отошел.
     -- Видал каков? -- Феликс сделал нарочито серьезное лицо, -- а мысль-то
прямо твоя, не привноси.
     --  Классический софизм. Хотя  товарищ явно  обнаруживает  знакомство с
предметом.  Закон   неуменьшения  энтропии  упомянул.  Забыл   только,   что
применяется он к закрытым системам. А Вселенная - по определению открытая.
     -- А при чем тут шарикоподшипники?
     -- Думаю, дело  в том, что  сфера  это  фигура наименьшей  поверхности.
Эдакая потенциальная яма. Своего рода конечный результат любой активности. В
космосе это вообще преобладающая форма.
     -- Значит, наука подтверждает? Прав Андромедушка?
     -- Не забывайте о сверхновых, Феликс! Да и вообще, кто сказал, что цель
искусства -  смерть? По моему,  оно  как  раз должно взламывать поверхность,
рождать  вулканы  --  ответил  Саша, улыбаясь,  -- но  мне ли  об  искусстве
говорить? Я по призванью не Пушкин, я по призванью Пржевальский.

     -- Ну,  тогда пойдем выпьем, товарищ Пржевальский, -- Феликс подвел его
к выдвинутой на середину  тахте.  --  Не каждый  день на ПМЖ  отбываю,  чай.
Верно, соратница?
     -- Верно, Ван Гог. Садись, -- она подвинулась.
     Мастерская Феликса осиротела. Теперь здесь поселилась пустота. Не  было
ни станков,  ни  занавесок. Остатки  меблировки  в  лице  заляпаных  краской
стульев и старой  тахты были  плотно  заняты. Людей было много. Кто-то сидел
или лежал на  полу среди обломков рам  и  обрывков бумаги и холста.  Плотный
табачный дым висел под потолком подушкой и при каждом открытии двери вытекал
в коридор сизыми струями.
     Лицо   сидящего  рядом   с  женою  Феликса  показалось  знакомым.  Саша
пригляделся. Точно, он.
     -- Павел Григорьевич! Вы ли это? В логове отщепенцев?
     Референт министра заерзал.  Он уже давно жалел, что  приехал  сюда,  на
отвальную младшей сестры.  Пути  их  разошлись давно.  С тех  пор,  как Инну
выгнали из университета, они виделись только по крупным семейным торжествам.
Но  до сих пор он никак  не  мог  избавиться от  чувства  вины, что  упустил
что-то,  не  смог   донести   какие-то  простые  истины  до  ее,  тогда  еще
полудетского,  сознания.  Не  смог  объяснить,  что "выжить"  здесь означает
"понять",  что нет  здесь прямых и честных  дорог. А уж после его переезда в
Москву, он и вовсе потерял ее след. Знал, что она связалась с богемой, вышла
за художника...
     Он вздохнул и ответил, -- Здравствуй, Александр, как жизнь?
     -- Жизнь ирреальна, как обычно, а как там у вас, на Oлимпе?
     --  Я  понимаю истоки твоей иронии.  Конечно,  административная карьера
здесь  не в почете.  Так? А вам никогда  не приходило в голову, что жизнь  у
человека  одна и  нельзя  прожить ее вначале начерно, а  уж после переписать
набело?
     -- Конечно приходило, согласен с вами полностью.
     -- А это значит, нужно четко ставить цели и добиваться их достижения. Я
в двадцать три был уже кандидатом, а в двадцать шесть доктором наук. Сейчас,
между прочим, я занимаю должность, максимально доступную для таких, как мы с
вами.
     -- А какие мы с вами такие?
     --  Ну, Александр, не  валяй дурака. Ты прекрасно понимаешь,  о чем  я.
Надо  четко  осознавать  объективные  трудности  и  действовать  в  пределах
возможностей с максимальной отдачей. Согласен?
     --   С   вами   трудно  дискутировать,  Павел  Григорьевич.   Вы  прямо
канонические истины изрекаете.
     -- Это  его  конек --  вмешалась Инна, -- априорные аксиомы.  Брось  ты
Сашок, его слушать, лучше скажи, вызов тебе прислать?
     Павел Григорьевич обиделся, --  Напрасно, вы  иронизируете.  Думаете за
бугром все иначе?  Там это  еще сильнее, чем здесь  работает. Знаете,  в чем
разница между победителем и  неудачником? Победитель  действует, а неудачник
философствует. Хотя бы с этим ты, Александр, согласен?
     -- Нет.
     Референт министра опешил, -- Как нет? А как же иначе?
     -- А иногда бездействие может вести к победе.  Все зависит от того, что
под победой понимать.
     -- Это в тебе просто отсутствие тщеславия говорит. Скажи мне честно, не
было завидно, когда другие защищались?
     -- Не было.
     -- Позволь  тебе не  поверить. Не может  человек спокойно сидеть, видя,
как его обходят на повороте.
     --  Павел Григорьевич, как мне вам  объяснить,  что бывают  другие поля
сражений, и что защиты  и продвижения  не  всегда  являются вехами на  аллее
успеха?
     -- А что, что  является?  -- Павел Григорьевич  начал раздражаться,  он
вскочил и сделал несколько шагов,  обернулся -- и какие же это, позволь тебя
спросить, небывалые поля битв?
     -- На тех полях драконы не срут.
     -- Не понял?
     -- Равно как и тигры.

