е, - сказал Волгин, и его голос  дрогнул
от горького чувства.
   Нет Ленинграда! Его опасения оправдались: город передвинулся на юг;  все,
что было прежде, исчезло с лица земли; там, где высились прекрасные  здания,
так хорошо ему знакомые, какой-то парк, название которого  понятно  Волгину,
но ничего не говорит его сердцу.
   Его  современники  считали  бессмертными  творения   Воронихина,   Росси,
Баженова и  Растрелли.  Казалось  немыслимым  существование  Ленинграда  без
зданий  Эрмитажа,   Смольного,   Мраморного   дворца,   без   Казанского   и
Исаакиевского соборов.
   "А Медный всадник?" - подумал Волгин, и вся  прелесть  свидания  померкла
для него.
   Что ему новый Ленинград!
   Он удержал готовую сорваться с губ  просьбу  повернуть  назад,  лететь  в
другое место.
   - Тебя ждут жители Ленинграда, - сказал Владилен. - Они  хотят  встретить
тебя первыми.
   "Жители Ленинграда..." Хоть бы не произносились эти слова!
   - Мы вернемся сюда немного позже, - сказал Волгин. - Я хотел  бы  сначала
повидать Неву.
   - Хорошо, летим в парк.
   Арелет поднялся немного выше и полетел  быстрее.  Мэри  вынула  карманный
телеоф и что-то сказала. Вероятно, предупредила горожан о  желании  Волгина,
чтобы те не ждали его напрасно.
   Город внизу тянулся без конца. Вот проплыл назад огромный сад  или  парк,
расположенный на  холмах.  Волгин  узнал  место.  Пулковские  высоты!  Вдали
блеснула гладь Финского залива.
   Что значит для природы две тысячи лет? Миг! Как в те  времена,  когда  не
существовало России, так и теперь величавая Нова несет свои воды, не обращая
внимания на то, что делают люди на ее берегах. Был город,  потом  он  исчез,
может быть, вырастет другой, а может быть, нет. Природе все это безразлично!
   Нет Ленинграда!
   Но что же продолжает сверкать  золотистым  блеском,  принимая  постепенно
ясно видимую форму купола? Как раз там. где должен находиться величественный
собор? А там, правее, золотая игла вонзилась Неужели ?!
   Но острое чувство ожидания, смешанное с тоской и  страхом  разочарования,
не долго мучило Волгина, Зоркие глаза снайпера уже видели...
   Широкая голубая лента главного русла Невы... А здесь, на ближнем  берегу,
из  густой  массы  деревьев  поднимаются  стройные  колонны  верхнего  яруса
Исаакиевского собора... А там, дальше, за тонкой линией моста, вздымаются из
воды серые бастионы Петропавловской крепости.
   Все как было!
   Каким чудом удалось людям сохранить в целости памятники седой старины?..
   На месте старого города сплошное море деревьев. И, как утесы, стоят среди
этого моря величественные здания былых времен.
   Чем ближе подлетал арелет к Неве, тем  больше  и  больше  Волгин  узнавал
прежние места. Их  нетрудно  было  найти.  Там,  где  когда-то  был  Невский
проспект, тянулась длинная, широкая аллея, являвшаяся прекрасным  ориентиром
для него, так хорошо знавшего город.
   А вот другая аллея, уходящая к Неве, и в конце ее белое здание Смольного.
   Волгин не сомневался больше, что увидит все, что совсем недавно собирался
с болью вычеркнуть из памяти. И с  детства  любимая  скульптура  Фальконе  и
Колло должна была находиться на старом месте. Ее не могли перенести в  новый
город. Нет другого места для Медного всадника, кроме берега Невы!
   Волгин словно видел перед собой  всю  историю  превращения  Ленинграда  -
города его детства - в гигантский Октябрьский парк.
   Встали как  бы  из  глубин  памяти  картины  жилищного  строительства  на
окраинах.
   Город рос, расширялся с каждым годом, каждым веком. Его центр перемещался
к югу.
   Социалистический город, наполненный светом и зеленью, тянулся к  Пулкову,
а затем и к Пушкину, пока  не  захлестнул  их,  не  впитал  в  себя.  Старые
кварталы Выборгской и Петроградской стороны, Васильевского острова и  района
Невского проспекта все больше становились далекой окраиной. Их дома ветшали,
сносились, и на их месте разбивались сады и скверы.
   Но люди зорко следили за историческими и художественными зданиями города.
