езостановочно. Кривая эволюции
плавно поднимается вверх.
   Но произошло бы совсем иное, если бы между поколениями образовался разрыв
во времени.
   В нормальных условиях такой разрыв произойти не  может.  Но  для  Дмитрия
Волгина это произошло именно так. Он "родился" в тридцать  девятом  веке,  с
мозгом человека двадцатого века, способным понять и легко усвоить все то)  к
чему пришло человечество за века, предшествующие двадцатому.  Но  вся  сумма
знаний, накопленная за века последующие, оказалась для него закрытой книгой.
Он пытался приступить к чтению этой книги, с большим трудом разобрался в  ее
первых страницах и... остановился в бессилии. Его мозг был не подготовлен от
рождения  к  восприятию  этих  знаний.  Степень  умственного   развития   не
соответствовала ступени, на которой находилась наука.
   Между днем его "первой смерти" и днем, когда он вторично вошел  в  жизнь,
миновало девятнадцать веков. Длинный ряд поколений прошел по  Земле  за  эти
столетия.
   И какие столетия!
   В период младенчества человеческого  общества,  когда  условия  жизни  не
менялись или менялись едва заметно, несколько веков не имели значения.  Даже
в средние века "христианской эры", в так называемом средневековье, разница в
качестве мозга человека, скажем, восьмого века и человека пятнадцатого  века
оставалась незначительной.
   Но когда люди миновали  первую,  наиболее  трудную  полосу  "подходов"  к
знанию,  когда  расширился  фронт  наступления  на  тайны   природы,   когда
человечество вплотную подошло к ступеням бесконечной и крутой лестницы науки
и стало  подниматься  по  ней,  сперва  медленно,  а  затем  все  быстрей  и
уверенней, положение в корне изменилось.
   Новые широкие горизонты раскрылись перед  людьми  и  с  каждым  шагом,  с
каждой  ступенью  становились  шире  и  необъятнее.  Старое  оружие  уже  не
годилось, нужно было новое.
   Этим оружием был мозг. И мозг приспособился к темпу движения, перешел  на
другую, высшую кривую развития. Из плавной и пологой, какой она была раньше,
эта кривая становилась все более заметно крутой. С каждым  веком  умственное
развитие  дедов  и  внуков  менялось.  Между  ними   явственнее   проступало
качественное различие.
   Если бы Волгин имел сына и его род не прекратился за это время, он мог бы
встретиться со своим отдаленным потомком,  и,  несмотря  на  прямое  кровное
родство, разница между ними в весе и качестве мозга оказалась  бы  огромной.
"Разрыв во временя" выступил бы тогда с полной очевидностью.
   Волгин был образованным человеком и всю жизнь прожил в  больших  городах,
где сосредотачивалась наука и техника его вена. Но в сравнения с окружающими
его теперь людьми он был человеком  отсталым  и,  в  сущности,  неграмотным.
Понять, например, действие телеофа было ему так же трудно, как  в  двадцатом
веке человеку из дебрей Южной Америки понять действие телевизора.
   Волгин понимал это или думал, что понимает,  и  не  требовал  объяснений,
которых никто не мог дать ему. Он считал, что  дело  во  времени.  Он  будет
учиться с самого начала и постепенно все поймет. Это казалось ему  очевидным
и не вызывало никаких сомнений.
   К счастью для него.
   Приступать к занятиям сейчас не было времени.  Его  ждали  совсем  другие
"уроки":
   надо было изучать жизнь современного общества. И эта "наука" казалась ему
более важной и более нужной.
   Так получилось само собой, и это опять-таки  было  великим  счастьем  для
Волгина, хотя он сам не сознавал еще всей важности  и  спасительности  этого
факта.
   Горькое разочарование, неизбежное в будущем, еще не наступило.
   Было удивительно, что Мунций, несмотря на  весь  свой  богатый  жизненный
опыт, до сих пор не понял, что для Волгина наука тридцать девятого века была
недоступна, и искренне уверял его, что дело только во времени и в нем самом.
Но для Люция и Ио все стало давно ясным. И  они  с  тревогой  думали  о  том
времени, когда Волгин поймет свое положение, осознает, что обречен  навсегда
остаться в стороне от жизни,  ставшей  ему  современной,  и  вынужден  будет
ограничиться ролью пассивного наблюдателя.
