станции до сих пор никто говорить не осмеливался, это было бы слишком
явным признанием поражения. Впрочем, некоторые в частных беседах гово-
рили, что все, что нам нужно, это наиболее "почетное" устранение от
"аферы Солярис".
     Для многих, однако, особенно молодых, "афера" эта постепенно ста-
новилась чем-то вроде пробного камня собственной ценности. "В сущности,
- говорили они, - речь идет о ставке гораздо большей, чем изучение со-
ляристической цивилизации, речь идет о нас самих, о границе человечес-
кого познания".
     В течение некоторого времени было популярно мнение (усердно рас-
пространяемое ежедневной прессой), что мыслящий Океан, который омы-
вает весь Солярис, является гигантским мозгом, перегнавшим нашу циви-
лизацию в своем развитии на миллионы лет, что это какой-то "космичес-
кий йог", мудрец, олицетворение всезнания, который уже давно понял
бесполезность всякой деятельности и поэтому сохраняет (по отношению к
нам) категорическое молчание.
     Это была просто неправда, потому что живой океан действовал, и
еще как, только в соответствии с иными, чем людские, представлениями,
не строя ни городов, ни мостов, ни летательных машин, не пробуя также
победить пространство или перешагнуть его (в чем некоторые защитники
превосходства человека любой ценой усматривали бесценный для нас ко-
зырь), но занимаясь зато тысячекратными преобразованиями - "онтологи-
ческой автометаморфозой", - чего-чего, а ученых терминов хватало на
страницах соляристических трудов.
     С другой стороны, у человека, упорно вчитывающегося во всевозмож-
ные солярианы, создавалось впечатление, что перед ним обломки интел-
лектуальных конструкций, возможно гениальных, перемешанные без всякой
системы с плодами полного, граничащего с сумасшествием идиотизма Отсю-
да выросла как антитеза концепции об "океане-йоге" мысль об "океа-
не-дебиле". Эти гипотезы подняли из гроба и оживили одну из старейших
философских проблем - взаимоотношения материи и духа, сознания. Необ-
ходима была большая смелость, чтобы первому - как де Хаарт - припи-
сать океану сознание. Эта проблема, поспешно признанная метафизичес-
кой, тлела на дне всех дискуссий и споров. Возможно ли мышление без
сознания? Можно ли возникающие в океане процессы назвать мышлением?
Гору - очень большим камнем? Планету - огромной горой? Можно пользо-
ваться этими названиями, но новая величина выводит на сцену новые за-
кономерности и новые явления.
     Проблема Соляриса стала квадратурой круга нашего времени. Каждый
самостоятельный мыслитель старался внести в сокровищницу соляристики
свой вклад: множились теории, гласящие, что перед нами продукт дегене-
рации, регресса, который наступил после минувшей фазы "интеллек-
туального великолепия" океана, что океан в самом деле новообразование,
которое, зародившись в телах древних обитателей планеты, уничтожило и
поглотило их, сплавляя остатки в структуру вечно живущего, самоомола-
живающегося сверхклеточного организма.
     ...В белом, похожем на земной свете ламп я снял со стола аппара-
ты и книги и разложил на пластмассовой крышке карту Соляриса. Живой
океан имел свои отмели и глубочайшие впадины, а его острова были пок-
рыты налетом выветрившихся пород, свидетельствующих о том, что ког-
да-то острова были океанским дном. Возможно, океан регулировал появле-
ние и исчезновение скальных формаций, погруженных в его лоно. Опять
полная темнота. Я смотрел на огромное, раскрашенное разными оттенками
фиолетового и голубого цветов полушарие на карте, испытывая, не знаю
уж который раз в жизни, изумление, такое же потрясающее, как то, пер-
вое, которое я ощутил, когда еще мальчишкой впервые услышал в школе о
существовании Соляриса.
     Не знаю почему, но все, что меня окружало, - тайна смерти Гибаря-
на, даже неизвестное мне будущее, - все казалось сейчас неважным, и я
не думал об этом, погруженный в удивительную карту.
     Отдельные области живой планеты носили имена исследовавших их
ученых. Я рассматривал омывающее экваториальные архипелаги море Гек-
салла, когда почувствовал чей-то взгляд.
