же договор
не выполнил! Теперь иди, постарайся стать настоящим американцем. Знай, что
наша страна - страна величайших возможностей. Начинай свой маленький
бизнес. Не хочешь? Дело твое. Но может быть, ты вздумаешь обратиться в
советское консульство или даже посольство? Не советуем. Изменников родины
там не очень-то жалуют".
   Напрасно беспокоились полицейские. Ничего бы этого не сделал Алексей.
Не только писать, читать мог с трудом. Ни одной русской газеты и книги он
не видел. Учился читать по-английски, когда бродил по дорогам. Всюду
попадались рекламные щиты с кричащими названиями сигарет, виски, мыла,
зубной пасты...
   Подбирая газеты на улицах - а ими были усеяны все тротуары портового
города, - Вильям Джеймс учился читать, как человек, впервые познавший
могучую силу печатного слова. В сознание, по сути, большого ребенка, каким
и был Алексей, вошли не только реклама, хроника убийств и великосветских
скандалов, а и ложь, грязная ложь о его родине. Война - жадное чудовище,
превратившее его в голодного раба, - опять поднимала голову. Газеты
полнились клеветой на Советский Союз. Всюду он видел сплошной обман. И
там, у босса на плантации, в полиции, в тюрьме, всюду - и на рекламных
щитах, и в книжках, где точно рассказано, как нужно обманывать, чтоб
заработать миллионы. В газетах, где с восхищением описаны подвиги жуликов
и пройдох. Все держится на лжи:
   человеческие права, демократия, закон. Даже богиня правосудия, Фемида -
женщина с весами и повязкой на глазах, нарисованная в газете, - как
подумалось Алексею, лишь потому завязала глаза, чтоб не смотреть, как люди
обманывают друг друга.
   Опять, пешком или прицепившись под вагонами, добрался в другой порт.
Негры грузили мешки с мукой. А вдруг корабль идет в Европу! Все равно
куда, лишь бы поближе к дому. Надсмотрщик зазевался, Алексей взял мешок и
пошел по трапу в трюм. Спрятался там, всю дорогу питался мукой, воду пил
из пожарного шланга. Неизвестно, сколько дней просидел в темноте. Боялся
ослепнуть. Но вот в трюме открыли люки, стали разгружать. В первый момент
он ничего не видел, даже спрятаться не успел. Опять поймали - что же он
мог сделать? - а когда вывели на палубу, перед ним выросла из тумана
страшная зеленая баба - статуя Свободы. Так он попал в Нью-Йорк.
   Дальше о своих мытарствах в "американском раю" Алексей рассказывал
очень скупо. Видно, это были самые тяжелые для него дни. Надя представляла
себе ужасную судьбу безработного американца, читала в книгах и газетах, но
вот теперь с ней рядом сидит человек, испытавший подобные мытарства.
Поверить невозможно! Само понятие безработицы никак не укладывалось в
голове. А у Алексея руки истосковались по труду, он рвался на родину,
больше ничего он не хотел; заработать на проезд, чтобы подкупить
кого-нибудь на корабле, - ведь так просто его не выпустят - невозможно.
Здесь никому не нужны его руки. Всюду, куда ни ходил Алексей в поисках
работы, висели таблички:
   "Рабочих не требуется".
   Страшный город. Страшные трущобы, воровские притоны, каждый день
грабежи и убийства. Ночью не уснешь от дикого визга сирен полицейских
машин. Алексей решился на обман, которому здесь учили всех с самого
детства. Случайно, из обрывка газеты, он узнал о существовании советского
консульства. Но где оно находится? Однажды возле торгового порта увидел
машину с советским флажком, побежал за ней, не догнал, конечно. С тех пор,
когда появлялся в этом районе, уже чувствовал на себе пристальные взгляды
полисменов. Не ходить в порт он не мог - теплилась надежда, что удастся
встретить советский корабль или какой-нибудь другой, чтобы добраться на
родину. Но за бродяжкой следили, даже близко не подпускали к кораблям.
Надо было придумывать что-то похитрее.
 
   - Трудно. Очень! Только я очень-очень хотел обмануть полисмена! -
проговорил Алексей и, заслышав в саду треск ломающегося стекла, резко
повернул голову.
   По аллейке шел, понурившись, сосед его по комнате, большой друг Нади, в
чем она сама признавалась.
   - Добрый вечер, - пробормотал, не глядя на них, Багрецов.
   Надя подавила в себе неприязнь к Димке и со светской любезностью
улыбнулась:
 
   - Присаживайся, Димочка, милый. Тебя нам очень не хватало.
   Он не понял, смеется Надя или говорит всерьез, застыл не шелохнувшись,
чувствуя себя еще хуже.
   Алексей все понял по-своему и не хотел быть лишним.
   - Гуд найт... покойной ночи. Холодно. Пойду, - он дотронулся до Надиной
руки, кивнул Багрецову и ушел.
   Надя хрустнула пальцами и, когда Алексей исчез в темноте, сказала
горячим шепотом:
   - Знаете ли, товарищ Багрецов, кажется, я скоро вас возненавижу.
   Вадим хотел бы объяснить, что не виноват, что попал сюда случайно, но,
вспомнив, что это уже во второй раз, погнал плечами и зашагал прочь.
 