Им не давали разрушаться. И постепенно каждое из них избавилось от  близкого
соседства других зданий,  окружилось  зеленью  садов  и  осталось  стоять  в
величавом одиночестве.
   Так возник Октябрьский парк - грандиозный по  величию  памятник  старины,
музей истории зодчества, скульптуры и великих событий прошлого.
   Волгину не нужно было спрашивать об этом у своих спутников. Он знал,  что
не  ошибается,  что  именно  так  и  происходило  на  самом  деле  Это   был
естественный путь, начало которому положило еще его время.
   Ленинград, единственный из всех городов на земле,  всегда  поражал  людей
строгой красотой  своей  архитектуры.  Недаром  лучшие  зодчие  всех  времен
вложили в него силу своего могучего гения. Но их творения часто  проигрывали
из-за близкого  соседства  посредственных  зданий.  Непревзойденные  шедевры
ансамблей   Дворцовой   площади,   Марсова    поля,    Казанского    собора,
Александрийского  театра  и  площади  Декабристов  терялись  в  массе  тесно
обступивших их жилых домов. Их нельзя было охватить глазом, как одно  целое,
прочувствовать  в  полной  мере  замысел  их  создателей.   Теперь,   словно
сбросившие с себя оковы, окруженные  зеленым  фоном  вековых  деревьев,  они
должны были предстать перед Волгиным во всем  своем  величии,  в  цельной  и
законченной красоте.
   Он видел их сверху, и ему казалось, что никогда еще старый  Ленинград  не
был столь прекрасен. Отсутствие привычных улиц не замечалось. Главнейшие  из
них легко угадывались в линиях широких  аллей,  пересекавших  парк  во  всех
направлениях.
   Волгину чудилось что-то знакомое в новом облике города. Как будто он  уже
видел подобную картину в прежней своей жизни. Но где?
   Потом он вспомнил.
   Екатерининский парк в Пушкине, Архитектурно-парковый ансамбль  Павловска.
Так же, как теперь в самом Ленинграде,  в  зелени  прятались  там  дворцы  и
павильоны работы  Кваренги,  Растрелли,  Стасова  и  Росси.  И  как  чарующе
выглядели они в рамке деревьев!
   Волгину захотелось пролететь низко над землей, над самой землей, не  выше
одного метра, вдоль бывшего Невского проспекта, от места, где  была  площадь
Восстания, до Невы.
   Он оглянулся, чтобы сказать об этом Владилену,  но  арелет  вдруг  плавно
повернул вправо и пошел вниз. Как мог Владилен услышать мысли Волгина?..
   Взгляд, брошенный Владиленом на Мэри, и недоуменное пожатие плеч  девушки
молчаливым отрицательным ответом показали Волгину, что его спутники здесь ни
при чем. Потом они оба посмотрели на Волгина и улыбнулись одобрительно.
   И он понял, что арелет  изменил  направление  полета  по  его  "приказу".
Желание вылилось в отчетливый импульс, и чувствительные приборы среагировали
на него.
   - Извини, что я вмешался в управление, - сказал Волгин. - Но прими  меры,
а то мы врежемся в землю.
   Продолжение следует в ј 20.



   ј 20
   - Раз начал, продолжай! - засмеялся Владилен.  Арелет  полого  опускался.
Земля приближалась.
   - Я не знаю, что надо делать, - взмолился Волгин.
   - Ничего  не  надо.  Лети,  куда  хочешь,  -  сказала  Мэри,  подчеркивая
последнее слово.
   - И ничего не бойся, - добавил Владилен. - Арелет никогда не упадет.
   В принципе Волгин знал, как он должен действовать. Люций не раз  объяснял
ему, что арелет повинуется не мыслям, а  желаниям,  которые,  независимо  от
воли человека, сами создавали в мозгу нужный биоток. И хотя все это  звучало
для Волгина как  китайская  грамота,  он  прошел  уже  школу  биотехнической
автоматики в доме Мунция и, правда, смутно, но уловил разницу  между  прямой
мыслью и тем, что Люций называл "желанием".
   Летчики-истребители двадцатого века добивались полного слияния с машиной,
автоматического выполнения нужного маневра, чтобы между  мозгом  и  рычагами
управления не замечались действия рук. И  лучшие  из  них  достигали  такого
совершенства, что мышцы их рук и ног работали как бы сами по себе, не требуя
постоянного контроля мысли летчика. Чем меньше думал такой летчик о том, КАК
выполнить тот или иной маневр, тем послушнее была его машина.
