кровением. Теперь совершенно ясно, что звездчатый  кубооктаэдр это  тупик,
вторая звездная форма пентадодекаэдра, пожалуй,  тоже. А вот третья звездная
форма ромбического додекаэдра выводит к свету.
     Веселое  апрельское  солнце  играло   на  истекающих   весенним   соком
сосульках. Капель  бодро  барабанила  по  крышкам помойных бачков.  Саша шел
проходным двором, настроение было беспричинно хорошим. Навстречу  из-за угла
показался  человек в  форме  капитана  милиции. Поравнявшись с помойкой,  он
тихо, но четко, по военному, произнес:
     -- Лицом к бачкам, руки на голову!
     -- Простите, что вы сказали? -- удивился Саша.
     -- Молчать! Руки на бак! -- рявкнул милиционер, -- проверка документов.
     -- У  меня с  собой  только  удостоверение  ударника  коммунистического
труда,  в  левом  кармане,  --  брызги  капели  с  крышки бачка  кололи лицо
микроскопическими иголками, -- а что случилось то?
     --  Разговариваешь  много, Александр Ильич,  -- ответил милиционер,  --
Свободен.
     Саша убрал удостоверение, с интересом  глядя на широкую спину капитана,
который неспешным шагом удалялся, оправляя фуражку.

38.
     Таисию трясло  от всего  этого.  Никогда, ни в школе, где по литературе
она  получала только высшие  баллы,  ни  на факультете  журналистики, где ей
грезились   турне   по   европейским   столицам   и   рауты   вперемежку   с
интервьюированием знаменитостей, не могла она предположить, что  произойдет.
Распределили  ее  в  многотиражную  газету  "Трудовые  знамена"  объединения
Полимерпласт.
     Редакция была впихнута под лестницу,  ведущую  в  макетную  мастерскую.
Вероятно, считалось,  что  литтворчество  на благо родины  в чем-то созвучно
макетированию полимерперерабатывающего оборудования.  Самое смешное, что так
оно и было. На лестнице постоянно толклись макетчики, смоля беломор и шипку,
доносились незлобливые матюки и громкий лошадиный смех.
     Таисия старалась  находиться в редакции как можно меньше. Когда не было
интервью, она гуляла по округе, сидела в  приемной директора, сосредоточенно
изучая  большие цветные слайды  фирмы "Монсанто", развешанные по стенам, или
курила  длинные  сигареты  у  Максакова   в  международном,  практикуясь  на
английском. Максаков  тоже заглядывал к ним под лестницу.  Однажды они вышли
из редакции, продолжая  по  инерции  болтать о последнем Каннском фестивале.
Макетная  курилка  враз замолкла,  уставившись  на них недобро. Они  тут  же
перешли на русский,  но впечатление было создано.  С  тех  пор макетчики при
виде ее всегда замолкали и провожали
     тяжелыми взглядами.
     Главный, он же единственный редактор, Игорь Царев, исполнял в  редакции
все  роли, вплоть до корректора, сам писал передовицы, придумывал заголовки,
вычитывал  гранки и получал  тумаки от парткома и  комитета комсомола. Шансы
издать  трехлистовую  еженедельную  газету   и  не   пропустить  чего-нибудь
нестерильного  были  практически  равны  нулю. Особенно в ходе  перестройки,
когда было уже все можно, но еще ничего нельзя.
     Сегодня утром, когда  она собиралась к походу в  ЦЗЛ  брать  интервью у
одноосного завсектором  Полстернака, Царев  вычитывал статью, которую принес
Сашка.  Сашку, похоже,  то ли выпирали, то ли он сам уходил. Царев сидел  на
столе в клубах папиросного дыма, ерзая и матерясь:
     -- За это мне точно мошонку взрежут! Гляди, чего понахуярил:
     Автор берет на себя сме-
     лость утверждать, что в на-
     шем общественном сознании
     существует целый ряд уста-
     новок, рожденных в темные
     годы и живущих до сих пор.
     Они выглядят достаточно
     гладко внешне, но при этом
     глубоко порочны по сути.
     В короткой статье коснусь
     только одной. "Слава Труду".
     -- Странный парень этот Сашка.  -- сказала Таисия, покусывая фильтр, --
Недоделаный какой-то.
     Царев продолжил:
     "Труд сделал из обезьяны
     человека". Какая чушь. Те
     бедные обезьяны, которые
     в это поверили, до сих пор
     скачут по веткам, хватая
     бананы четырьмя руками.
     Что заставило ту первую
     обезьяну взять в руки палку
     и сбить кокос, вместо того,
     чтобы влезть на пальму?
     Желание НЕ трудиться. Имен-
     но это желание - первопри-
     чина прогрессирующего раз-
     вития головного мозга.
     -- У него просто суицидальные наклонности. -- она погасила сигарету. --
Помнишь,  что он про  защиту генерального сказал?  Советую  тебе  на учсовет
сходить. Повеселишься. Есть такие, знаешь... Любят зверюгу за ус подергать.
     -- Нет, ты дальше послушай:
     Прежде, чем сделать шаг впе-
     ред, нужно освободиться от
     власти догм военного времени.
     Чтобы скорее сбросить шлейф
     тяжелого наследия, чтобы
     никогда не смогло вернуться
     Время Чрезвычайных Мер.
     -- Ты читай, читай, а я пошла, --  сказала Таисия,  повязывая шарф,  --
мошонку береги.