   Им самим такое положение было  бы  непереносимо.  Как  отнесется  к  нему
Волгин? Не станет ли это большей трагедией, чем та,  которой  они  опасались
перед оживлением Волгина? Не  здесь  ли  таилась  опасность  одиночества,  о
которой так настойчиво предупреждал их Мунций?
   Они с ужасом думали, что старый историк может оказаться прав  в  конечном
итоге и горячо любимый ими Дмитрий Волгин окажется лицом к лицу  с  жестокой
трагедией. И они несказанно обрадовались, когда узнали, что  Волгин  изменил
свое первоначальное решение войти в мир только после окончания "образования"
и решил осмотреть Землю  и  познакомиться  с  людьми.  Благотворное  влияние
такого  знакомства  новые  и  сильные  впечатления  должны   были   ослабить
предстоящий удар. И уже сейчас Ио и Люций  обдумывали,  чем  занять  Волгина
после его возвращения, куда и как направить его внимание, чтобы  отвлечь  от
мысли вернуться к книгам. Хотя бы на несколько лет, дальше будет легче.
   В глубине души  они  лелеяли  надежду,  что  Волгин  так  и  останется  в
неведении.
   Но здесь они ошибались.
   Волгин часто думал о своем будущем. От Люция он знал, что проживет  очень
долго.
   Не так долго, как живут сейчас другие люди, но все же значительно дольше,
чем он мог прожить в первой  жизни.  И  вопрос,  чем  заполнить  эту  жизнь,
беспокоил его постоянно. Он всегда был человеком деятельным и был  уверен  в
том, что эти свойства его характера вернутся к нему, когда он  привыкнет  ко
всему, что его окружало.
   Что же он будет делать тогда?
   Профессии юриста не существовало на Земле. Надо было приобрести новую.  А
для этого был один путь - учиться, и Волгин твердо решил приступить к учению
как можно скорей. Как только вернется домой из кругосветного путешествия.
   Стоять в стороне и быть только созерцателем  жизни,  не  принося  никакой
пользы людям, было для него совершенно невозможным.
   Он хотел жить полной жизнью, такой же, какой жили его новые современники.
   Он хотел посвятить себя творческому труду,  еще  не  представляя  себе  с
полной ясностью глубину пропасти, которую намеревался  преодолеть.  Ему  еще
казалось,  что  разница  между  его  прежним   веком   и   нынешним   только
количественная; люди больше знают и больше умеют. Изменений качественных  он
не принимал во внимание.
   В   прежней   жизни   коммунист    Волгин    изучал    труды    классиков
марксизма-ленинизма  и  знал  основные  черты   будущего   коммунистического
общества на Земле. Он понимал, что любой труд при коммунизме является трудом
творческим и что человек, чем бы он ни  занимался,  приносит  равную  пользу
людям. Но сложный и длительный  процесс  постепенного  изменения  психологии
людей и их отношения к труду прошел мимо него.
   Его психика оставалась психикой человека  двадцатого  века.  И  понимание
ценности того или иного труда было на том же уровне, как и прежде.
   Человек тридцать девятого века мог всю жизнь заниматься наиболее  простым
трудом, не требующим больших способностей, испытывая творческое  наслаждение
и получая полное удовлетворение от сознания приносимой  пользы.  Мысль,  что
один труд более ценен, чем другой, не могла  прийти  ему  в  голову.  Каждое
дело, которым он занимался, было одинаково ценным и одинаково полезным.
   Люди давно забыли об оплате труда в  зависимости  от  его  качества.  Уже
полторы  тысячи  лет  на  Земле  не  существовало  никаких  денег  или  иных
"эквивалентов" человеческого труда. Чем бы ни занимался человек, он  получал
от общества все, что было ему нужно. Так .происходило из века в век, и  люди
перестали замечать какую-либо разницу в исполняемой работе. Член  Верховного
Совета науки и  рядовой  раскопщик  археологической  экспедиции,  выдающийся
инженер и строитель нового дома ничем не отличались друг от друга  в  смысле
"оплаты" своего труда. Каждый имел право на все,  что  производилось  силами
всего общества.