     Я еще стоял над картой, парализованный страхом, но уже не видел
ее. Дверь была прямо против меня; она была приперта ящиками и придви-
нутым к ним шкафчиком. "Это кой-нибудь автомат", - подумал я, хотя ни
одного автомата перед этим в комнате не было и он не мог войти неза-
метно для меня. Кожа на шее и спине стала горячей ощущение тяжелого,
неподвижного взгляда становилось невыносимым. Не отдавая себе в этом
отчета, инстинктивно втягивая голову в плечи, я все сильнее опирался
на стол, который начал медленно ползти по полу. От этого движения я
пришел в себя. Я стремительно обернулся.
     Позади никого не было. Только зияло чернотой большое полукруглое
окно. Но странное ощущение не исчезало. Эта темнота смотрела на мена,
бесформенная, огромная, безглазая, не имеющая границ. Ее не освещала
ни одна звезда. Я задернул шторы. Я не был на Станции еще и часа, но
уже начинал понимать, почему у ее обитателей появилась мания преследо-
вания. Инстинктивно я связывал это со смертью Гибаряна. Я знал его и
думал до сих пор, что ничто не могло бы помутить его разум. Теперь эта
уверенность исчезла.
     Я стоял посреди комнаты у стола. Дыхание успокоилось и а чувство-
вал, как испаряется пот, выступивший у меня на на лбу. О чем это я
только что думал? Ах да, об автоматах. Странно, что я не встретил ни
одного из них ни в коридоре, ни в комнатах. Куда они все подевались?
Единственный, с которым я столкнулся, да и то на расстоянии, принадле-
жал к системе обслуживания ракетодрома. А другие?..
     Я посмотрел на часы. Пора идти к Снауту.
     Коридор был освещен слабо. Я прошел две двери и остановился у
той, на которой виднелось имя Гибаряна. Я нажал ручку. У меня не было
намерения заходить туда, но ручка поддалась, дверь приоткрылась, щель
мгновение была черной, потом в комнате вспыхнул яркий свет, Теперь ме-
ня мог увидеть каждый, кто шел по коридору. Я быстро юркнул в комнату,
бесшумно, но с силой захлопнул за собой дверь и сразу же обернулся.
     Я стоял, касаясь спиной двери. Комната была больше той... моей.
Панорамное окно на три четверти было закрыто несомненно привезенной с
Земли, не относящейся к снаряжению Станции занавеской в мелкие голу-
бые и розовые цветочки. Вдоль стен тянулись библиотечные полки и стел-
лажи, покрытые серебристо-зеленой эмалью. Содержимое их, беспорядочно
вываленное на пол, громоздилось между креслами. Прямо передо мной, за-
гораживая проход, валялись два стула, наполовину зарытые в кучу журна-
лов, высыпавшихся из разорвавшихся папок. Растерзанные книги были за-
литы жидкостями из разбитых колб и бутылок такими толстыми стенками,
что было непонятно, каким образом они разбились, даже если упали на
пол с большой высоты. Под окном лежало перевернутое бюро с разбитой
рабочей лампой на выдвижном кронштейне; рядом валялась табуретка, две
ножки которой были всажены в наполовину выдвинутые ящики бюро. Пол был
покрыт слоем карточек, исписанных листков и других бумаг. Я узнал по-
черк Гибаряна и наклонился. Поднимая листки, я увидел, что моя рука
отбрасывает две тени.
     Я обернулся. Розовая занавеска пылала, как будто подожженная
сверху, четкая полоса,голубого огня стремительно расширялась. Я отдер-
нул занавеску, и в глаза ударило пламя гигантского пожара, который за-
нимал треть горизонта. Волны длинных густых теней стремительно нес-
лись к Станции. Это был рассвет. Станция находилась в зоне, где после
часовой ночи на небо всходило второе, голубое солнце планеты.
     Автоматический выключатель погасил лампы, и я вернулся к разбро-
санным бумагам. Перебирая их, я наткнулся на краткий план опыта, кото-
рый должен был состояться три недели назад. Гибарян собирался подвер-
гнуть плазму действию очень жесткого рентгеновского излучения. По тек-
сту я понял, что план предназначен для Сарториуса, который должен был
провести эксперимент, - у меня в руках била копия.