39.
     --  Вадим, хочешь я тебе чертеж настоящего кубика принесу, из  патента,
что ты  Америку открываешь, --  сказал  Митя,  глядя  как  Вадим прослабляет
шпиндель токарного станка.
     -- Я вам говорил уже, Дмитрий, сам допру, и допер же.
     Крупные кубические куски текстолита со звоном посыпались в щели станины
станка. Вадим полез подниз и начал выковыривать их из стружечного мочала.
     -- Упорливый он, -- прокомментировал сквозь  табачно-желтую седину усов
сидящий на табуретке Палыч, -- до всего сам  допирает, пора уже его в химики
продвигать.
     --  А  что  они  у  тебя  такие  огромные?  -- Митя взял  в  руку  один
текстолитовый куб. Куб был  увесистый  и  теплый от  резца. По  одной из его
грязнозеленых граней проходил  глубокий дугообразный  паз.  --  Если на одну
сторону   таких   три  нужно,   то  собранный  кубик   будет  аж  пятнадцать
сантиментров. Это какие же руки надо иметь, чтобы с ним играть?
     Один из кубов отличался от  прочих  цветом и качеством  поверхности. На
светлобежевых гранях его  были уже накернены лунки под  болты. Этот куб  был
особый,  любимый  больше  других.  Это  на  него  откромсал  Вадим кусок  от
валявшейся в  проходе бронеплиты. Материал был  матовый, теплый  на  ощупь и
податливый. Болты шли в него саморезом, как в масло.
     Дверь в слесарку с шумом распахнулась и помещение мгновенно заполнилось
бородой  и  басом  завсектором  одноосного  упрочнения  Бориса Вениаминовича
Полстернака.
     -- Что наш  Кулибин там  тачает? --  Полстернак  протиснулся к шпинделю
станка, --  Изумительно, изумительно...  и  размер  подходящий,  и  колер...
Только  вот  поздно,  батюшка,  Ёрне  Рубик  побежден  совместными  усилиями
советской науки и техники, сметен  с лица Земли, повержен оземь... Кааак, вы
не знали?! Вы не знали, что в  Новосибирском отделении Академии Наук создан,
наконец, первый отечественный конандрум?!
     -- Никак нет!! -- вскочил Палыч.
     --  Внимайте!  --  Бориса  Вениаминовича несло, -- В  отличии от  ихней
неуклюжей,   угловатой  и   неработоспособной  конструкции,  нашему  детищу,
выполненному, кстати, из цельного  куска металла, придана рациональная форма
шара!
     Вадим часто моргал, глядя на вещающего Бориса Вениаминовича.
     -- А название?! Что это такое - Кубик-Рубик? Что это,  я вас спрашиваю?
--  продолжал тот с напором, усаживая  Палыча  обратно на табуретку -- То ли
дело у нас, у нас все, как всегда, на высоте, наш  продукт назван кратко, но
лаконично:  Шарик-Хуярик.  Чувствуете  разительность  отличия?  То-то  же...
Методика  игры,  конечно, тоже  изменена. Кубик-Рубик,  если  присутствующие
помнят,  надо крутить, зато Шарик-Хуярик - глааадить... Как сопло? --  вдруг
спросил он без перехода.
     Вадим икнул: -- Продвигается.
     -- Ну и славно,  -- бормоча под нос,  Полстернак  двинул к  выходу.  По
дороге он заглянул в гальваническую ванну, где, по его разумению, полагалось
находиться  никелирующимся деталям сопла. Как он и ожидал,  никаких  деталей
там не было, а висело на проволоках несколько обоюдоострых лезвий.
     -- Ну и славно, ну и славно...