   Из поколения в поколение люди привыкали к  такому  положению  вещей,  оно
казалось им естественным  и  единственно  возможным.  Иные  отношения  между
людьми,  о  которых  говорили  им  учителя  в  период  начального  обучения,
воспринимались ими так же, как в  двадцатом  веке  воспринимались  отношения
людей в Древнем Египте, или  еще  раньше.  Они  понимали  возможность  таких
отношений, но только теоретически.
   И психология людей тридцать девятого века имела мало общего с психологией
людей двадцатого. Для них вопрос, мучивший Волгина -какую профессию выбрать,
- звучал как бессмыслица. Человек должен заниматься тем, что  ему  нравится,
тем, что ему по душе. А чем именно, абсолютно все равно.
   Но Волгин думал иначе.  Пойти  на  завод,  стать  к  простейшему  станку,
исполнять почти автоматическую работу, не требующую от  человека  творческой
(с его точки зрения) мысли, не казалось  ему  позорным:  он  привык  уважать
любой труд , - но просто несовместимым с  его  исключительным  положением  в
мире. Он думал, что достоинство и честь века, который он представлял  здесь,
в новом мире, требуют от него чего-то другого, чем быть незаметным  винтиком
общей машины. Подсознательно он хотел доказать, что человек двадцатого  века
способен ко всему, что могли делать люди теперь.
   Архимед был великим, гениальным ученым, но, очутившись в двадцатом  веке,
не смог бы стать даже учителем физики в начальной школе. Ньютон показался бы
в тридцать девятом веке неучем.
   Волгин не хотел понять этого, он даже не думал о таких сравнениях. Он сам
не был не  только  ученым,  но  даже  и  инженерам,  но,  несмотря  на  это,
намеревался  одним  скачком  одолеть  бесчисленные  ступени,  по  которым  с
затратой огромного труда прошла наука Землян за девятнадцать веков.
   И это происходило не потому, что Волгин был глуп или самоуверен, а только
потому, что он судил по  мерке  своего  века  и  не  знал  еще  качественных
изменений в науке и технике, видел и понимал только количественные. Если  бы
знания людей изменились только  количественно,  Волгин  осуществил  бы  свое
намерение, с большим трудам, но достиг бы уровня знаний нового века.  Но  он
не мог еще понять (слишком мало времени пробыл он в новом мире),  что  самое
вещество мозга людей стало иным, чем в его  время,  что  за  прошедшие  века
образовались и  окрепли  новые  мозговые  центры,  качественно  отличные  от
прежних. Колоссальное наследство веков мог вместить в себя мозг Ио, Люция  и
других людей, но не мог мозг Волгина. Он не обладал нужным для этого объемом
и весом. Недаром же все люди,  окружавшие  Волгина,  были  выше,  крупнее  и
массивнее его. Развившийся мозг потребовал иного  вместилища,  голова  стала
крупнее, а за  нею  последовало  и  все  тело.  Новые  современники  Волгина
отличались от прежних и умственно и физически.
   Но Волгин еще не осознал этого.
   С легким сердцем готовился  он  к  предстоящей  ему  работе,  С  огромным
интересом отправлялся он в свое путешествие, которое должно  было  послужить
своеобразной зарядкой.
   Внешние условия жизни нового общества, насколько он был знаком с ними, не
смущали Волгина. За четыре месяца он привык к ним и почти перестал замечать.
Он принимал их как факт. в этом сказывалась свойственная  людям  способность
приспособляться к  любым  условиям  и  быстро  приноравливаться  к  ним.  Не
понимая, на чем основаны комфорт и удобства  окружающей  его  жизни,  Волгин
пользовался ими  как  чем-то  само  собой  разумеющимся.  Он  даже  научился
управлять биотоками своего мозга,  научился  бессознательно,  как  научаются
дети двигать руками и  ходить.  И  биотехника  тридцать  девятого  века,  по
крайней мере в пределах ее применения в доме Мунция, безотказно  подчинялась
ему, потому что была очень проста.