   В арелете мышечные усилия были не нужны. Машину вел автомат. Но в отличие
от автопилота он беспрекословно и с молниеносной быстротой подчинялся любому
желанию человека, сидящего в машине.  Достаточно  было  ЗАХОТЕТЬ,  и  арелет
тотчас же менял направление полета, скорость и высоту.
   Хорошо зная, что полет всегда и во  всех  случаях  совершенно  безопасен,
Владилен, не колеблясь, предоставил Волгину действовать, как ему вздумается.
И он и Мэри заставили себя не думать о пути машины, чтобы не мешать Волгину.
Они стали просто пассажирами и,  чтобы  как-нибудь  нечаянно  не  вмешаться,
оживленно заговорили между собой.
   А арелет опускался, все более и более замедляя скорость, пока не оказался
почти  у  вершин  деревьев.  В  метре  от  них   умная   машина   словно   в
нерешительности остановилась. Она ждала решения человека.
   "Кибернетика, - вспомнил Волгин ускользавшее от памяти слово, -доведенная
до виртуозного совершенства. Ну, вперед! К той вон полянке!"  Но  арелет  не
двигался.
   Невольно  у  Волгина  явилось  желание  двинуть  машину  по  нужному  ему
направлению.
   Это была не мысль, а скорее чувство.
   И арелет повиновался. Он полетел, куда хотел Волгин.
   Он внутренне засмеялся. Найдено! Теперь он твердо  знает,  как  управлять
машиной.
   Это было похоже на езду на велосипеде. Хороший  велосипедист  не  думает,
как повернуть машину, он просто смотрит на дорогу, а его руки  автоматически
поворачивают руль. Здесь не надо было  шевелить  руками  -  достаточно  было
смотреть вперед, выбирая дорогу. Все остальное совершалось само собой.
   Прошло несколько минут, и Волгин забыл  о  том,  что  ведет  машину.  Как
раньше, он сосредоточил свое внимание на окружающей местности, ища знакомого
в незнакомом лесу. И знакомое появлялось.
   Невский проспект - широкая аллея парка тянулась вдаль, к  видневшемуся  в
конце ее Адмиралтейскому шпилю, так же, как прежде. Только вместо  домов  ее
обрамляли густые заросли огромных деревьев.
   Здесь было много людей. Вместо автомобилей и троллейбусов плыли в воздухе
арелеты. Вместо тротуаров - движущиеся ленты, окрашенные в различные цвета.
   Ближе к середине аллеи шла голубая полоса, за  ней  находилась  синяя,  а
последняя была темно-лиловой. Было видно, что  ленты  движутся  с  различной
скоростью.
   Гуляющие узнавали пассажиров вишневого арелета. Всем было  известно,  что
Волгин в Ленинграде. Его приветствовали улыбками  или  жестами  рук,  но  он
ничего этого не видел. Его внимание целиком поглощалось пейзажем.
   3 На углу Невского и Литейного Волгин остановил арелет.  Налево  не  было
видно ничего, кроме зелени, направо, далеко, виднелась  арка  моста.  Волгин
решил лететь прямо, чтобы выйти к Неве у Дворцовой площади.
   Через минуту арелет снова остановился.
   Фонтанка изменила свой вид. Она  стала  уже,  и  вместо  каменных  стенок
набережной  в  обе   стороны   тянулись   пологие   откосы   из   блестящего
темно-зеленого материала, немного похожего на мрамор. По  берегам  реки  рос
лиственно-хвойный лес.
   Но Аничков мост сохранился. Волгину показалось,  что  он  несколько  иной
ширины и решетка парапета другого рисунка. Конные статуи  Клодта  стояли  на
своих местах.
   Как на потерянных и снова  обретенных  друзей,  смотрел  на  них  Волгин.
Вздымались на дыбы  дикие  кони,  сдерживаемые  железной  рукой  укротителя.
Развевались по ветру спутанные гривы.  А  внизу,  по  хрустально  прозрачным
водам  реки,  которым  искусственное  дно  придавало  зеленоватый   оттенок,
скользили легкие лодки. Картина была  очень  красива  в  рамке  зелени,  под
безоблачным небом.
   "Положительно так гораздо лучше, - думал Волгин. - Но как умудрились  они
сохранить скульптуры от действия времени?" Люди  останавливались  на  мосту,
глядя на Волгина. Постепенно образовалась толпа.
   Он не видел этого.