     Из дневника Каменского
     Есть вещи, не перестающие поражать своей несуразностью. Несмотря на то,
что  сталкиваешься с ними каждый день, несмотря на их  внешнюю логичность  и
последовательность. Не устаю удивляться тому, сколько  рывков и телодвижений
надо совершить  просто  для того,  чтобы  остаться  на  плаву.  Не двинуться
вперед, не достичь  чего-то, достойного  упоминания,  а просто  выплыть. Все
силы уходят  на обеспечение  крова над головой,  пищи,  одежи,  развлечений.
Полжизни  тратится  на  заработок,  вторая  половина  -  на  то,  чтобы  его
истратить.
     Пловцы, конечно, обладают разным запасом мощности. Одни еле держутся на
поверхности из последних сил, другие гребут могучими рывками. И вот здесь-то
нас и поджидает самое  интересное: такое  впечатление, что люди всеми силами
стараются не уйти вперед, независимо от лошадиных сил.
     Остаться на уровне ноль.
     Заменить хибару  на кооперативный дворец, уставить его  красным деревом
взамен дсп.
     Но продолжать грести.
     Перейти с куцей трансляции на видеомагнитофон.
     Но не дай бог не уплыть вперед.
     Сменить Большевичку и Скороход на Ливайс и Адидас.
     Но иметь возможность не прекращать движений баттерфляем.
     Пересесть  из  красного трамвайчика  в автомобиль, отказаться  от услуг
столовки и гастронома в пользу ресторанов.
     Лишь бы только  не  оказаться  в  леденящем  душу положении  отсутствия
необходимости бить ластами по воде.
     Бодро двигать в доктора и академики, или в майоры и генералы.
     Лишь бы не замечать ничего, кроме уровня ноль.
     Люди  уровня  ноль  любят  бег  на  месте.  Люди  уровня  ноль  обожают
отяжеляться  предметами.  Чтобы  не  дай бог  не покинуть родную пустыню, не
поднять голову и не увидеть, холодея, другие измерения.
     Люди уровня ноль  звереют при  встрече с иными. Они не любят  тех, кому
нет дела до успехов уровня ноль.
     Само существование иных мешает им самозабвенно и плавно грести вникуда.

61.
     Часовой Конюхов проснулся как от толчка  и  сразу понял, непорядок.  От
шестого  вагона  шел дым.  Матерясь  и  спотыкаясь,  он  выскочил из будки и
побежал по узкому проходу  между кривым забором и  составом с  бревнами,  на
ходу досылая патрон.
     Около шестого вагона  на земле сидел босой человек. Седые редкие волосы
его шевелило ветром, по  седым усам  сбегали слезинки и капали на уголья. На
костре перед ним догорали остроносые ботинки.
     -- Ты это чего же это мне тут, -- начал Конюхов и закашлялся дымом.
     Седой не ответил.
     -- Ты это чего же это мне тут составы поджигаешь,  -- продолжил Конюхов
без уверенности,
     -- Я тебя сейчас застрелю.