   В первое время, подходя к двери и невольно  желая,  чтобы  она  открылась
перед  ним,  Волгин  каждый  раз  вздрагивал,  когда   дверь   действительно
открывалась. Теперь он не обращал на это внимания. Ему  никто  не  объяснял,
как именно надо привести в действие  невидимый  механизм;  это  пришло  само
собой и  быстро  превратилось  в  условный  рефлекс.  Подходя  к  двери  или
наклоняясь к крану, чтобы умыться, он не  думал  о  том,  что  дверь  должна
открыться, а вода потечь. Он просто желал  этого,  даже  не  замечая  своего
желания.  И  возникающий  в  его  мозгу   соответствующий   желанию   биоток
улавливался скрытым в стене приемником, преобразовывался в  другую  энергию,
способную по своей мощности произвести нужное  действие,  и  вода  текла,  а
дверь отворялась.
   И это уже не казалось ему странным, а наоборот, естественным, хотя пока и
непонятным.
   Не достигнув своей первоначальной цели,  Волгин  все  же  был  достаточно
подготовлен к  тому,  чтобы  ориентироваться  в  ожидавшем  его  мире  и  не
поражаться на каждом шагу тому, что увидит в нем.
   ГЛАВА ВТОРАЯ 1
   - Ты наметил себе какой-нибудь маршрут? - спросил Владилен.
   - Да, - ответил Волгин. - Я  не  ставлю  целью  объехать  все  континенты
3емли. Это можно будет сделать впоследствии. А сейчас я  хочу  прежде  всего
добывать на моей родине, там, где раньше находилась Россия, - пояснил он.  -
Я знаю, что Ленинград и Москва существуют. С них мы и начнем. Затем я  хотел
бы посетить место, где находилась  моя  могила  (Волгин  заметил,  как  Мэри
вздрогнула при этом слове).
   Потом мы отправимся в Париж, посетим Нью-Йорк, Сан-Франциско, Японию... -
Он заметил, что его собеседники  переглянулись,  и  пояснил:  -  Была  такая
страна на востоке Азии. Как она  называется  сейчас,  я  не  знаю.  И  через
Сибирь... Ну, как же сказать вам? Через Азию, что ли, отправимся в Египет...
И этого слова вы не знаете?
   - Нет, почему же? - ответил Владилен. - Мы учили древнюю географию Земли.
   Сибирь, Египет. -  теперь  я  вспомнил.  Ты  так  легко  произносишь  эти
названия!  Из  тебя  мог  бы  получиться  замечательный  лектор  по  древней
географии.
   Волгин рассмеялся.
   - Я намерен избрать другую профессию, - сказал он. - А  после  Египта  мы
вернемся сюда. Вот и все. Остальное меня пока не так интересует.
   - Этот путь займет немного времени, - сказала Мэри. Она  помнила  просьбу
своего отца: задержать Волгина как можно дольше в его  путешествии.  Но  сам
Волгин, по-видимому, не собирался задерживаться. - На Земле много интересных
для тебя мест, кроме тех, которые ты назвал. Ты  не  учитываешь  современных
средств передвижения. Арелет будет переносить нас с большой скоростью.
   - Но в каждом новом месте мы будем задерживаться на неопределенное время,
- возразил Волгин. - С теми городами, которые я назвал, я  буду  знакомиться
основательно. Так что мы вернемся не столь уж скоро.
   - Как хочешь, - сказал Владилен.
   Он тоже знал о просьбе Люция, который объяснил ему мотивы  этой  просьбы.
Но  что  они  могли  сделать?  Волгин  высказал  свое   желание   достаточно
определенно.
   Оставалась надежда, что в пути он передумает.
   "Его увлечет путешествие, и он захочет увидеть больше", - думала Мэри.
   Отлет был назначен на следующий день утром. Трехместный арелет, красивого
темно-вишневого цвета, изящный и отделанный, как игрушка, уже стоял у  дома,
перед верандой. Человек, доставивший его  по  просьбе  Люция,  не  спрашивая
никого, взял один из арелетов Мунция и улетел обратно, как будто не  обратив
никакого внимания на Волгина. Вероятно, он думал, что Волгин  еще  не  решил
войти в мир.
   Бесцеремонность  этого  человека,  без  спроса  воспользовавшегося  чужим
имуществом, удивила Волгина, но он  ничего  не  сказал  никому  и  не  задал
напрашивавшегося вопроса. Вероятно, так поступали все.  У  Мунция  было  три
арелета, ему самому мог быть нужен только один, но ведь Мунций жил с другими
людьми, например, с Волгиным. Прилетавший  человек  не  мог  знать,  сколько
арелетов нужно иметь обитателям дома, он должен был спросить, но  не  сделал
этого.