   Аничков дворец исчез. Одиноко стояла  на  старом  месте  чугунная  ограда
работы Росси с южным и северным павильонами по концам. За  нею  должна  была
открыться панорама Александровского ансамбля. Еще с воздуха Волгни видел  ее
характерные очертания с узкой щелью улицы Росси.
   Арелет полетел дальше.
   Люди, гулявшие в Октябрьском  парке,  вероятно,  удивлялись,  что  Волгин
совершенно не обращает на них внимания, не отвечает на их  приветствия  хотя
бы движением руки. Вряд ли они могли понять причину его поведения.
   Мэри сказала об этом Владилену. Он молча пожал плечами в ответ.
   Повинуясь желанию Волгина, арелет облетел Александринский театр,  миновал
желтые здания-близнецы улицы Росси и снова остановился вплотную у  памятника
Ломоносову.
   Площадь имела такой же вид, как и в двадцатом  веке.  Только  мост  через
Фонтанку был другим, и на том берегу не видно Было ни одного дома.
   Потом они вернулись на Невский.
   Волгин сам удивлялся,  как  легко  и  быстро  он  привык  к  новому  виду
Ленинграда. Как будто так  было  всегда.  Ему  уже  не  казался  странным  и
непривычным зеленый фон,  на  котором  так  резко  выделялись  знакомые  ему
здания. Они выглядели очень красиво на этом фоне.
   Вот и Казанский собор, как и прежде, музей  истории  религии.  И  так  же
стоят по концам Воронихинской колоннады скульптуры Орловского. И даже фонтан
Томона, построенный в 1808 году христианской эры, бьет, как и прежде.
   Забыв обо всем, Волгин любовался  с  детства  знакомой  картиной.  Арелет
неподвижно стоял на месте, повиснув в воздухе на  высоте  одного  метра  над
землей.
   Заметив внимание, с каким Волгин рассматривал здание музея, люди в  аллее
стали переходить на другую сторону, чтобы не загораживать собой вида.  Между
вишневым  арелетом   и   собором   образовалась   пустота.   Другие   машины
останавливались выше или  позади  их.  Снова,  как  и  на  Аничковом  мосту,
собрались сотни людей.
   И тогда Волгин наконец заметил это скопление.
   - Так происходит всегда, - спросил он, - или это из-за меня?
   - Думаю,  что  из-за  тебя,  -  осторожно  ответил  Владилен,  давно  уже
убежденный в этом.
   - Конечно, из-за тебя, - сказала Мэри. - Все знают, что ты здесь, и  всем
известно, что ты больше не избегаешь людей.
   Волгин обернулся.
   Сотни глаз смотрели на него, сотни улыбок приветствовали его. Было  ясно,
что все эти люди искренне расположены к нему и рады его видеть.
   Он  поднял  над  головой  руки   со   скрещенными   пальцами   -   старый
приветственный жест его времени.
   Толпа ответила тем же. Гул голосов проник сквозь стенку машины.
   - Может быть, ты скажешь им несколько слов? - обратился к нему Владилен.
   - Не хотелось бы, - ответил Волгин. -  Я  никогда  не  умел  говорить  и,
признаться, не люблю этого.
   - Летим дальше? - спросила Мэри.
   Она ничем не высказывала своего отношения к отказу Волгина, принимая  его
так же, как это делал Владилен и как они всегда принимали любые его решения,
без тени недовольства или критики.
   Они находились в воздухе уже несколько  часов.  Волгин  видел,  что  Мэри
устала. Ему хотелось еще долго-долго летать здесь,  где  когда-то  находился
его родной город, но нужно было подумать об отдыхе.
   В Ленинграде не жил никто из тех современных людей, которых  Волгин  знал
или о которых слышал. Он понимал, что был бы желанным гостем повсюду, что  в
любом доме его примут, как родного, но ему не  хотелось  никого  беспокоить.
Побыть одному, даже без своих теперешних спутников, которых он  любил,  было
сейчас необходимо Волгину.
   "Где же мы остановимся? - думал он. - Есть  ли  у  них  что-нибудь  вроде
гостиниц?" Арелет быстро пролетел оставшуюся  часть  Невской  аллеи.  Волгин
намеренно не обратил внимания на Дворцовую площадь: он знал,  что  неизбежно
снова задержится на  продолжительное  время.  Он  прямо  направил  машину  к
площади Декабристов.
   Он так и не спросил, стоит ли там по-прежнему Медный всадник,  он  был  в
этом совершенно уверен и хотел закончить сегодняшний  осмотр  именно  в  том
месте.