40.
     ... если человек говорит о  себе во множественном числе: мы  - русские,
или мы  - татары, или  мы  - немцы,  так и знай -  дрянной это  человечишко,
пустой и никчемный.  Свое  ничтожество  прикрывает достоинствами всей нации.
Человек стоящий всегда говорит: я - такой то и  называет себя по имени, а не
по  национальности.  А  раз говорит  - мы, значит за спину  нации  прячется.
Подальше держись от такого.

     Массивная,  окованная металлом  дверь  была  заперта. Саша  постучал  в
маленькое окошечко в стене:
     -- Меня вызывали. На два тридцать, -- начал он.
     --  Положите ваше удостоверение, --  вслед за голосом из стены,  как из
спичечного коробка, выдвинулся фанерный ящик.
     -- Вы имеете в виду удостоверение ударника коммунистического труда?
     --  Шутки  приберегите для  бани,  а  здесь  -  первый  отдел.  Пропуск
положите!
     Саша положил, ящик втянулся в стену.

     -- Пройдите, -- щелкнул замок, и дверь приотворилась.
     Начальник первого  отдела  оказался  ровно таким,  каким  и  ожидалось:
абсолютно незапоминающееся  лицо, обрамленное реденькими серыми  волосиками.
Он  не был лыс,  просто  по всей  поверхности головы  равномерно просвечивал
череп.
     -- Присаживайтесь, Александр Ильич,
     -- сказал он без выражения. -- Ну, так что же нам с вами делать?
     Саша сел.
     -- А какие у нас с вами дела?
     --  Только  не надо  прикидываться  казанской  простотой,  вы прекрасно
знаете,  зачем вы приглашены. Вами  был  посещен объект  высшей  секретности
министерства обороны без надлежащего допуска. Собственно говоря, вообще безо
всякого допуска.
     -- Извините  меня, пожалуйста,  --  сказал Саша,  опустив голову,  -- я
больше не буду.
     -- Вы получили доступ к передовым рубежам технологии страны.
     -- Я это  сделал помимо  воли. Я был принужден.  Я  их  предупреждал. А
кстати,  вы уверены, что это  была самая-пресамая передовая технология?  Что
передовее уже нет?
     -- Вы, наверное, не отдаете себе отчета в содеянном, лет тридцать назад
вы  бы уже не в этом кожаном кресле сидели, если бы у вас вообще еще было на
чем сидеть.
     -- А теперь?
     -- Что теперь?
     --  Ну,  теперь  что, не  тридцать лет тому  назад,  а сейчас, в  эпоху
зарождения свобод? Когда прорабы перестройки уже взялись за кирки?
     --  А  теперь  у  нас  остается  один  выход,  а  именно  оформить  вам
секретность. Тогда информация, обладателем которой вы стали, будет сохранена
так же, как если бы вы уже имели допуск к моменту посещения.
     -- Так за чем же дело стало?
     -- А дело стало за неопределенностью вашей национальной принадлежности.
Обьект,  на  территорию  которого  вы  тайно  проникли, требует высшей формы
секретности,  нулевой.  Эта  форма дается только членам высшего управляющего
звена.
     --  Он  сделал внушительную паузу. --  а у вас непорядок  с  анкетой. В
графе  национальность  у  вас записано  русский.  Однако,  не  могли  бы  вы
произнести вслух ваше  имя и отчество, точно как записано в свидетельстве  о
рождении?
     -- Могу, там записано Самуил Элевич.
     -- Так как же это вы, Самуил Элевич, оказались русским?
     -- А так,  что бабушка моя была и есть чистокровная  славянка. Да вы же
это все прекрасно знаете.
     -- Конечно, знаем, но нам важно, кем вы сами себя считаете, в  душе.  Я
думаю,  мне  не надо  вам  рассказывать  о пятой  колонне.  Так  кто  вы  по
национальности, если честно?
     -- Я, если честно, по национальности Интеллигент.
     -- Очень хорошо, тогда вы уж нам позвольте решать, за кого вас считать.
     -- А  вот  это уже  позвольте вам не позво...  -- Саша вдруг осекся  на
полуслове.  Он как-то  всем существом почувствовал громадную  усталость.  Не
было  больше  сил  шутить и  улыбаться. Он  вдруг  зримо ощутил, как  внутри
поднимается неотвратимо темная волна.