     Белые листы бумаги начинали меня раздражать. День, который насту-
пил, был не таким, как прежний. Под оранжевым небом остывающего сол-
нца чернильный океан с кровавыми отблесками почти всегда покрывала
грязно-розовая мгла, которая объединяла в одно целое тучи и волны. Те-
перь все это исчезло. Даже профильтрованный розовой тканью занавески
свет пылал, как горелка мощной кварцевой лампы. Загар моих рук казал-
ся в нем почти серым. Вся комната изменилась, все, что имело красный
оттенок, побронзовело и поблекло, все белые, зеленые, желтые предметы,
наоборот, стали резче и, казалось, излучали собственный свет. Я зак-
рыл глаза и на ощупь прошел в ванную. Там на полочке нашел темные оч-
ки и только теперь, надев их, мог продолжать чтение.
     Это были протоколы проведенных исследований. Из них я узнал, что
океан был подвергнут облучению в течение четырех дней в пункте, нахо-
дящемся на тысячу четыреста миль северо-восточнее теперешнего положе-
ния Станции. Это меня поразило, так как использование рентгеновского
излучения было запрещено конвенцией ООН в связи с его вредным дей-
ствием. И я был совершенно уверен, что никто не обращался на Землю с
просьбой разрешить подобные эксперименты.
     Становилось жарко. Комната, пылающая белым и голубым, выглядела
неестественной. Но вот послышался скрежет, и снаружи на окно наползли
герметические заслонки. стало темно, затем зажегся электрический свет,
показавшийся мне удивительно бледным.
     Однако жара не уходила. Пожалуй, она даже увеличилась, хотя холо-
дильники Станции, судя по гудению климатизаторов, работали на полную
мощность.
     Вдруг я услышал звук шагов. Кто-то шел по коридору, В два прыжка
я оказался у двери. Шаги замедлились. Тот, кто шел, остановился у две-
рей. Ручка тихонько повернулась. Не раздумывая, инстинктивно, я схва-
тил и задержал. Нажим не усиливался, но и не ослабевал. Тот, с другой
стороны, старался делать все так же бесшумно, как я. Некоторое время
мы оба держали ручку. Потом я почувствовал, что она ослабла, и услы-
шал легкий шелест - тот уходил. Я постоял еще, прислушиваясь, но было
тихо.


                                ГОСТИ


     Я поспешно сложил вчетверо и спрятал в карман записи Гибаряна.
Осторожно подошел к шкафу и заглянул внутрь. Одежда была скомкана и
втиснута в один угол, как будто в шкафу кто-то прятался. Из кучи бу-
маг, сваленных внизу, выглядывал уголок конверта. Я взял его. Письмо
было адресовано мне. У меня вдруг пересохло горло.
     С большим трудом я заставил себя разорвать конверт и достать из
него маленький листок бумаги.
     Своим четким и очень мелким почерком Гибарян записал:
    "Ann. Solar. Vol. 1. Anex, также Vot. Separat Мессенджера в деле
F; "Малый Апокриф" Равинтцера".
     И все, ни одного слова больше. Записка носила след спешки. Было
ли это какое-нибудь важное сообщение? Когда он ее написал? Нужно как
можно скорее идти в библиотеку. Приложение к первому Соляристическому
ежегоднику было мне известно, точнее, я знал о его существовании, но
никогда не видел; оно представляло чисто исторический интерес. Однако
ни о Равинтцере, ни о ем "Малом Апокрифе" я никогда не слышал.
     Что делать?
     Я уже опаздывал на четверть часа. Подойдя к двери, еще раз огля-
дел комнату и только теперь заметил прикрепленную к стене складную
кровать, которую заслоняла развернутая карта Соляриса. За картой
что-то висело. Это был карманный магнитофон в футляре. Я вынул аппа-
рат, футляр повесил на место, а магнитофон сунул в карман, убедившись
по счетчику, что лента использована до конца.
     Еще секунду постоял у двери с закрытыми глазами, напряженно вслу-
шиваясь в тишину. Ни звука. Я осторожно отворил дверь. Коридор пока-
зался мне чертовой бездной. Я снял темные очки и увидел слабый свет
потолочных ламп. Закрыв за собой дверь, я пошел налево, к радиостанции.
     Круглая камера, от которой, как спицы колеса, расходились во все
стороны коридоры, была уже совсем близко, когда, минуя какой-то узкий
боковой проход, ведущий, как мне показалось, к ванным, я увидел
большую, неясную, почти сливающуюся с полумраком фигуру.