62.
     Каменский миновал храпящую Веронику,  даже  во сне не  убиравшую руку с
оранжевого рычага управления турникетом,  и вышел в темень двора. Во  дворе,
среди обрывков упаковочного материала  и кучи досок, еще сохраняющих местами
форму контейнера, ржавел остов какого-то большого агрегата. Жестяная воронка
с надписью "Dupont" валялась невдалеке.
     Каменский свернул  налево  и  скользнул  в  цех.  Между  потрескивающих
остывающим металлом,  засыпающих  экструдеров, которые,  казалось, вздыхали,
как отходящее  ко сну стадо трицератопсов, у окна он увидел одинокую фигуру,
тоскливо глядящую наружу, во тьму.
     -- Я вас раньше здесь не встречал, -- начал Каменский...
     -- Меня зовут Иван Петров.
     -- Зачем вы здесь?
     --  Ты  понимаешь, здесь ведь нет перекрестка, смотри,  просто проспект
изламывается слегка, и кажется,  все видно, -- Петров разгорячился, -- но за
углом ворота, и нет никакого знака,  а шел я под девяносто, когда этот Камаз
выехал поперек...
     --  Да, да, я знаю, они говорили  об установке светофора много раз, еще
до Демьянова, начиная с шестьдесят девятого, да все руки не доходили. А уж у
нынешнего и вовсе лишней минуты нет.
     --  У  этого мудака  минуты  нет  чтобы прогноз  погоды  послушать.  --
раздался хорошо поставленный командирский голос из тени.
     На свет шагнула статная, широкоплечая фигура в мундире.  В руках Лосось
держал  донку, леска  от  которой  тянулась к  засевшей  в  околотке фуражки
блесне. Большое,  тускломедное грузило  при каждом слове звякало о звезду на
правом  погоне. На втором крючке  висела рыбина,  периодически дергающаяся и
шлепающая его по щеке.
     -- Вы, товарищ майор, я вижу, свое от жизни  взяли, -- начал Петров, --
а я только женился, вот-вот квартиру должны были полу...
     -- Во-первых, не  майор,  а генерал-майор.  А  во-вторых,  что же  я по
твоему, всех баб уже перещупал!?
     -- Да я только хотел...
     -- А нехер хотеть!
     -- Да я...
     Каменский незаметно  поднялся вверх, миновал пустой низкий полуэтаж над
цехом. Здесь  не  было ничего, кроме кабелей  и воздуховодов, из людей  сюда
заходили только электрики да вентиляторщики иногда.
     Второй этаж был пуст.
     На  третьем  он  увидел  полоску  света,  пробивающуюся  сквозь  драное
асбестовое  уплотнение под дверью патентного отдела. Каменский улыбнулся. Он
всегда питал теплые чувства к Ганичеву,  брошенному  волей  судеб в  горнила
патентного права и стенной печати.
     Юрий  Сергеевич вычитывал третью  стенгазету,  глаза слипались, газета,
склеенная  из трех листов  двадцать четвертого  формата, постоянно  норовила
скрутиться   в  первоначальное  состояние,  как   египетский  папирус.  Юрий
Сергеевич, подобно змеелову, двумя метровыми линейками прижимал  ее к столу,
перемещая постепенно из правого свитка в левый. Он уже почти закончил, когда
на лице его появилось жалобное выражение, он сел и сжал виски
     средними пальцами. Каменский заглянул через плечо:

     Ода  -  было  написано  крупной  славянописью  с  завитушками.  Пониже,
помельче:

     Трехсотлетию   снятия   татаро-монгольского   ига  и  дню  космонавтики
посвящается:

     Народный доход возрастает,
     Все больше и больше ахча*.
     И вот уже кверху взлетает
     Жугдердемеддийн Гуррагча**
     -- -- -- -- -- -- -
     *ахча - /татарск./ богатство, состояние, welth

**Жугдердемеддийн Гуррагча - первый монгольский космонавт

     -- Все шутят, --  произнес незаметно приблизившийся, невысокого  роста,
хорошо сложенный человек с простым, открытым лицом, -- Их бы туда...
     На поводке он держал двух некрупных, изможденных собак.
     -- Я вас раньше здесь не встречал, -- начал Каменский.
     -- Меня зовут Юрий Алексеевич Гагарин.

63.
     Гардероб в ОВИРе был роскошный. Да и вообще все здание поддерживалось в
прекрасном  состоянии.  Высокие  расписные потолки,  подпертые  колоннами  с
витыми капителями, многостворчатые резные дубовые двери  наводили на мысль о
том, что раньше здесь был богатый особняк.
     -- В выезде  на постоянное место жительства в государство  Израиль  вам
отказано, -- лаконично завершила беседу интересная дама, сидящая за столом с
табличкой "старший инспектор Андронова Е.И."
     -- Товарищ Андронова, -- спросил Саша,
     -- могу я узнать ваше имя-отчество?
     -- Екатерина Ильинична, но к делу это отношения не имеет.
     --  Екатерина  Ильинична,  --  спросил  Саша, -- могу  я узнать причины
отказа?
     -- Государственная безопасность.
     -- Вы имеете в виду возможность утечки информации?
     -- Да.
     -- Но вы ведь знаете, у меня никогда  не было секретности. Как же я мог
иметь доступ к тайнам?
     --  Это не имеет значения. У нас есть процедура.  Мы запрашиваем первый
отдел по месту работы и базируем решение на их мнении. Освободите стул...
     Гардеробщик услужливо распахнул перед ним куртку.  Саша дал ему  рубль.
Гардеробщик бодро взял под козырек со словами:
     -- Счастливого пути.
     -- Спасибо, родной, -- ответил свежеиспеченный отказник, открыл дверь и
шагнул на широкое мраморное крыльцо.
     В ту же секунду на правый рукав ему с крыши нагадил голубь.