     Такое с ним было один раз  в  жизни,  когда  пацаны вытащили из подвала
дикого, безумно верещащего, драного кота. Мурло держал кота за хвост на весу
и методично стукал головой о скамейку. Кот  затихал  на мгновенье, но тут же
начинал извиваться еще ожесточеннее.
     -- Счас  мы  ему  апендицит удалим, -- сказал Мурло, широко улыбаясь, и
вынул бритву.  Мурло был старше  и  сильнее  остальных. Следующим,  что Саша
помнил, были две красные сопли, свисающие у того с подбородка.
     -- "Я тебе зенки повыколю", -- шипел Мурло, пуская розовые пузыри. Кота
нигде не было.

     ... -- Не тебе, слизь, за меня решать, -- Саша поднялся с кресла, -- ты
у себя в огороде курей  считай. Что у меня в  душе вам важно? По мне лучше в
полях под Курском сгинуть, чем такую мразь к душе подпустить.
     И вдруг он понял, что человек по другую сторону стола испуган. Простой,
животный страх застыл в его бесцветных зрачках, в  приподнятых вдоль пробора
волосиках. Откуда-то сзади слева раздались ленивые, редкие хлопки в ладоши.
     -- Браво!  Браво, давненько я не встречал такой  искренности  выражения
чувств.
     Саша оглянулся.  В проеме  приоткрытой  боковой  двери  стоял невысокий
человек средних лет в отлично пошитом костюме-тройке. Коротко остриженные, с
легкой проседью, волосы стояли ежиком. И весь он был какой-то по спортивному
ладный, пышуший уверенностью и здоровьем.
     -- Оставьте нас пожалуйста на  семьнадцать мгновений, -- обратился он к
человеку за столом. Тот немедленно вышел.
     -- Для начала, разрешите  представиться, зовут  меня, для примера, Олег
Олегович. Как мне позволите вас называть?
     -- Зовите меня просто, Ляксандр, как учит мой уважаемый руководитель.
     --  Что  ж, я  ценю  ваше  чувство  юмора.  К  сожалению  вы  не вполне
понимаете, в какие игры начинаете играть. Заметьте, играть, не зная правил и
даже не видя прочих игроков.
     --  Олег Олегович, у меня возникает ощущение  дешевого  водевиля.  Меня
постоянно кто-то пытается закружить в вальсе без спросу.
     --  Вы знаете, Александр  Элевич,  в чем ваша  проблема?  Вы хотите  не
принимать  участия.  А это  невозможно...  Нельзя  жить  в  обществе  и быть
свободным от общества.
     -- И что же общество хочет от меня на этот раз?
     -- Правды.
     --  Ух ты,  вот  это  да!  До сих  пор  пор общество  требовало от меня
следовать генлиниям, невзирая ни на что. А теперь, значит, просто правды?
     --  Да,  --  скромно сказал  Олег Олегович,  --  всего  ничего,  просто
запишите все, что вы здесь говорили, и подпишитесь. Только и всего.
     Саша замолк в замешательстве. Ничего особенного он вроде не сказал.
     --  Неужели,  вы мне  хотите  пришить оскорбление  должностного лица  в
процессе исполнения обязянностей?
     -- Ну что вы,  что вы -- рассмеялся  Олег  Олегович, -- я, если честно,
где-то даже с вами согласен. Нет, возьмите бумагу, пишите, а  я вам напомню,
я тут ваши речи застенографировал слегка.
     Он достал из кармана блокнот.
     -- Пишите, "Я это  сделал помимо воли",  "Я  был  принужден", написали,
хорошо, теперь дальше, "Я их предупреждал". Что же вы не пишите?
     Саша  молча  смотрел   на   бумагу.  Перед  ним  всплыл   образ  Матвея
Игнатьевича. Тот  смотрел  на  него  не  мигая,  мусоля  в  руке  фантик  от
"Белочки".
     -- Коробьев то вам чем не пришелся? -- с трудом проговорил он сипло.
     --  Коробьев сам  по себе значения  не  имеет.  Однако, вы  не ребенок,
должны понимать, министерство обороны это не единый монолитный кулак. В нем,
как и в любой организации, происходят внутренние катаклизмы.
     -- И Коробьев оказался на пути, верно?
     -- В общем, верно, стоит в проходе, и ни туда, ни сюда.
     -- Я не смогу этого написать.
     --  Так это же ваши  собственные  слова! Вот вы уже половину  написали.
Подумайте  хорошенько,  проникновение  на  территорию  военного  объекта это
серьезное государственное преступление.
     -- А попустительство в проникновении, вероятно, не менее серьезное?
     --  Верно,  верно,  как  вы  хорошо  схватываете!  Из  вас  бы  хороший
заведующий  лабораторией вышел. Да и к Ложакину у вас, как я успел заметить,
душа не лежит.
     --  Ёлки-палки, как же я сразу не  догадался! Конечно, это ведь он меня
туда без допуска отослал, верно?... Верно?
     --  Это я в  качестве примера  привел. Но ведь  факт, что вы  в младших
научных сотрудниках засиделись, ведь факт?
     --  Олег Олегович,  почему  вам непременно  нужно,  чтоб мы кого-нибудь
предавали?  Даже  если в  этом нет никакого смысла? Даже  если предательство
ничего не изменит. Ни для вас, ни для нас. И  почему вы, кстати, решили, что
моя мечта - это вертикальная карьера?
     В глазах Олега Олеговича впервые мелькнуло раздражение.
     --  Ладно,  Самуил Ильич, мы  друг друга поняли.  Идите  и  пораскиньте
мозгами на досуге. Учтите, что от результата будет зависеть ваше будущее.
     -- Неужели в случае отказа вы меня расстреляете?
     -- Ну  что  вы,  что  вы,  вы меня даже напугали,  --  рассмеялся  Олег
Олегович, потом посерьезнел, -- но про науку можете смело забыть.
     У двери Саша обернулся:
     -- Один последний вопрос: А зачем вам вообще нужен весь этот фарс? Ведь
вы же можете подделать все, что угодно?
     На лице Олега Олеговича расплылась довольная улыбка:
     --  Я   знал,  что   вы  спросите.  Если   хотите,  это   подтверждение
профессионализма. Подлинные документы  приносят настоящее удовлетворение. Но
поняли вы правильно, с вами или без вас, Коробьев уже отработанный материал.