     Я замер. Из глубины коридора не спеша, по-утиному покачиваясь,
шла огромная негритянка. Я увидел блеск ее белков и почти одновремен-
но услышал мягкое шлепанье босых ног. На ней не было ничего, кроме
желтой, блестящей, как будто сплетенной из соломы, юбки. Она прошла
мимо меня на расстоянии метра, даже не посмотрев в мою сторону, пока-
чивая слоновьими бедрами, похожая на гигантские скульптуры каменного
века, которые можно увидеть в антропологических музеях. Там, где кори-
дор поворачивал, негритянка остановилась и открыла дверь кабины Гиба-
ряна. На мгновение она очутилась в полосе яркого света, падавшего из
кабины, потом дверь закрылась, и я остался один. Правой рукой я вце-
пился и кисть левой и стиснул ее так, что хрустнули кости; бессмыслен-
но огляделся вокруг. Что случилось? Что это было? Внезапно, как будто
меня ударили, я вспомнил предостережение Снаута. Что все это могло
значить? Кто была эта черная Афродита? Откуда она взялась?
     Я сделал шаг, только один шаг и сторону кабины Гибаряна и остано-
вился. Я слишком хорошо знал, что не войду туда.
     Не знаю, долго ли я простоял так, опершись о холодящий металл
стены. Станцию наполняла тишина, и лишь монотонно шумели компрессоры
климатических установок.
     Я похлопал себя по щеке и медленно пошел на радиостанцию, Взяв-
шись за ручку двери, услышал резкий голос Снаута:
     - Кто там?
     - Это я, Кельвин,
     Снаут сидел за столом между кучей алюминиевых коробок и пультов
передатчика и прямо из банки ел мясные консервы. Не знаю, почему он
выбрал для жилья радиостанцию. Я тупо стоял у двери, глядя на его мер-
но жующие челюсти, и вдруг почувствовал, что, очень голоден. Подойдя к
полке, я взял из стопки тарелок наименее грязную и уселся напротив не-
го.
     Некоторое время мы ели молча, потом Снаут встал, вынул из стенно-
го шкафа термос и налил в чашки горячий бульон. Ставя термос на пол -
на столе уже не было места, - он спросил:
     - Видел Сарториуса?
     - Нет. А где он?
     - Наверху.
     Наверху была лаборатория. Мы продолжали есть молча, только скре-
жетали опустошаемые банки. На радиостанции царила ночь. Окно было тща-
тельно завешено изнутри, под потолком горели четыре круглых светильни-
ка. Их отражения дрожали в пластмассовом корпусе передатчика.
     Я посмотрел на Снаута. На нем был черный просторный довольно пот-
репанный свитер. Натянувшаяся на скулах кожа вся в красных прожилках.
     - С тобой что-нибудь случилось? - спросил Снаут.
     - Нет. А что со мной могло случиться?
     - Ты весь мокрый.
     Я вытер рукой лоб и почувствовал, что буквально обливаюсь потом.
Это была реакция. Снаут смотрел на меня изучающе. Сказать ему? Хоте-
лось бы, чтобы он мне больше доверял. Кто с кем здесь играет и в ка-
кую игру?
     - Жарко, - сказал я. - Мне казалось, что климатические установки
работают у вас лучше.
     - Скоро все придет в норму. Ты уверен, что это только от жары? -
Он поднял на меня глаза.
     Я сделал вид, что не замечаю этого.
     - Что собираешься делать? - прямо спросил Снаут, когда мы кончи-
ли есть.
     Он свалил всю посуду и пустые банки в умывальник и вернулся в
свое кресло.
      Присоединяюсь к вам. У вас есть какой-нибудь план исследований?
Какой-нибудь новый стимулятор, рентген или что-нибудь в этом роде. А?
     - Рентген? - брови Снаута поднялись. - Где ты об этом слышал?
     - Не помню... Мне кто-то говорил, Может быть, на "Прометее". А
что? Уже применяете?
     - Я не знаю подробностей, Это была идея Гибаряна. Он начал с Сар-
ториусом... Но откуда ты можешь об этом знать?
     Я пожал плечами:
     - Не знаешь подробностей? Ты ведь должен был в этом участво-
вать, это входит в твои... - Я не кончил и замолчал.
     Шум климатизаторов утих, температура держалась на сносном уровне.
     Снаут встал, подошел к пульту управления и начал для чего-то по-
ворачивать ручки. Это было бессмысленно, главный выключатель находил-
ся в нулевом положении, Немного погодя он, даже не повернувшись ко
мне, заметил:
     - Нужно будет выполнить все формальности в связи с этим...