 
   Глава седьмая 
 
   ДЕНЬ СПОРОВ И ССОР
 
 
   Сегодня большой день на строительстве. Из города прибыла передвижная
трансформаторная подстанция, и все заработало полным ходом. Раздвинулись
стенки стройкомбайна. Багрецов и Надя проверяли в нем свои аппараты.
Правда, Димка не мог сейчас сказать, где аппараты свои, а где чужие. В
первую очередь он должен отвечать за генераторы ВГ-600, к которым не имеет
прямого отношения. Возможно, другой бы потребовал, чтобы начальник
строительства послал телеграмму на имя директора метеоинститута с просьбой
разрешить инженеру означенного института заняться неположенными в данном
случае аппаратами. Но Димка, как говорится, проявил необходимую инициативу
и обязался помочь наладить высокочастотную сушку лидаритовых стенок внутри
стройкомбайна. Работал Вадим молча. Хотелось переброситься словечком с
Надюшей. К тому же мучило любопытство. Ведь она все знает об Алексее. Но
после вчерашнего Надя с Димкой не разговаривает.
   Она пристраивала маленькую - не больше коробки от ботинок - телекамеру
к форсунке, крепила ее специально заказанными для этой цели хомутиками, но
делала это неумело, придерживая камеру коленом, чтоб освободить руки.
Некуда было девать отвертку, она ее зажала в зубах, а потом, когда
понадобилось взять, - не могла: обе руки были заняты хомутиками и винтами.
Видимо, после истории со сломанной осью Алексея перестали сюда допускать.
А то бы он, конечно, помог.
   Щелкая переключателями на панели генератора, Вадим исподлобья наблюдал
за Надей. И вот Надя чуть не выронила камеру, Димка успел подхватить ее.
   - Одна не справишься, Надюша. Разреши?
   Надя не ответила. "Пусть помогает, - решила она, - но это не значит,
что я простила вчерашнее. Он еще у меня попрыгает".
   От телевизионной камеры змеился блестящий кабель, который нужно было
протянуть дальше через дорогу. Здесь часто проходили машины, подвозившие к
стройкомбайну разные материалы и полуфабрикаты. Именно поэтому было
целесообразно вести кабель под землей, для чего следовало предварительно
вырыть канаву. Обычно это делалось канавокопателем, но в данном случае он
не мог здесь пройти - мешала рама домостроительного агрегата. Кстати, не
всюду можно рассчитывать на машину, руки еще ой как требуются! Придется
копать лопатой, вручную. Это не входило в обязанности электромонтеров,
которым поручили проложить кабель. Послали за подсобными рабочими, но,
оказывается, они уехали за каким-то грузом на станцию. Непредвиденная
задержка.
   Надя нервничала, боялась, что не успеет сегодня проверить аппараты, а
откладывать это дело на завтра не хотелось. Мало ли что"? Вдруг
какой-нибудь сюрприз? Техника для нее новая, сразу не разберешься.
   Алексей еще утром знал, что для Надиных аппаратов нужно подвести
кабель. Как бы хотелось показать Наде свою работу, пусть не очень большую
и важную, но все же необходимую, без нее нельзя включить телевизоры,
которыми будет управлять Надя. Одного не учел Алексей, что кабель пойдет
не на столбах, а понизу, работа легкая, а потому прямой Алешкин начальник
- монтер Макушкин Семен Алексеевич, у которого он состоит в помощниках,
взял эту работу на себя, а своего подчиненного послал менять изоляторы.
Правда, участок маленький, но все же висеть на когтях, вцепившись в столб,
куда менее приятно, чем ходить по земле.
   Желая сделать возможно больше, Алексей всегда торопился. Часто не все у
него получалось как надо, приходилось начинать сызнова, но он не признавал
усталости, даже когда тело ныло, чувствовалась боль в каждой жилочке, руки
опускались как плети, его исцарапанные, с ожогами, в пятнах неотмытого
асфальтового лака руки. Лишь они и дают Алексею право чувствовать себя
полезным.
   Он втайне завидовал своему ровеснику Макушкину. Вот кому повезло! Был
колхозником, потом поступил на фабрику учеником токаря, затем на курсы
электриков, оттуда его послали на завод монтером; года два проработал - и
вот он уже здесь, на целинных сибирских землях. Правда, его направили в
совхоз, а он почему-то попал на опытное строительство. Но и здесь люди
нужны, дело не маленькое.
   Что особенно привлекало Алешу Васильева и почему он так завидовал
судьбе своего ровесн