     Из дневника Каменского
     Анатомия Выбора страшна.  И жуть ее  в том, что приняв решение, теряешь
альтернативу безвозвратно. Настоящий Выбор это выбор из равных. Если одно из
подсовываемых  тебе решений явно лучше другого, тогда и выбора-то собственно
нет.  Просто  откидываешь несущественный вариант, и - вперед. Выбор разевает
смрадную   пасть  тогда,  когда  заранее  невозможно  определить,  какой  из
вариантов лучше, а точнее - хуже, когда возможности примерно равнозначны,  и
что самое главное, значимость их велика.
     Жизнь  - честь,  успех ценой  предательства, вот примеры  экстремальных
ситуаций, которые до дыр заезжены в книгах и фильмах. Как правило, герои так
или  иначе  справляются  с подсунутой  им дилеммой  и нам показывают картину
падения, или шествие под фанфары. Скучно и неинтересно, такой подход не дает
добраться до сути самого понятия Выбор.
     А суть его до слез проста. Выбор из равных, по каким бы критериям он ни
происходил,  означает  одно  -  проигрыш.  Избранный  вариант  будет  всегда
казаться  хуже  упущенного,  а вернуться назад  и сравнить уже нельзя, поезд
ушел.  Та птица, что в руках,  всегда  ворона, а та, что в небе -  жарптица,
даже если до ловли они были близнецами. Выбор  тождественно равен проигрышу.
Человек, вставший перед выбором, проигрывает в момент его совершения.
     Блестяще обыграно  это в  "Восхождении" Ларисы Шепитько. Главный  герой
его,  Рыбак,  встает перед классической дилеммой:  предать  своих  или  быть
повешенным.   Сотников   неинтересен,   он   просто  демонстрирует   вариант
"повешенье".  Рыбак избирает предательство, и оказывется  смолотым мельницей
Выбора - жить  после этого он все равно не может. Фильм бьет в корень, маски
сорваны, показана гнусная личина Выбора, оба выхода из которого - поражения.
     Человек  проигрывает всегда, а выигрывает только судьба. Выбор поражает
без промаха, сражаться с ним, решая его, бесполезно. Будучи преодоленным, он
все равно победит, отравит ядом сомнений.
     Так что же  - выхода нет? Есть, и очень  простой. Не идти  у Выбора  на
поводу. Свернуть ему  шею.  Не  дать ему подчинить тебя  себе.  Найти в себе
силы,  сквозь подсовываемые  судьбой сценарии  увидеть  сердце  Выбора,  его
потроха, и вышибить из него дух. Даже у Рыбака была эта возможность - побег.
Шанс  не  велик,  но  все  же  шанс  избегнуть провешенных  Выбором  троп  к
жертвеннику. Он им не воспользовался.

41.
     Таисия