64.
     Больше  всего на свете  Гагарин  любил быструю езду. Eще мальчишкой  он
частенько  забирался  на  холм  за  деревней,  волоча  за  собой  старенький
трофейный велосипед. С холма была видна даль. Тому,  кто не знает, что  это,
объяснять бесполезно.
     Пыльная  грунтовка начиналась  полого.  Он не крутил  педали. Велосипед
медленно разгонялся, ритмично поскрипывая, как колодезный ворот. У горбатого
холма был свой собственный горизонт, изламывающий грунтовку надвое. Сразу за
изломом, как с орлиного полета, открывалась даль.
     Становилось видно  подножие  холма, где  от  колодца начиналось парящее
жнивье  с  мириадами  вьющихся  мошек.  За  жнивьем,  сквозь  редкие сосенки
разделительной полосы проблескивала на  солнце река, извиваясь уползавшая  в
лес,   уже   полурастворенный   в   полуденном   мареве.  Дальше   виднелись
голубовато-изумрудные призрачные стога, за  которыми уже ничего нельзя  было
рассмотреть.
     Там  был  просто простор,  бескрайняя,  безудержная  ширь,  от  которой
невозможно  было оторвать глаз, которая манила, дурманила и  тянула  к  себе
неудержимо. Велосипед резко  прибавлял  скорость,  шины шипели, как змеи, по
мелкому гравию, скрип  ржавых подшипников сливался  в ровное,  предстартовое
жужжание, сердце бешенно  колотилось в груди, в ушах свистело, ветер шевелил
короткую прядку у виска.
     И  вот тогда он выпрямлялся, раскинув руки, разжимал запекшиеся от пыли
губы, и на простор вырывалась дикая песня, без слов и мелодии, первозданная,
как расстилающаяся впереди даль.