     - Да?
     Он обернулся и с бешенством взглянул на меня. Не могу сказать,
что умышленно старался вывести его из равновесия. Ничего не понимая в
игре, которая здесь велась, я стремился держаться сдержанно. Его ос-
трый кадык ходил над черным воротником свитера.
     - Ты был у Гибаряна, - сказал вдруг Снаут.
     Это не был вопрос. Подняв брови, я спокойно смотрел ему в лицо.
     - Был в его комнате, - повторил он.
     Я сделал движение головой, как бы говоря: "Предположим, Ну и
что?" Пусть он говорит дальше.
     - Кто там был?
     Он знал о ней!!!
     - Никто. А кто там мог быть? - спросил я.
     - Почему же ты меня не впустил?
     Я усмехнулся:
     - Испугался. Ты сам меня предостерегал, и, когда ручка поверну-
лась, я инстинктивно задержал ее. Почему ты не сказал, что это ты? Я
бы тебя впустил.
     - Я думал, что это Сарториус, - сказал он неуверенно,
     - Ну и что?
     - Что ты думаешь об этом... о том, что произошло? - ответил он
вопросом на вопрос.
     Я заколебался.
     - Ты должен знать больше, чем я. Где он?
     - В холодильнике, - ответил Снаут тотчас же. - Мы перенесли его
сразу же... утром... жара...
     - Где вы его нашли?
     - В шкафу.
     - В шкафу? Он был уже мертвым?
     - Сердце еще билось, но дыхания не было. Это была агония.
     - Пробовали его спасти?
     - Нет.
     - Почему?
     Снаут помедлил.
     - Не успели. Умер прежде, чем мы его уложили.
     - Он стоял в шкафу? Между комбинезонами?
     - Да.
     Снаут подошел к маленькому бюро, стоявшему в углу, взял лежавший
на нем лист бумаги и положил его передо мной.
     - Я написал такой предварительный протокол. Это даже хорошо, что
ты осмотрел его комнату. Причина смерти... укол смертельной дозы пер-
ностала. Так тут написано...
     Я пробежал глазами короткий текст.
     - Самоубийство... - повторил я тихо. - А причина?
     - Нервное расстройство... депрессия... или как это еще называет-
ся, Ты знаешь об этом лучше, чем я.
     - Я знаю только то, что вижу сам, - ответил я и посмотрел на не-
го снизу.
     - Что ты хочешь сказать? - спросил он спокойно.
     - Гибарян сделал себе укол перностала и спрятался в шкаф. Так?
Если так, то это не депрессия, не расстройство, а острый психоз. Пара-
нойя... Ему, наверное, казалось, что он что-нибудь видит... - говорил
я все медленнее,глядя ему в глаза.
     Он отошел от меня к пульту передатчика и снова начал крутить руч-
ки.
     - Тут твоя подпись, - заметил я после недолгого молчания. - А
Сарториус?
     - Он в лаборатории. Я уже говорил. Не появляется. Думаю...
     - Что?
     - Что он заперся.
     - Заперся? О, заперся! Вот как! Может быть, забаррикадировался?
     - Возможно.
     - Снаут... На станции кто-нибудь есть?
     - Ты видел?
     Он смотрел на меня, слегка наклонившись.
     - Ты предостерегал меня. От чего? Это галлюцинация?
     - Что ты видел?
     - Это человек, да?
     Снаут молчал. Он отвернулся к стене, как будто не хотел, чтобы я
видел его лицо, и барабанил пальцами по металлической перегородке, Я
посмотрел на его руки. На них уже не было следов крови. Вдруг меня
осенило.
     - Эта особа реальна, - сказал я тихо, почти шепотом, как бы от-
крывая тайну, которую могли подслушать. - Да? До нее можно дотро-
нуться. Можно ее ранить... Последний раз ты видел ее сегодня.
     - Откуда ты знаешь?
     Он не повернулся. Стоял у самой стены, касаясь ее грудью.
     - Перед тем как я прилетел? Совсем незадолго?..
     Снаут сжался как от удара. Я увидел его безумные глаза.
     - Ты?!! - выкрикнул он. - Кто ТЫ такой?
     Казалось, он сейчас бросится на меня. Этого я не ожидал. Все шло
кувырком. Он не верил, что я тот, за к