   Здесь проявлялась одна из черт современной жизни, незнакомая  Волгину,  и
он думал об этом, стараясь понять. В конце концов он пришел к убеждению, что
все дело заключалось в том, что Люций, прося  доставить  арелет,  ничего  не
сказал о способе для доставившего вернуться обратно.  Из  этого  тот  сделал
вывод, что может воспользоваться арелетом хозяина дома, и поступил  согласно
этому выводу. Не предполагал же Люций, что человек вернется пешком!
   Впоследствии Волгин узнал, что правильно понял этот случай.
   Люди всегда и во всем думали о других, заботились о них, а  не  только  о
себе. И привыкли к вниманию. В том, что любой  человек,  высказывая  ту  или
иную просьбу, позаботился об исполнителе, никто  не  сомневался  и  даже  не
задумывался над этим.
   Так было всегда, на протяжении  многих  веков,  и  стало  второй  натурой
человека.
   Так поступали все.
   Волгин волновался накануне отлета и плохо спал ночью.  Не  в  сферическом
павильоне острова Кипр и не  в  доме  Мунция,  где  он  жил  в  одиночестве,
началась его вторая жизнь. Она должна была  начаться  именно  завтра,  когда
ничем не связанный, свободный, как птица, он бросится в жизнь  мира  подобно
тому, как до этого бросался в волны Средиземного моря. Но с  морем  он  умел
хорошо справляться, сумеет ли справиться с океаном жизни?
   У него были любящие и верные друзья, на которых он мог опереться в первое
время.
   Они не дадут ему утонуть, научат) как надо  плыть.  И  укажут  правильное
направление.
   "Все будет хорошо", - подумал он, засыпая под самое утро.
   День настал ясный и безоблачный. Для Ривьеры это было  обычным  явлением,
небо здесь редко хмурилось и прежде, но Волгин уже знал, что погода на  всей
земле зависела от расписания. Мощные станции погоды,  разбросанные  повсюду,
регулировали облачность, осадки  и  температуру  воздуха  в  зависимости  от
планов общепланетного хозяйства. Дождь шел в  заранее  назначенном  месте  в
заранее  назначенное   время,   ветер   дул   там   и   тогда,   когда   это
предусматривалось необходимостью перегнать  скопившиеся  массы  теплого  или
холодного воздуха на  другое  место.  Такие  явления,  как  град,  внезапные
заморозки или неожиданная оттепель, стали неизвестны людям. Ничто не  мешало
им. Каждый человек знал за год вперед, какая погода будет  в  том  или  ином
месте в любой день. Даже отправляясь на простую прогулку, люди,  заглянув  в
календарь погоды, могли узнать, что их ждет - холод, тепло или ветер.
   На всей земле климат был подвластен человеку. Лето и зима, весна и  осень
наступали в точно назначенный день и не зависели больше от капризов природы.
Во  многих  местах,  где  раньше  свирепствовали  морозы,  зима  вообще   не
наступала. Она была признана ненужной в данном месте. И, возмещая недостаток
солнечных  лучей,  в  зимние  месяцы  над   нужной   местностью   вспыхивали
искусственные солнца. Они грели землю с силой, не уступающей летнему солнцу,
и потухали на ночь, давая людям спокойно  спать,  а  рано  утром  вспыхивали
снова. Когда приходила  естественная  весна,  эти  солнца  гасли,  продолжая
висеть в небе холодным шаром, или переводились на другое место.
   Все это казалось Волгину сказочным, но он знал, что современные  люди  не
удовлетворялись достигнутым. Они видели  недостатки  там,  где  Волгину  все
представлялось совершенным. Он прослушал однажды лекцию  какого-то  ученого,
предназначенную для учеников школ всей Земли, и узнал много интересного.
   Оказалось, что  система  управления  погодой  устарела,  что  она  должна
подвергнуться переделке. Волгину было дико слушать,  как  лектор  возмущался
тем,  что  в  двадцатом  веке  было  далекой  мечтой,  совершенно  тогда  не
осуществимой.  Это  было  извечным   явлением,   порождаемым   привычкой   к
достигнутому и возросшими знаниями, но звучало для него странно.  Наибольший
сюрприз ждал его в конце лекции. Не как ф