65.
     Из бесед
     -- Митька, как ты думаешь, бывают дежавю о дежавю?
     -- Все бывает, Саша.
     Они сидели  в  кафе, доканчивая  кофе  по турецки. Одиноко  и загадочно
мигала на той стороне проспекта неоновая надпись "астроном".
     -- А с опережением? Когда ты уже понял, что это дежавю, и вспомнил, что
дальше, и оно и происходит?
     Мимо запотевшего от кофеварочного комбайна окна плыла толпа. Окруженные
переливающимися  на  просвет голубовато-фиолетовыми  ореолами, силуэты людей
теряли  различия,  становились   просто  тенями,  одинаковыми   темно-серыми
призраками у лодки Харона.
     -- Скажи лучше, как дела? Что поделываешь?
     -- Строю  оборотня-звезду.  Задача, похоже, перманентная.  Не дается  в
руки, как синяя птица.
     Таинственная надпись  напротив  мигнула в  очередной раз и  явила  миру
заглавную  букву  "Г", будто  занявшуюся мертвенным фиолетовым  пламенем  от
остальных букв, мгновенно разрушив магию звездного неба.
     -- А как выживается на воле?
     -- Очень буднично  и тяжко. Продолжаю неравную борьбу с  необходимостью
борьбы за существование.
     -- Ну и как, успешно?
     --  Пока не  очень. На стороне врага большой  перевес в живой и неживой
силе, а также в технике. Кроме того, веду иллюзорную жизнь подпольщика. Хожу
на  какие-то явочные  квартиры, встречаюсь  с  какими-то  людьми, подписываю
какие-то письма.
     -- Это, должно быть, очень интересно?
     -- В общем да, забавно. Но ты знаешь, у меня  не иcчезает ощущение, что
это  все то же самое. Другие лидеры,  другие  цели. Похоже, что  и плохие  и
хорошие люди действуют по одним и тем же законам. И не по пути мне ни с кем.
Постоянно  чувствую,  что все уже было.  Как  во  сне. Как  будто я в петлях
времени проезжаю сто раз по тому же самому месту.
     -- Не очень внятно.
     --  Ты понимаешь, такое чувство, что  что бы  ни происходило, какое  бы
дело ни начиналось, всегда раскручивается один и тот же сценарий. Появляются
лидеры,  которые "организуют  и возглавляют". Мы  сотни раз видели, как  это
происходит  в науке.  Как прорастают  деятели. Как  все  решают  связи.  Так
вот,похоже,  это универсально. Видны всегда  функционеры. Как тебе  нравится
такое  определение:  "Видные  представители  организации  отказников  города
Ленинграда"?
     -- Да, очень похоже на "Передовых доярок совхоза Красная Оглобля". А ты
думаешь, в Америке иначе?
     -- Знаешь, нет. Просто интересно  посмотреть, как это все работает  при
демократии, каким  образом дикие структурируются  в условиях цивилизованного
окружения.  С работой Кирибеевичей  мы знакомы очень хорошо. Хочется глянуть
на  реализацию   принципов  Калашникова.  Купца,  конечно,  не  автоматчика.
Экономика, по крайней мере, у них работает исправно.
     -- Что-ли, ты все еще веришь в царство справедливости?
     -- Пока еще да, хотя уже совсем чуть-чуть. Похоже, что любая социальная
структура создается  дикими.  Настоящим приходится занимать  в ней  место. А
царство справедливости это не там,  где все равны  или всем равно, а там, --
он помолчал, как будто пробуя мысль на вкус, -- где настоящим есть  место...
Ну да ладно. Расскажи лучше, как дела на переднем крае отечественной науки.
     -- А, лучше не спрашивай. Взбрело им поднять тему вращения. Вдруг, ни с
того ни с сего, нужда в упрочненных пакетах.
     -- Ага, значит пошел полиэтилен на броню.
     -- Тебе легко говорить, а  мне установку налаживать.  Ты же знаешь, она
не  работала никогда,  и не заработает.  Если,  конечно, Ложакин не стоит  у
аппарата лично. Знаешь, к  нам даже сам министр  приезжал. Так вот,  Ложакин
продержал пузырь  двадцать  шесть минут, пока министр не удалился.  Тот  его
даже спросил, чего он к аппарату  прилип. А Ложакин  говорит: "Холодно, руки
грею". Понравилось товарищам, посмеялись. Как вышли, пузырь тут же лопнул.
     --  Митька, так ты эту волну  используй. Какого черта! Накропай данных,
начните промобразец,  а  пока суть да дело, защитишься!  Мало, что ли, таких
диссертаций написано?
     -- Ладно, расскажи лучше, как оно на вольных хлебах?
     Саша надавил  ложкой на толстый  слой  похожей на плодородный  чернозем
кофейной гущи на донышке чашки.
     --  На  вольных  хлебах   вольно,  да  голодно.  Раскидываю  синуусики.
Параллельно продолжаю пытаться втюхать кое-какие идеи кооператорам.
     -- Получается?
     -- Не  очень, не нада  ето народу. За три года было две  поклевки. Один
начал даже что-то делать, да только убили его.
     -- На самом деле?
     --  Какие-то внутримафиозные трения. Я точно не знаю. То  ли он кому-то
недодал, то ли перешел дорожку. В общем, сожгли в машине.
     -- А другая поклевка?
     -- О, этот был крепкий парень. Даже аванс выдал шестьсот рублей. Больше
я  от  него не  слыхал ни звука.  Мне  кажется,  я  их распугиваю. Само  мое
существование колеблет их систему ценностей и они начинают терять ориентиры.
Люди уровня ноль не любят измерение зет.
     -- Что за люди уровня ноль?
     --  Это  определение Каменского.  Люди уровня  ноль  живут, не поднимая
глаз. Или вовсе не раскрывая.

66.
     Леха  просто чуял  верный путь. Не  по запаху, нос мог подвести так же,
как уши или правый глаз. Левый  давно  уже не  видел, со времени разборки на
моторно-тракторной станции.  После удара полуосью, глаз, чуть  не вылетев из
орбиты,  перестал  общаться  с нервной системой  и смотрел теперь  неизменно
влево  и  вниз.  Да  и  нюх  его  практически  был нейтрализован  табаком  и
спиртовыми парами. Зато чутье не подводило.  Это  оно дернуло его  в сторону
тогда,  у лесопильни, когда у стоявшего  невдалеке состава лопнули  хомуты и
метровой  толщины бревна покатились под  откос,  давя и круша  все на  своем
пути.
     Оно когда-то заставило его выпасть из идущего дикими зигзагами козла за
метр  до