   И вот перед ним Нева. Водный простор, всегда казавшийся ему необъятным.
   Мучительно знакомые здания  университета  на  том  берегу  -  "Двенадцать
коллегий", Дворец Петра Второго, Дом Меншикова. Ростральные колонны Томона и
гранитная набережная Стрелки со спуском к Неве были те же. Не хватало здания
Военно-морского музея.
   А здесь, на этом берегу, все было то же. Как две тысячи лет  тому  назад,
возвышалось здание исторического архива; за зеленью, как будто той  же,  что
раньше, закрывало небо грандиозное творение Монферрана. Находился ли за  ним
памятник Николаю Первому, Волгин не  видел.  Стены  Адмиралтейства  замыкали
площадь.
   Арелет опустился на землю.
   Волгин вышел из него и остановился перед чудесным памятником, простоявшим
здесь уже двадцать один век, символом Ленинграда, во все  времена  известным
всему миру.
   Толпа окружила Волгина с трех сторон.  Он  не  замечал  никого.  Из  этой
толпы, где только дети были ниже или одного роста с  Волгиным,  ни  один  не
встал перед ним.
   Люди редко носили в это время года головные уборы. Но если бы  они  были,
толпа обнажила бы головы. Выражение лица Волгина заставило смолкнуть  говор.
Все, кто был здесь,  сразу  почувствовали,  что  в  этом  свидании  человека
двадцатого века с почти что современным ему произведением искусства  особый,
не известный им смысл.
   По лицу Волгина катились слезы. Он не замечал и не вытирал их.
   С острой болью почувствовал он в  этот  момент  свое  жуткое  одиночество
среди людей. Во всем мире не было человека, с которым он мог  бы  поделиться
своими мыслями, нахлынувшими воспоминаниями, вновь  проснувшейся  тоской  по
прошлому. Все это были отдаленные потомки тех людей, уже потерявшие  с  ними
прямую связь.
   Нет, они не поймут его! Не могут понять!
   Он повернулся и, как слепой, пошел к арелету,  прямо  на  стоявших  сзади
него людей, которые поспешно расступались перед ним.
   Он сел не на свое место, а позади, показывая этим, что не  желает  больше
вести машину и предоставляет Мэри и Владилену свободу действий.
   Арелет быстро поднялся и скрылся из глаз толпы.
   Пожилой мужчина, близко стоявший от Волгина и успевший хорошо рассмотреть
его лицо, сказал задумчиво:
   - Несчастный человек! Я всегда считал, что опыт Люция жесток и не нужен.
   - Почему несчастный? - возразил кто-то. - Он снова живет.
   - Да, конечно. Но я лично не хотел бы быть на его месте.
   Арелет летел быстро. Прошло несколько минут, и под ними  снова  показался
современный Ленинград.
   - Где бы ты хотел остановиться? - спросила Мэри. - В гостинице, - ответил
Волгин на старом русском языке.
   Мэри и Владилен удивленно переглянулись. По сходству слов они поняли, что
сказал Волгин, но этот ответ был бессмысленным для них.
   Они ничего больше  не  стали  спрашивать,  а  заговорили  между  собой  о
посторонних вещах, давая Дмитрию время прийти в себя. Минуты через три  Мэри
повторила вопрос.
   - Где угодно, - ответил  Волгин.  -  Там,  где  хотите  остановиться  вы.
Только...
   лучше бы без людей.
   - Ты устал? - ласково спросила Мэри.
   Волгин вздохнул.
   - Да, я устал. Я очень устал. Нет, я не голоден, -  сказал  он,  предвидя
следующий ее вопрос. - Впрочем,  вы  можете  накормить  меня,  если  хотите.
Мне... все равно.
   Мэри и Владилен вторично переглянулись. "Что с ним?" - взглядом  спросила
Мэри.
   "Не знаю, но он явно не такой, как всегда", - так  же  молча  ответил  ей
Владилен.
   Волгин понял их немой разговор.
   "Если бы здесь со мной были Ио, Люций или Мунций. они поняли бы  меня,  -
подумал он. - А эти двое... они слишком молоды".
   Он чувствовал себя сейчас дряхлым стариком. Словно все  тысяча  девятьсот
лет, промчавшиеся по Земле, со дня его первой смерти,  вдруг  легли  на  его
плечи тяжелым грузом.
   Мэри снова поговорила с кем-то по карман